Страница 42 из 65
Конец 20-х — начало 30-х годов отмечены началом страшного кризиса, усилением тоталитаризма и идеологического диктата государства, свёртыванием рыночных процессов в экономике, подавлением духовной свободы личности, внедрением в сознание граждан догматических теорий развития страны («индустриализация», «коллективизация», «борьба с вредителями» и пр.)…
Грубые просчёты руководства и партийной верхушки приводят страну на грань катастрофы. Начинается поиск виновных, «врагов социализма». Причём поиск этот приобретает ТОТАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР.
В условиях провозглашенной «диктатуры пролетариата» совершенно естественно, что первый удар принимает на себя интеллигенция — прослойка, новой власти чуждая и подозрительная. Впрочем, отношение большевиков и их главных идеологов к интеллигенции оформилось давно. Ещё в 1919-м году Ленин писал Горькому:
Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и её пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно» (ПСС, т. 51, стр. 48).
Однако в начале 30-х интеллигенция подвергается массированным, злобным нападкам.
Одним из поводов такой травли послужила политика «индустриализации» — «великого скачка» вперёд, без которого социализм не мог выжить в международном масштабе.
«Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут», — говорил Сталии в феврале 1931 года. Разумеется, провозгласить это было значительно легче, чем выполнить. Тем более что любые нестыковки, неудачи, провалы на пути «индустриализации» руководство страной, естественно, не собиралось ставить себе в вину. Нужны были «козлы отпущения». На эту роль прекрасно подходила «гнилая интеллигенция».
Уже в 1928 году Сталин заговорил о «войне классов», которая тайно идёт в Республике Советов: «Наши классовые враги существуют. И не только существуют, но растут, пытаясь выступать против Советской власти». В стране начинается планомерная нейтрализация и ликвидация старых кадров и специалистов, не вступивших в партию и скептически настроенных по отношению к «великому перелому». Учтём, что к 1928 году большинство кадровых работников на предприятиях и в госучреждениях состояло из представителей дореволюционной интеллигенции (своих, пролетарских, к этому времени подготовить в таких количествах пока не успели). Лишь 2 процента этих людей были членами партии…
Травля «старых спецов» организуется в лучших традициях «охоты на ведьм». На апрельском пленуме ЦК сообщается о раскрытии на шахтах Донбасса саботажа, организованного «буржуазными специалистами». Звучит призыв к усилению бдительности по отношению к таким «спецам», а также требование массово выдвигать на руководящие посты рабочих.
Далее следует печально знаменитое «Шахтинское дело» — опять «саботаж спецов»… С 1928 по 1931 годы разворачивается беспрецедентная травля интеллигенции — так называемая «чистка». Её также называли «фильтром для классовых врагов» и «операцией по переливанию крови». Во многих статьях и речах авторы призывали «чистить» всех «бывших» без разбора, выдавать им «волчьи билеты», отлучать от общества, не принимать на работу и пр.
Тысячи сотрудников Госплана, ВСНХ, Народного комиссариата финансов изгоняются под предлогом «правого уклона» или принадлежности к «чуждому классу» (80 процентов высшего руководства финансовых органов служило ещё при прежней власти). Общее число взятых под контроль служащих составило 1 миллион 256 тысяч человек, 138 тысяч из них были отстранены от исполнения обязанностей. 23 тысячи человек были причислены к «первой категории»:
Лица, вычищенные по 1-й категории, т. е. лишённые права работать в советских, хозяйственных, кооперативных и прочих предприятиях социалистического сектора, исключаются из профсоюзов. («Правда» от 4 августа 1929 года).
Исключение из рядов профсоюза означало потерю продовольственных карточек и ряда гражданских прав. То есть почти голодную смерть.
Зимой 1932–1933 годов в результате новой «чистки» без работы оказалось ещё 153 тысячи служащих…
Мания саботажа, которая возникала всякий раз при невыполнении плана или несчастном случае на производстве, дамокловым мечом висела над каждым «буржуазным специалистом». На предприятиях Донбасса в 1930–1931 годах половина кадровых работников была уволена или арестована. Прокатилась волна показательных судебных процессов — и закрытых (дело ВСНХ), и открытых (процесс над Промпартией).
