Страница 31 из 97
В ресторане она снова замолчала. Во время завтрака у нее из глаз выкатились две слезинки. Я сделал вид, что не заметил этого.
— Что вас мучает? — спросил я немного погодя.
— Ничего меня не мучает… — сказала она тихо и попыталась улыбнуться. — Я опять разругалась с Навратилом.
Я начал утешать ее, но она покачала головой:
— На этот раз дело обстоит серьезнее. Боюсь, что Навратил навсегда рассердился на меня. Вчера вечером я сказала ему, что не приму участия в полете на Проксиму.
Я был так поражен, что не мог сказать ни слова. Она спросила меня, рад ли я этому, и я хоть и несмело, но все-таки радостно подтвердил. Это ее немного успокоило.
Только теперь, когда я все как следует обдумал, я осознаю, что поступил эгоистично. Только теперь я понял, что Аленка отреклась от полета ради меня. Могу ли я позволить себе стать ее отказа от цели всей ее жизни?… Могу ли требовать от нее такой великой жертвы?… Боюсь, однако, что я слишком эгоистичен и слишком труслив, чтобы поступить по-другому.
6 марта. Алена не отказалась от своего решения, а я все еще не нашел в себе силы, чтобы успокоить ее. Работаем вместе над подготовкой полета еще с большим рвением, чем раньше, чтобы хоть чем-то отблагодарить Навратила, но, несмотря на это, мне кажется, что между нами пролегла какая-то тень. Навратил все время внимателен и ласков ко мне, пожалуй, даже еще больше, чем раньше, но я хорошо чувствую, что он видит во мне причину отказа Алены от полета. Вижу и по Алене, что она уже не так весела, как прежде.
Постройка корабля продвинулась так далеко, что в мае можно будет начинать монтаж. Каждый день с заводов всего мира поступают детали и устройства для внутреннего оборудования, а академик Шайнер сообщил, что через месяц будут завершены работы на главной стартовой конструкции. Боюсь, что не смогу принять участие в заключительном монтаже в мастерских на Луне, потому что Навратил меня туда, видимо, не пригласит.
21 марта. Судьба мстит мне за мое трусливое поведение. Я попал в странное положение. Должен стать предателем или доносчиком.
Вчера Алена улетела в Москву в Ядерный институт, где проектируют атомные реакторы для «Луча». Я гулял вечером по Праге один. Направился к Петршину; хотел осмотреть Дворец чешской и словенской культуры. Когда я поднимался по мраморной лестнице, то обратил внимание, что за мной по пятам все время идет какой-то человек. В первое мгновение я заподозрил, что это — шпион. Чтобы узнать, действительно ли он следит за мной, я неожиданно повернулся и пошел по лестнице вниз. Мужчина на мгновение остановился, затем снова направился вслед за мной.
Под Петршином я свернул налево, в сторону средневековой части Праги.
Незнакомец настойчиво шел за мной. Это меня, конечно, разозлило. Я остановился, подождал, пока он меня догонит, и уже открыл было рот, чтобы обругать его, но он меня опередил:
— Вы — господин Северсон, не правда ли?
— Зачем спрашиваете, если знаете это так же хорошо, как и я? — сказал я сухо. — Кто вам приказал шпионить за мной?
Мужчина покачал головой:
— Я бы хотел с вами познакомиться, потому что мы не только земляки, но даже родственники. Я — Олаф Дитриксон… — неожиданно заговорил он на норвежском языке. — Его произношение, узкое лицо и светлые волосы — все как будто говорило, что он говорит правду.
Он сказал, что приходится мне двоюродным внуком (как забавно: он старше меня!) и хотел бы поговорить со мной, но, конечно, не на улице, а хотя бы за чашкой кофе в каком-нибудь тихом кафе. Я охотно согласился; должен признаться, что это неожиданное знакомство меня очень порадовало: приятно после долгого перерыва поговорить на родном языке. К тому же я еще встретил и родственника!
По дороге Олаф перечислил мне всех наших предков. Из его детальной родословной получалось, что его бабушка была моей сестрой.
Мы миновали несколько кривых улочек, пока, наконец, на Малой Стране под Градом в средневековом доме с арками не нашли кафе, которое понравилось моему праплемяннику: сводчатый потолок, поддерживаемый круглыми столбами; стены, на высоту человеческого роста покрытые деревянными панелями; деревянные скамьи. В кафе было безлюдно и тихо.
