Страница 46 из 66
Она вошла в комнату, потирая порозовевшие ладони. Маленькими веселыми искорками сверкали на бровях тающие снежинки.
— Как у вас все здесь интересно! — нараспев сказала Женя, оглядываясь по сторонам. Еще не было случая, чтобы человек, впервые переступивший порог этой комнаты, безразлично отнесся к Лёниному фотоискусству. Фотоснимки, развешанные в продуманной асимметричности, сразу привлекали внимание, и Женя, как первоклассница, захлопала в ладоши.
— Боже мой, до чего же прелестны эти тигрята! Где вы их так удачно подкараулили?
— У нас на Амуре, — словоохотливо пояснял Рогов, — специально с тигроловами пять дней ходил по тайге. Самку они изловили, а этих, в то время еще совершенно безобидных, сирот мы позировать заставили немного.
Женя долго рассматривала африканские пейзажи, борьбу путешественников с грозной анакондой и тут же рядом фотоснимок широколицего курносого парня в тулупе на фоне бесконечных ледяных просторов.
— Повар полярников Леня Луков. Мой тезка, — представил Рогов, — прощу любить и жаловать. Вы и вообразить не можете, каким запасом юмора обладает этот человек. Зимовщики утверждали, что он один в состояние заменить эстрадную программу. Кулинар первого класса. Работал, работал в московском «Гранд-отеле» и — добровольно на полюс. Мы так и называли там нашу столовку — «Гранд-отель». А вот эта белая медведица довольно свирепого нрава, — показал Рогов на соседний снимок, на котором зверь, поднявшись на задние лапы, шел на объектив. — Неприятное было свиданьице... радист ее наш подстрелил.
— А вот этого зверя кто подстрелил? — вдруг засмеялась Женя, и Леня поднял голову. С большого цветного фотопортрета смотрела на них белокурая молодая женщина, словно удивляясь, что эти двое могут здесь делать в ее отсутствие. Что-то холодное, подчеркнуто правильное было в ее красоте, будто сошла она с фарфоровой чашки дорогого сервиза.
— Это Нина... моя жена, — ответил Рогов тихо, и Женя перестала смеяться. Он помолчал и поправился: — Бывшая жена.
— Бывшая, — повторила за ним непосредственная Женя, — такая красивая, и уже бывшая.
Рогов пожал плечами.
— Ей не очень-то нравилось, что я такой бездомный бродяга. Да и поклонников было слишком много. Один из них оказался удачливым. — Он подумал и невесело прибавил: — Вероятно, мне надо было отказаться от профессии журналиста. Глядишь, и сберег бы красивую жену.
Женя не улыбнулась.
— А вот это что? — спросила она, подходя к столу и явно желая переменить тему разговора.
— Зуб акулы.
— Что вы говорите! — воскликнула Светлова. — Самой настоящей?
— Самой настоящей. Той, что довольно искусно хватает на пляжах непослушных, далеко заплывающих купальщиц. У меня таких зубов три. Хотите, один подарю?
— И всегда будете вспоминать, какая была у вас в гостях попрошайка?
— Что вы!
Рогов рад был сейчас перевернуть всю квартиру, лишь бы вызвать у Жени еще две-три улыбки. И вскоре, как Женя ни противилась, пришлось ей принять и другие трофеи: расческу из настоящей слоновой кости, нож для разрезания книг, ручка которого была обтянута крокодиловой кожей.
— Нет-нет, пора прекратить это ограбление, — засмеялась Женя, когда Рогов попытался отдать ей японскую зажигалку. Потом она села за рабочий стол и, скользнув взглядом по разбросанным вокруг пишущей машинки листкам, улыбнулась.
— Леонид Дмитриевич, «Белое безмолвие» это уже не ново. У Джека Лондона читала. Или вы забыли про Джека Лондона?
— Нет, Женя. Его я и имел в виду, решив так назвать свой очерк.
— Почему?
— Да потому, что мой очерк — это полемика с ним. Вы помните, Женя, в чем Джек Лондон видел свое белое безмолвие?
