Страница 32 из 33
"Что ты несешь? Ты не можешь мыслить! Тебя нет!"
"МЕНЯ нет?! Ну, знаешь... Сейчас я тебе покажу, кого из нас нет..."
...Щелк!
Сознание проваливается сквозь дырку на очередной уровень.
Есть такая детская игра-головоломка. Куб с прозрачными стенками, трехмерный лабиринт, в котором нужно провести шарик от одной стенки до другой - сквозь объем куба. На каждом уровне - одно отверстие. Куб нужно крутить в руках, так, чтобы шарик в итоге оказался над дыркой и провалился на следующий уровень, ближе к цели.
Моя цель - довести "шарик" сознания Каммингса до стенки.
До той стенки, после которой есть только блаженность души. Покой. Забвение. Нет личности. Нет "я" - ни его собственного, ни моего. Впрочем, моего "я" уже не существует. Кто я - Брейгель или Каммингс - уже не имеет значения.
Щелк!
Шарик проваливается на еще один уровень. Ближе к помешательству...
Свет сверху, неживой, но яркий.
Лубочные, яркие краски.
Рыба с телом из персика и хвостом, покрытым розовыми птичьими перьями, несет на своей спине хрустальный шар, в котором сидят двое - мужчина и женщина. Они обнажены, и тело женщины неестественно-бледно, как у покойника... У нее - третья грудь, более острая и твердая, чем две по краям. Рыба плывет по зеркально-гладкой поверхности пруда, направляясь к его центру; там уже есть подобный персик, с разверзнутыми краями, из него с любопытством выглядывают голые мужчины и женщины. Они смотрят на огромную - как морская мина - ягоду ежевики, плавающую рядом. Плод поедают несколько русалок, которые, озорно смеясь, указывают на берег тем, кто сидит в персике. На берегу их взгляду открывается огромный бледно-желтый артишок. Лепестки его открыты трудолюбивой синицей, старающейся добраться до содержимого - переплетения людских тел, страстно стремящихся стать одним целым. От этого "кокона страсти" убегает черно-зеленая устрица на босых человеческих ногах, ей не хочется быть съеденной синицей. Устрица капризно не желает открываться, но ее содержимое рвется наружу... Сдавшись, та открывает створку -
Щелк!
Это устрица - я-Брейгель - сбрасываю меня-Каммингса на следующий уровень забвения.
...Король с головой попугая и телом упыря сидит на высоченном золотом троне, пожирая людей. Клюв его раскрывается до невероятных размеров, и он проталкивает обнаженные тела, одно за другим, себе в глотку. Однако там они задерживаются ненадолго - в сиденье трона сделана дыра, из которой вытянут дрожащий от напряжения воловий пузырь, как продолжение королевской прямой кишки. Пузырь с натугой расширяется в нижней части, и оттуда вниз, в преисподнюю, испражнениями падают упакованные в пленку тела его жертв. Края ямы, ведущей в преисподнюю, неровны. На выступе над ямой стоит на четвереньках блюющий лекарственными капсулами я-Каммингс, а я-Брейгель заботливо придерживает его под руки, чтобы тот не упал в яму. Капсулы прорывают пленку на летящих вниз людях, и те жадно хватают лекарство, наталкивая его себе во все отверстия... Людской конвейер, поступающий в рот королю, регулируется отвратительного вида монстром с головой, выросшей между ногами. Голова настолько кошмарна, что монстр вынужден скрывать ее под шлемом с непроницаемо-темным стеклом, как у космонавта. Король-попугай нетерпеливо щелкает клювом... но у монстра закончился приток людского корма. Он поводит головой в поисках корма - и вдруг хватает меня-Каммингса. Тот протестующе верещит, его крик похож на крик раненой птицы, но королю нет до этого дела. Он проглатывает меня-Каммингса... Мгновение...
Щелк!
