Страница 33 из 59
Он и вправду положил руку на сердце, и сердце его разрывалось от жалости, от желания, от любви. Но он боялся тетку Манеллу.
Как и следовало ожидать, тетка Манелла сказала «нет». Она только что исповедалась и причастилась и потому была настроена более непримиримо, чем обычно.
— Конечно, ты сам себе хозяин, — сказала она племяннику, — и волен делать все, что тебе вздумается. Но знай, если она переступит порог нашего дома, считай, что и я, и все твои родные умерли для тебя. И ты станешь посмешищем деревни, над тобой будут смеяться еще больше, чем сейчас, если это только возможно.
Этот последний довод заставил мужчину отказаться от принятого было решения. Старуха уехала тотчас же после полудня. Правда, Манелла из уважения к законам гостеприимства оставила ее пообедать, но что касается остального, тут и думать было нечего.
Тихо-тихо плетется лошаденка, едет старуха вниз по тропке, вдоль горной речушки. И вдруг ее окликает кто-то, сперва издали, потом все ближе и ближе, и лошадка останавливается.
Это Костантино мчится галопом на своем белоногом красавце коне: конь летит как птица, едва касаясь копытами земли. Костантино держится в седле прямо, на лице его играет улыбка — перед старухой будто другой человек.
— Послушайте, хозяйка, я хорошенько подумал и решил, что вы правы. Я не должен допустить, чтобы моя жена пошла по миру. Но в моем доме ее знать не хотят — вы ведь слышали? У меня есть хижина на винограднике. Вон там — видите — на склоне Монте Гудулы? Пусть Барбара побудет пока там. Вот ключ — отдайте ей. Там она найдет еду и питье. Пусть поживет взаперти, если только она и вправду раскаивается и хочет вести монашескую жизнь. А там время покажет.
Старуха заворачивает ключ в кончик платка и, взглянув на виноградник, темнеющий среди нежной зелени горных лесов, снова пускается в путь. Костантино немного провожает ее. Он весел, счастлив, полон надежд и планов на будущее.
— Сейчас на винограднике никого нет, но ведь Барбара не из пугливых. К тому же неподалеку живут пастухи, мои приятели, они за ней присмотрят. И потом... тут буду я сам. Положим, в первые дни я не покажусь ей на глаза. Ведь так будет лучше, правда?
— Истинная правда.
Но на самом деле у него другие мысли. Обо всем договорившись и распрощавшись со старухой, он тотчас же поднимается на виноградник. Хижина, о которой он говорил старухе, это довольно вместительный каменный домик из двух комнат, одна из них завалена бочками и корзинами для винограда. Костантино все приводит в порядок, подметает в комнатах и на дворе, кладет у очага несколько поленьев. Потом он приносит хлеб и прячет его от мышей в корзину, подвешенную к потолку. Тут ему приходит в голову, что женщина не может жить одним хлебом. Он возвращается в деревню, тайком от тетки собирает небольшую сумку с провизией и на другое утро снова отправляется на виноградник. Мимоходом он заглядывает в бакалейную лавку, которую держит в их деревне одна нуорезка, и покупает кофе и сахару. Хозяйка лавки улыбается ему:
— Ах, Костантино, Костантино! Подарок для красотки, притом ревнивой, а?
Костантино смеется. Он счастлив, словно мальчишка, удравший из-под родительского надзора. Целый день он остается на винограднике, предаваясь приятным воспоминаниям. Как-то раз, еще при жизни первой жены, ему довелось побывать здесь с Барбарой. То было во время прополки виноградника. Ах, что это был за денек! При воспоминании кровь бьется в его висках, как поток бьется у подножья горы. Он ждет Барбару весь день, но вечереет, а ее все нет. Тогда он решает переночевать у пастухов, на вершине горы. Наступает прохладная и светлая ночь. Лепечут листья под порывами ветра, а на выступе скалы Монте Гудулы, словно золотое блюдо на консоли, лежит полная луна.