Рогов сел напротив своей гостьи на широкий диван и с увлечением продолжал развивать свою мысль. Светлова смотрела на смуглое его лицо, и полный искреннего вдохновения, несколько сумбурный Леня казался ей очень добрым и, в сущности, довольно несчастливым парнем. Еще раз искоса поглядев на портрет, она подумала, что эта красивая женщина едва ли когда его любила. Голос Рогова до Жениного слуха доносился будто издалека:
— Белое безмолвие, по Джеку Лондону, это огромное заснеженное и завьюженное пространство без конца и края. Бредет по нему одинокий герой, наталкиваясь на тысячи опасностей. Борется за свое существование. Он один во всем мире. Погибнет он или выживет, до этого ни одному черту дела нет. Вот что такое белое безмолвие у Джека Лондона. И тут же параллельно наши дни. Вот что на Южном полюсе случилось. Ушел у полярников на аэродром почтальон, а в это время разыгралась пурга. Пять часов бушевала. Пока восстановили связь, еще час с лишним прошел. Кинулись — нет почтальона. От нас ушел, до аэродрома не дошел. Сбился с дороги, попал в бурю и остался, как и джек-лондонские герои, один в белом бескрайнем безмолвии. Но разве о нем забыли? Десятки упряжек и лыжников еще в бурю вышли на поиски. А как только ветер утих, все вертолеты поднялись. Потом я его в больнице навестил. Спрашиваю: «Было тебе страшно?» — «Да, говорит, потому что самое страшное — это нелепая смерть». — «И ты потерял уверенность, что победишь в поединке со смертью?» Он на меня этак насмешливо посмотрел и говорит: «Во-первых, не было поединка. А было многоборство всех полярников со смертью, захотевшей прибрать меня к своим лапам. Нас было много, она — одна. А самое главное, что мне помогло остаться в живых, так это вера, что не бросят меня на произвол судьбы. Как я думал, так все и закончилось»
— Хороший замысел, — согласилась Женя и еще раз ее глаза скользнули по диковинным фотоснимкам, которыми была украшена комната.
— Много же вы поездили по белу свету, Леонид Дмитриевич.
Рогов ободряюще сказал:
— Придет время, вы больше моего поездите, Женя.
Девушка пожала плечами.
— Ой, когда-то это будет! Да и будет ли еще?
— Будет, Женя, — уверенно произнес Рогов, — непременно будет. Смотрю сейчас на вас и думаю. Вот вы сегодня бегали по городу, и в потоке пешеходов никто нигде вас не выделял. Прошла обыкновенная москвичка и все тут. А что будет через годик, другой? Прохода любопытные не дадут на этом же самом Комсомольском проспекте.
— Что вы, Леонид Дмитриевич, смутилась Светлова. — К тому времени, когда я слетаю, космонавтов станет много, они уже не будут в диковинку.
— А вы хотели быть обязательно в числе первых? Боитесь, что у вас получится как во французском анекдоте?
— В каком же это?
— Спрашивает один француз у другого: «Кто первый перелетел Ла-Манш?» — «Блерио». — «А второй?» Молчание, никакого ответа.
— Нет, я этого не боюсь, — засмеялась Женя. — И вовсе не мечтаю быть в числе первых. Первые утверждают, это верно. Но вторые и третьи в космонавтике идут дальше их и тоже утверждают свое, новое. Так же как Гагарина именуют сейчас Колумбом космоса, кого-то в свое время назовут Колумбом Луны, Колумбом Венеры, Марса...
— Такую дочь Земли, как вы, я бы на Марс не посылал, — неловко пошутил Леня, — это небезопасно. Ведь обратно марсиане могут не отпустить.
Она посмотрела на крепкие загорелые руки Рогова и подумала: «Ими он пишет очерки о добрых людях и о природе. Лицо доброе и доверчивое. Такого легко было обмануть этой женщине».
— Чего же я расселся, как пень? А кофе! — вдруг всполошился Леня.
Он сварил кофе, достал из холодильника торт, тарелку с бутербродами и красноватую бутылку рома. Женя с интересом рассмотрела броскую этикетку: заросли джунглей и индеец, переправляющийся на пироге через узкий бурный проток. Когда он поставил на стол две маленькие хрустальные рюмочки, девушка предупреждающе подняла ладонь.
— Меня увольте, Леонид Дмитриевич. Вы еще одной детали из моей биографии не знаете. Когда мне исполнилось четырнадцать и пришло время вступать в комсомол, я записала в дневник: «Сегодня дала клятву на всю жизнь никогда не курить, не ругаться и, не пить вина». А вы выпейте. Вы же мужчина, и притом за окном такая поганая погода. Совсем, что называется, «буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя»...