В лице интеллигенции всем «правоверным» гражданам предлагался образ лицемерного, подлого, хитрого врага — или, в лучшем случае, занудливого скептика, циника, который не верит в светлое будущее и при любом удобном случае станет на сторону противников «народной власти».
В эти же годы в литературе всё чаще появляется образ интеллектуала-отщепенца, жалкой и ничтожной личности, которая забилась в угол со своими обидами и недовольством — и там вынашивает планы мщения «новым людям». Как пишет Ю. Щеглов, «в этих персонажах, представлявших, очевидно, наибольшую опасность для новых хозяев жизни, сквозь густой слой яда и карикатуры более или менее явственно проглядывают черты элитарной рафинированности, ума, образования, чтобы в конечном счёте подвергнуться сугубому поруганию и развенчанию. Таковы Иван Бабичев, Кавалеров, Елена Гончарова у Олеши, Володя Сафонов в «Дне втором» Эренбурга, интеллигенты-спецы в советских пьесах, злобствующие из-за своей ущемлённости и засилья хамов-выдвиженцев…» (Комментарий к роману «Золотой телёнок»).
Как бы в стороне от них стоит великолепный образ Васисуалия Лоханкина из «Золотого телёнка». Разумеется, в отличие от героев Олеши или Сафонова, Лоханкин не имеет отношения к интеллигенции — он лишь пародия на неё: человек, которого вытурили из пятого класса гимназии «за неуспешность» и весь «интеллект» которого заключается в разглядывании красивых корешков энциклопедий, картинок в журнале «Нива» и декламации пятистопным ямбом всякой галиматьи. Однако пародия эта написана настолько талантливо и издевательски, что и по сей день имя Васисуалия ассоциируется с представлением о «гнилом интеллигенте» — демагоге, пустомеле, тунеядце и паразите.
Мы не ошибёмся, если подытожим: в обществе культивировалась подозрительность, неприязнь, презрение и даже ненависть к культурным, образованным людям. Безусловно, это не могло не отразиться на мировоззрении уголовно-арестантского мира, в чём мы убедимся в дальнейшем.
«Лишенцы»
Травля интеллигенции была лишь частью широкомасштабной кампании по избавлению нового общества от «лишних людей» и «чуждых элементов». Под тяжёлый пресс режима в это же время попадают и другие «классово-чуждые» и «эксплуататорские» «элементы». Они становились «лишенцами» — лицами, которые квалифицировались как нетрудовой элемент и поэтому лишались избирательных, а заодно и большинства остальных основных прав гражданина Республики Советов. Критерии для определения «классовой чуждости» были расплывчаты: в число «лишенцев» попадали нэпманы, кулаки, торговцы, священники и другие служители культа, бывшие помещики, служащие и агенты царской полиции и т. д. «Лишенцы» не могли быть членами профсоюзов, состоять на советской службе, работать на предприятиях. Их детей не принимали в университеты, не призывали в Красную Армию. Они были лишены продовольственных карточек и бесплатного медицинского обслуживания… Один из «лишенцев» вспоминает:
Наша семья была причислена к чуждым и классово-враждебным элементам по двум причинам: во-первых — как семья бывших фабрикантов, т. е. капиталистов и эксплуататоров, во-вторых — потому что мой отец был инженером с дореволюционным образованием, т. е. принадлежал к части русской интеллигенции, в высшей степени подозрительной и неблагонадёжной с советской точки зрения.
Первым результатом всего этого было то, что летом 1929 г. нас всех лишили избирательных прав. Мы стали «лишенцами». Категория «лишенцев» среди советских граждан — это категория неполноценных граждан низшего разряда. Их положение в советском обществе во многом напоминало положение евреев в гитлеровской Германии. Государственная служба и профессия интеллигентного труда были для них закрыты. О высшем образовании не приходилось и мечтать. «Лишенцы» были первыми кандидатами в концлагеря и тюрьмы.. (Ю. Елагин. «Укрощение искусств»).