Страница 175 из 193
Наконец все приготовления были окончены, и в воскресенье началась война. Первым важным военным мероприятием было то, что более половины рабочих, в том числе все менее смелые, много женщин и малолетних в это воскресенье толпой выступили из Борислава. Некоторые из побратимов хотели, чтобы их уход, необходимый для полного успеха дела и для полного поражения хозяев, происходил постепенно, без шума, небольшими группами, чтобы предприниматели не сразу догадались, в чем тут дело. И сам Бенедя был вначале того же мнения, но затем, поразмыслив, он пришел к выводу, что если уж воевать, то в открытую, и что первый их шаг, резкий и решительный, может сразу нагнать на предпринимателей страх и ослабить их упорство. И он настоял на том, чтобы «исход из плена египетского» совершился среди бела дня огромной, шумной толпой. Ведь недаром завтра утром должно начаться «празднество», — почему же не дать предпринимателям почувствовать, откуда дует ветер?
В воскресенье, в полдень, улицы Борислава заполнились рабочими и работницами.
Гомон стоял, как на ярмарке, — рабочие все прибывали и прибывали. Половина из них пришла с сумками за плечами, со свертками в руках, надев на себя всю свою одежду.
— Что такое? Куда вы собрались? — спрашивали предприниматели то одного, то другого рабочего.
— Домой, в деревню, — был обычный ответ.
— Зачем домой?
— А чего же? Надо идти, пока еще в поле работа есть, а здесь все равно ничего не заработаем.
— Как не заработаете? Вот же зарабатываете.
— Э-э, да разве это заработок! И на прожитье не хватает, не то чтобы какая подмога для хозяйства была. Довольно с нас! Пускай другие зарабатывают.
Рекой поплыл народ вниз по улице, спокойно, печально. За Бориславом на выгоне уже стояли новые толпы. Начали прощаться.
— Будьте здоровы, товарищи! Дай вам боже счастливо закончить то, что задумали! Давайте знать, что здесь слышно будет!
— Будьте здоровы! Авось скоро в более счастливое время встретимся!
Медленно во все стороны, в горы и долины, по лесам и полям, расходились толпы рабочих, время от времени оглядываясь на покинутый ими Борислав, который спокойно грелся на солнце. Так беспечный кот греется, и вытягивается, и мурлычет вблизи железного зубастого капкана, который вот-вот щелкнет и схватит его своей железной пастью и раздробит ему ребра и лапки.
Правда, бориславские предприниматели не совсем были похожи на этого кота. Уход такой массы рабочих встревожил их не на шутку. Они не могли понять, что произошло с рабочими и чего они хотят. И все же хоть отчасти они успокоились, рассуждая про себя: что же. половина ушла, а половина все-таки осталась. А если этих будет недостаточно, то скоро придут новые, даже больше, нежели нужно. С этой надеждой предприниматели спокойно переспали ночь. Но их расчеты, хотя и казались вполне правдоподобными, на этот раз не оправдались.
На следующий день большая часть кошар пустовала. То есть, собственно, не совсем: надсмотрщики пришли, отперли двери и удивились, что рабочие не приходят. Некоторые пришли в бешенство и проклинали рабочих; другие, более спокойные, сели возле дверей на свои скамеечки, обещая как следует набить морды мерзким бездельникам за такое неслыханное опоздание. Но и то и другое было напрасно. Уже солнце высоко-высоко поднялось на небе, а рабочих все не было. Надсмотрщики, быть может, еще долго ждали бы и сгорали от нетерпения, если бы говор, а затем крики и брань в соседних кошарах не дали им знать, что и там, хотя рабочие и сновали взад и вперед, словно осы, произошло что-то неладное, необычное и неслыханное. А произошло там следующее: к некоторым кошарам пришли рабочие и, выстроившись в ряд перед дверью, молча поджидали надсмотрщика. Приходит надсмотрщик, отпирает дверь, рабочие молчат— и ни с места: не идут в кошару.
— Ну, за работу! — кричит надсмотрщик.
— Э, еще время есть у нас, — отвечает холодно тот или иной нефтяник.
— Как это есть время? — кричит надсмотрщик. — Но я не имею времени!