Вдруг собаки поднимают лай. Костантино вскакивает будто ужаленный и выбегает — взглянуть, что делается внизу, на винограднике. Не видать никого. Однако он не уходит обратно в хижину, а устраивается на земле, весь сжавшись, ждет долго, упорно. Нет, сердце его не обманывает: на тропинке показались наконец две фигуры — одна большая, другая поменьше. Они с трудом отыскивают в стене проем, войдя во двор, останавливаются перед домиком, потом входят. Костантино весь трепещет от радости, тревоги, сомнений. Он узнал Барбару и охотника — «высоченный, в эту дверь не пройдет!». Ну, будем надеяться, что, проводив гостью, он уберется восвояси. И действительно, когда окошко осветилось изнутри (видно, в очаге развели огонь), высокий вновь появился во дворе. Некоторое время он бродит вдоль ограды, словно разыскивая выход из сада, и Костантино облегченно вздыхает: слава богу, кажется, уходит! Но нет, ничего подобного! Голова охотника показывается над стеной, он выглядывает наружу, озирается, кажется далее, что он к чему-то принюхивается. Потом поворачивается к Костантино спиной, входит в домик и запирает за собой дверь. А Костантино сидит на земле и не может двинуться с места, как будто его только что ударили ножом. Он смотрит на луну над скалами Монте Гудулы, и ему кажется, что над ним склонилось смеющееся желтое лицо тетки.
«Ты станешь посмешищем деревни! Над тобой будут смеяться еще больше, чем сейчас, если это только возможно!»
А потом он вспоминает, как однажды, во время сбора винограда, его первая жена пришла сюда, чтобы застать их с Барбарой врасплох. Она спряталась так же, как теперь прячется он, а после ушла — ушла потихоньку, не показавшись им на глаза... чтобы избежать скандала, как признавалась она потом.
Он вяло поднимается и идет обратно, к хижине пастухов. На пути его несколько камней скатываются по склочу вниз, и задетые ими тисовые кусты тихонько вздыхают, словно пробудившись от сна.
СБОРНИК
Свирель в лесу
(Перевод Е. Гальперина)
Молодая женщина, желая укрыться от несчастья, которое судьба послала ей совсем бесплатно, попала еще в одну беду... за шесть тысяч лир.
Снять виллу на два месяца вблизи одного из фешенебельных климатических курортов за шесть тысяч лир — это не так уж накладно. Беда же была в том, что курорт находился на расстоянии трех километров от виллы, а сама вилла, привлекательная снаружи, с изящной зубчатой башенкой и мраморной лоджией, пришла в полную ветхость и оказалась без света и без воды. Вдобавок ко всему в комнатах была адская жара, на стенах множество следов от убитых москитов, а на террасе свила гнездо сова.
Однако гордость не позволила женщине вернуться туда, откуда она ушла. Всем своим знакомым она разослала открытки с изображением виллы, которая даже имела с нею некоторое сходство. С виду обе они казались красивыми и элегантными, а внутри — и в доме, и в душе женщины — было мрачно и пусто.
Но зато к целебному источнику вела красивая аллея; вдоль нее росли каштаны и ели, бросавшие на землю прохладную тень. Это немного утешало женщину. На аллее нередко попадались скамейки, каменные тумбы, мостики с низким парапетом, где можно было присесть и отдохнуть.
Женщина любила посидеть на таком мостике, любила смотреть на извивающуюся под ним изумрудную змейку реки, окаймленную с обеих сторон бахромой тростника и зелеными полосами леса, сквозь которые то тут, то там проглядывало голубое небо.
Дрозды, соловьи и сороки устраивали здесь концерты.
Однажды — это было в конце июля — к пению птиц неожиданно присоединились звуки свирели. Молено даже сказать, что свирель совсем заглушила птиц.
Женщина подняла голову — ей казалось, что звуки идут откуда-то сверху. Она точно не знала откуда, не знала, льются ли они слева или справа, но вскоре убедилась, что льются они именно сверху, как песня соловья, выводящего свои трели на верхушке ели или каштана.