Капсула ударяется о скалу на дне преисподней, лопается... и вот уже я-Каммингс оказываюсь на смертном одре. Новый уровень. Меня готовит к последней исповеди архангел с золотыми крыльями, а за тяжелой пурпурной портьерой, отгораживающей кровать, уже прячется безротая, длинно-гротескная, серо-землистого цвета тварь-смерть, исходя нетерпением в немой гримасе - у нее нет рта... Химера с плоской лягушачьей головой подсовывает из-за портьеры мешочек с пороками мне под простыню - архангел этого не замечает... Монах с четками и ключом на длинной цепочке бросает золотую монету в шапку другой химеры, сидящей в тяжелом резном сундуке. Крышка сундука подперта обломком копья. Копье сломалось о череп другой химеры, с головой крысы и телом ящера. Мой уцелевший глаз пытается прочесть строки письма, протягиваемого химерой - ее дрожащая лапка с черными длинными ногтями наконец бессильно падает, отпустив письмо. Я-Каммингс читаю последние слова - "BOISE"... Буквы вращаются вокруг оси, крутятся все быстрее и быстрее, раскаляются от трения о воздух, вот уже они капают горящей смолой на постель, прожигая в ней дыру. Оплавленные края дыры расширяются -...
Щелк!
Я-Каммингс проваливаюсь на следующий уровень...
У меня нет мозга.
У меня нет памяти.
Ассоциации. Ниточки импульсов. Выжженные клеймами реакций нейронные зарубки. Единственное мое оружие, которым я пытаюсь выжить из ума Каммингса.
Я не верну себя. Но я не позволю ему жить в моем теле...
...Соседские куры, просунув головы сквозь дыры в плетеной изгороди, с недоумением наблюдают за балаганного типа зрелищем. Нелепо вышагивающий, дергающийся, спотыкающийся силуэт человека двигался к полосе прибоя, медно блестящей в лучах закатного солнца. У него в руках были пара ласт, трубка, маска... он упрямо стремился в океан. Если бы этому зрелищу нашлись другие свидетели, потолковее кур, они удивились бы резко меняющемуся выражению его лица, словно кто-то быстро снимал и надевал на него разные обличья: крайний ужас сменялся хищно-диким весельем, и наоборот... при этом сатанинский хохот сменялся мольбами о помощи.
Кое-как нацепив ласты, странный ныряльщик бросился в воду и поплыл, сдирая кожу на боках рашпилями обнаженных отливом кораллов. Некоторое время его нечленораздельные выкрики все еще отражались зеркалом лагуны. Потом они смешались с постоянным и грозным рокотом наружного рифа-волнолома.
Жара спала. Стало совсем темно.
Оживленно обсуждая увиденное, куры отправились на покой.
Где-то неподалеку ухнул большой барабан, затренькала гитара-укелеле, и звонкий женский голос запел песню о неразделенной любви ловца жемчуга и прекрасной китаянки-кули, руку которой злой отец прочил богатому хлопковому плантатору...
...Сорок часов спустя на коралловой банке Хаумано, в десятке миль к северо-западу от острова Моореа, рыбаки креветочной шхуны "Лабатидора" подобрали в океане человека, которого поначалу посчитали утопленником. Однако они ошиблись - человек был жив, его удалось отходить. Огорчительным было то, что длительное пребывание в воде, по-видимому, повлияло на его душевное здоровье: он был совершенно невменяем. Почему он оказался в такой дали от берега, как его зовут и где он живет - ответа на эти вопросы от него так не добились. Рыбаки решили, что он был смыт волной с одной из американских или европейских яхт, проходящих через банку курсом на Папеэте.
Старейшины небольшого островка-моту Урурури, где квартировалась шхуна, пришли к выводу, что бог Мапути лишил беднягу разума за то, что он дерзнул заплыть в дальние воды. По доброй полинезийской традиции, его поселили на отшибе деревни, в маленькой лачуге. Все женщины деревни по очереди готовили ему еду, мужчины время от времени снабжали его банкой-другой пива, а детвора незлобиво поддразнивала его самоскладными песенками. Впрочем, он не обижался. Большей частью дней он сидел на пороге своего дома и неотрывно глядел в океан - туда, как считали все, где находился его прежний дом.
Во время редких наездов полицейского начальства дурачка прятали в шипъярде миниатюрного порта Урурури. Да оно, начальство, и понятия не имело, что на острове, где самым злостным преступлением является внесезонная ловля тунца, скрывают американца, который давно считался пропавшим без вести.