Когда праплемянник начал говорить, я сначала подумал, что на него просто повлияло окружение, дух прошлого. Однако теперь я уже понимаю, что он умышленно завел меня в то кафе.
— Вы довольны, дядя? — спросил Олаф и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Боюсь, что этот мир — не для вас, что вы в нем чувствуете себя чужим…
Я согласился, потому что такое чувство еще недавно охватывало меня довольно-таки часто; но сразу же начал оправдываться:
— Все-таки я уже начинаю понимать вашу эпоху… Я увидел, что люди теперь живут счастливее, чем во времена моей молодости…
К моему большому удивлению, праплемянник замотал головой:
— Не верьте этому. Нынешняя эпоха отобрала у предприимчивого человека всякую возможность развития.
— Не может быть! — возразил я решительно. — Посмотрите хотя бы на академика Навратила: для того, чтобы он смог осуществить свой блестящий план исследования соседней звездной системы, ему помогает Всемирная Академия наук, а это значит — все человечество.
— Это правда, дядюшка. В науке он может выдвинуться, но только в науке… Но если даже и так: что он со всего этого будет иметь?… Скоро его идея станет всеобщим достоянием, и соседней звездной системой овладеет не он, а все человечество, если употребить ваше выражение.
Эти слова несказанно удивили меня:
— Я вас не понимаю, Олаф! Ведь и Амундсен не хотел завладеть Северным полюсом!
— А вспомните-ка старых английских путешественников, которые первыми из белых проникли в черную Африку, или тех, что открыли Австралию и неизвестные острова. Не были ли они разведчиками английской армии, которая довольно быстро захватила все эти вновь открытые земли?… Всякое новое открытие увеличивало могущество Англии, а вместе с тем и могущество того, кто находил новые земли. И это было справедливо. Человек обладает не только врожденной жаждой жизни, но и жаждой власти. Стремится не только жить, но и повелевать другими. И теперь рождаются сильные духом избранники, каким суждено было бы властвовать над человечеством. Но у них нет условий для развития. Их благородные порывы подавляются в зародыше.
Праплемянник замолчал, чтобы дать мне возможность осмыслить его философию. Должен признать, что я его не очень понял: ведь я никогда не стремился к власти над другими людьми. Казалось, Олаф читал мои мысли:
— И вы, дядя, человек благородного духа. И вам, члену нашей славной семьи, предначертано властвовать…
— Кем и почему? — запинаясь, спросил я, опасаясь, что мой родственник сошел с ума.
Олаф улыбнулся:
— Это не так глупо, как вам кажется на первый взгляд. Когда я раскрою вам нашу великую тайну, вы поймете, что я говорю вполне здраво… — он понизил голос. — Я твердо верю, что вы, человек нашей крови, не станете подлым доносчиком, и то, что я вам сейчас открою, не расскажете никому — ни Навратилу, ни барышне Свозиловой, с которой, как я замечаю, у вас достаточно близкие отношения…
— Мы только друзья! — запротестовал я. — Можете спокойно говорить… С тем, что я где-то услышу, на базар не хожу.
— Да, это правильно, — сказал он. — Видно, что я не ошибся в вас… — И продолжал: — Итак, никто даже не подозревает, что существует тайное общество, в которое входят все благородные духом люди бывшего высшего света. Я также член этого общества. Мы называемся «Братством сильной руки». Нас немного, однако среди нас есть представители почти всех белых наций. Цветных низшей расы в «Братство» не принимаем. Несколько наших «братьев» выполняют сейчас важные функции в человеческом обществе…
— А почему ваше общество тайное? — удивился я. — Все народы теперь живут свободно и люди, как я заметил, ничем не ограничены в своих действиях…
— И все же мы вынуждены скрываться. Если бы мы сунулись со своей программой к людям, всех нас арестовали бы, такое нынче время. Раньше такие как мы могли свободно творить что угодно, — даже публично выдвинуть программу завоевания мира, — и никто бы ничего не сделал. Да и не мог бы, потому что мы обладали властью. А теперь мы тайно боремся за возвращение этой власти…