— Ну, так полезай и работай сам, если тебе так спешно надо! — кричат рабочие и хохочут.
Надсмотрщик синеет от злости, сжимает кулаки, готов первому попавшемуся заехать в зубы.
— Не злись, голубчик! — успокаивают его рабочие. — Мы пришли сюда сказать тебе, что больше работать не будем.
— Не будете работать? — лепечет ошеломленный надсмотрщик — Это почему?
— Потому что не хотим иметь такого пса, как ты, надсмотрщиком — это раз, и потому, что нам мало платят — два. Будь здоров! Передай своему хозяину, что если даст нам лучшего надсмотрщика и по двенадцати шисток в день, то вернемся назад на работу.
И это произошло сразу, одновременно во всех кошарах, во всем Бориславе. Один огромный вопль удивления, гнева и беспомощности вырвался из уст предпринимателей и эхом прокатился по городу от края до края.
Одни надсмотрщики стояли остолбенев, с разинутыми ртами, услыхав эти неслыханные, безбожные слова. Другие вспыхивали безмерным гневом, приходили в ярость, бросались на рабочих с кулаками, угрожали, что палками и кулаками заставят их работать. Некоторые же недоверчиво усмехались, принимали это за шутку. А когда рабочие и в самом деле расходились по домам, они, махнув рукой, ворчали: «Тьфу, что за народ! Важничает невесть как. Будто, кроме них, никого нет в Бориславе. Найдем, братец мой, найдем, кроме вас, рабочих, еще лучших, более покорных, да и более дешевых!» А иные надсмотрщики, словно белены объевшись, мчались по улицам к своим хозяевам, рассказывали нм о происшедшем и просили дальнейших распоряжений. Но и на хозяев этот удар свалился так же нежданно-негаданно, как и на их верных приказчиков.
До самого полдня в тот понедельник они не знали даже толком, действительно ли все это произошло, действительно ли во всех шахтах, кошарах и складах и на нефтяных заводах рабочие не вышли на работу. Они долго бегали по улицам, как гончие псы, хватали дрожащими руками первого встречного рабочего за плечо, и хотя пальцы их готовы были, как железные крючья, крепко впиться в рабочее тело, они спрашивали с притворной кротостью:
— Ну, Гриць, почему не идешь на работу?
— Нет работы.
— Как нет? У меня есть.
— А много заплатишь?
— Ну, не спрашивай, а иди работай. Сколько люди, столько и я.
— Не пойду. Мало.
— Не пойдешь? Как это не пойдешь? А что же будешь делать?
— Это мое дело. Не спрашивай!
Словно бешеные, бегали предприниматели по улицам, охотясь за рабочими, но скоро убедились, что напрасны их старания и что рабочие, по-видимому, сговорились. Правда, многим не хотелось верить в возможность рабочего сговора в Бориславе, а иные, хотя и верили, были так поражены этим событием, что и сами не знали, что делать и как помочь беде. Чувствуя свое бессилие, они бегали, твердили о грозящих им убытках, о неслыханной наглости рабочих, об упадке дел в Бориславе, но никому и в голову не пришло подумать о какой-нибудь помощи, кроме разве жандармов.
Предприниматели даже не старались узнать, чего, собственно, хотят рабочие. Первый день войны прошел довольно спокойно. Обе воюющие стороны, взволнованные и встревоженные новизной и необычайностью событий, старались передохнуть, успокоиться, собраться с мыслями, присмотреться к новой обстановке. Бастующие рабочие держались как-то робко, неуверенно; на улицах не видно было больших толп, маленькими группами собирались нефтяники где-нибудь в сторонке и толковали, что делать дальше. Только за Бориславом, на выгоне, было много народу; там варили кашу и, соблюдая полнейший порядок, наделяли ею нуждающихся; там же находился центр рабочего совета, были все побратимы, был Бенедя.
Бенедя с виду был спокоен, говорил ровным, звонким голосом. Только глаза, необычно горевшие, лицо, необычайно бледное, и новые глубокие морщины на лбу свидетельствовали, что его мысль работала с огромным напряжением. Совещались о том, какие выставить требования предпринимателям на случай соглашения. Почти все советовали требовать немного, чтобы тем вернее получить требуемое. Бенедя возразил на это: