Страница 23 из 65
«Воры в законе», включив в свою среду значительную часть рядового «жиганского» контингента, не смогли устоять перед элементами «шикарной жизни» и «манерами», привнесёнными этими людьми. «Вор», заявляя о себе как об «элите» преступного мира, стремился выделиться среди окружающих. В воровской песне середины 30-х годов дается портрет «блатного»:
И конечно же, завершающим штрихом в портрете «козырного вора» была знаменитая «фикса» — золотая коронка на одном из зубов. Как поётся в жестоком уркаганском романсе — «парень в кепке и зуб золотой»…
Жив курилко! Миф о Соловецкой «Жиганской Республике»
Хотелось бы сказать несколько слов о дальнейшей судьбе бывших белогвардейских офицеров и других представителей «старого мира» — предводителей тех самых «жиганов», которые потерпели поражение в первой серьёзной битве уголовных кланов. Не столько о судьбе офицерства вообще, сколько о попытке части этих людей выжить в советских лагерях. И даже — создать островок с собственной властью. Властью зачастую жестокой и зверской.
Мы имеем в виду противоречивые сведения о том, что белогвардейские офицеры якобы сотрудничали с чекистами в Соловецких лагерях особого назначения (СЛОН).
Но действительно ли белое офицерство и представители бывших имущих классов сумели на время «удержать масть» в самом страшном в то время концентрационном лагере Республики Советов?
Некоторые узники концлагеря вроде бы подтверждают это в своих мемуарах.
Например, у соловчанина Олега Волкова читаем:
«По проходу между нарами идёт в окружении целой свиты начальник пересылки — легендарный Курило, с ногами колесом, как у заправского кавалериста, и со стеком в руке. У него неторопливые жесты, негромкий голос, глаза прищурены. Иногда он, приостановившись, начинает кого-нибудь пристально в упор разглядывать. Молча. И вдруг молниеносно хлестнёт наотмашь стеком, норовя рассечь лицо…
Но вот Курило остановился против меня… У него подчёркнуто офицерская выправка, он слегка подёргивает обтянутой галифе ляжкой, небрежно играет стеком. На нём тонкие кожаные перчатки — не марать же руки!
— Не вставайте, ради Бога, — предупреждает он мою попытку подняться перед начальством. Курило слегка, по-петербургски, грассирует. — Мне про вас говорили. Я тоже петербуржец, хотя служил в Варшавской гвардии…
Мы вспоминаем Петербург, находим общих знакомых, называем дома, где обоим приходилось бывать — мир тесен! Курило, оказывается, второй год в заключении, устроен сносно, «насколько возможно в этих условиях, ву компренэ……. Пять минут назад он на моих глазах хлестал по лицу, кощунственно матерясь, подвернувшегося старого еврея…
— С этой сволочью иначе нельзя, ничего не поделаешь!
О, лагерное начальство знало что делало, когда порасставило одних заключённых надзирать за другими, поощряя при этом самых ревностных и жестоких, готовых служить безотказно. Находились садисты, обретшие в ремесле палача своё призвание. Рассказывали, что Курило лютовал ещё в гражданскую войну, будто бы мстя за изнасилованную красноармейцами невесту и истреблённую семью. Как бы то ни было, в его лице проглядывало что-то опасное и сумасшедшее… Разумеется, таким «бывшим», как я, со стороны Курило ничего не грозило, разве пришлось бы выполнять прямое приказание начальства».(«Погружение во тьму»)
Академик Д. С. Лихачёв, отбывавший наказание на Соловках примерно в одно время с Волковым, описывает того же Курило (Курилко) и ещё одного арестанта из «бывших» следующим образом:
«Белобородов, пошатываясь, т. е. пьяный, на нём чекистская шинель, длинная до невозможности, фуражка с широким дном и козырьком (околыш, воротник и обшлага у шинели чёрные — такова форма лагерной охраны из заключённых)… Типичный садист; такой же был и другой, принимавший этапы, — бывший гвардейский офицер Курилко… Тон гвардии поручика. Картавил, с Курилкой говорил по-французски; это остатки белогвардейцев, сидевших ещё в Пертоминском лагере».
Но позже Лихачёв делает уточнение:
«В записи вкралась одна досадная ошибка… Принимал наш этап не «Белобородов», а Белозёров. Ни тот, ни другой — Курилка — гвардейскими офицерами никогда не были. Курилка был из Москвы из офицерской семьи. В гражданскую служил в Красной Армии и только один месяц в Белой (изменял). Но за гвардейца себя выдавал и по-французски знал несколько фраз. Должен подчеркнуть, что самыми твёрдыми морально были — духовенство и кадровые военные. Среди них не было ни сексотов (секретных сотрудников), ни охранников из заключённых» («Соловецкие записи. 1928–1930»).
Правда, с Лихачёвым насчёт охранников расходится во мнении тот же Волков:
«С лишком год после моего водворения в Соловки — до зимы двадцать девятого —. пятьдесят восьмая статья, иначе говоря, «бывшие» в широком значении, не подвергалась последовательной травле. Наоборот, контрики ведали хозяйственными учреждениями, возглавляли предприятия, руководили работами, управляли складами, финансами, портом, санчастью; заполняли конторы. Комендатура — внутренняя охрана лагеря — комплектовалась бывшими военными».
А Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» утверждает ещё более определённо:
«…Управляют лагерной жизнью отчасти — белогвардейцы! Так что Курилко был — неслучаен.
… В охрану кроме вольных набираются бытовые убийцы, фальшивомонетчики, другие уголовники (но не воры)… Но кому заниматься всей внутренней организацией, кому вести адмчасть, кто будут ротные и отделённые?.. Это лучше всего могли бы бывшие военные. А какие ж тут военные, как не белые офицеры? Так, без сговора и вряд ли по стройному замыслу, складывается соловецкое сотрудничество чекистов и белогвардейцев».
Впрочем, Солженицын не был бы Солженицыным, если бы, с его ненавистью к большевизму (к сожалению, нередко мешающей ему делать объективные выводы) допустил продолжительность такого союза. Отдав белогвардейцам командные посты внутри лагерей, он тут же уточняет:
Заняв Адмчасть Соловков, белогвардейцы стали бороться с чекистами! Ваш-де лагерь — снаружи, а наш — внутри. И кому где работать, и кого куда отправить — это Адмчасти дело. Мы наружу не лезем, а вы не лезьте к нам.
Как бы не так! Именно внутри-то и должен быть лагерь весь прослоен стукачами Информационно-Следственной Части! Это была первая и грозная сила в лагере — ИСЧ… И с ней-то взялась бороться белогвардейская АЧ!.. Адмчасть выявляла стукачей для отправки их на этап. Стукачей ловили, они убегали, прятались в помещении ИСЧ, их настигали и там, взламывали комнаты ИСЧ, выволакивали и тащили на этап.
… С каждым годом Адмчасть слабела: бывших офицеров становилось всё меньше, а всё больше уголовников ставилось туда (например, «чубаровцы» — по нашумевшему ленинградскому процессу насильников»).
В общем и целом картина складывается достаточно ясная. До начала 30-х годов «белая кость» принадлежала к «лагерной аристократии» Соловков. «Бывшие» занимали самые «хлебные» места, сотрудничали с администрацией, в то время как обычная масса арестантов подвергалась страшным гонениям, унижениям, издевательствам — вплоть до физического уничтожения. При этом ряд бывших белых офицеров отличался особой жестокостью по отношению к остальным лагерникам.