Страница 26 из 40
И все же доктор Джозеф Дженнаро из Нью-Йоркского университета недавно затребовал дело гигантских осьминогов из архива. Сделать это его заставили два обстоятельства. Во-первых, диаметр присосков даже у самых больших кальмаров не превышает одного-полутора дюймов. Шрамы же на теле кашалотов, оставленные присосками головоногих моллюсков, достигают 3—3,5 дюйма, что соответствует пропорциям гигантских осьминогов, если они существуют. Во-вторых, и это главное, микроскопический и биохимический анализ срезов ткани моллюска, найденного доктором Уэббом, показал, что она содержит протеин каллаген именно того вида, который бывает у осьминогов, но никогда не встречается у кальмаров. «Возможно, в будущем, когда человек научится жить на дне океанов — а это, как показали эксперименты Жак-Ива Кусто, вполне возможно, — он больше узнает о таинственных гигантских осьминогах. Не исключено, что сам Кусто, который не слишком-то верит в них, когда-нибудь сфотографирует этих загадочных монстров. И если это произойдет, то будем надеяться, что у него хватит благородства воспользоваться телеобъективом».
С. Барсов
На короткой волне
В шестом номере журнала за этот год печаталась новелла Александра Казанцева «Сухопутный моряк». Писатель вновь вернулся к своему давнему плаванию на ледокольном корабле «Георгий Седов», чтобы полнее и шире рассказать о людях Арктики и об Эрнсте Теодоровиче Кренкеле, знакомство и дружба с которым были одним из самых ярких воспоминаний этого плавания. Памяти Э. Т. Кренкеля посвящена и новелла «На короткой волне», которую мы предлагаем вниманию читателей.
Шел третий месяц, как мы находились в море на «Георгии Седове». Передавать через судовую радиостанцию частные радиограммы было не всегда удобно. А у меня в Москве осталась молодая жена. Очень хотелось послать ей из Арктики весточку. Я намекнул об этом Эрнсту Теодоровичу, который в свободные от судовой связи часы садился за свой любимый ключ у коротковолновой аппаратуры.
— Через коротковолновиков? — сказал он, подняв брови. — Так ведь все наши разговоры ограничены лишь описанием антенн и конструкций передатчиков.
Конечно, я не стал настаивать. Я знал, что Эрнст Теодорович страстный коротковолновик-любитель, у которого была связь со всеми континентами. Впоследствии он возглавил организацию советских коротковолновиков (впрочем, и филателистов). За ним был рекорд самой дальней связи — Арктика — Антарктида, чем он очень гордился.
Утром Кренкель встретил меня с видом заговорщика.
— Двадцать девять гаек? — хитровато спросил он.
Я не сразу понял его.
— А ну-ка вообразите себе телефонный диск и наберите на нем: 29 ГАЕК.
Я перевел буквы и цифры и воскликнул:
— Б 9-41-69! Так ведь это же мой московский телефон!
— Вот именно, — подтвердил Эрнст Теодорович. — Сегодня утром по этому телефону наш корреспондент-москвич позвонил и передал описание нашей антенны, ну и, конечно, привет от вас. Человек он вежливый.
Вернувшись в Москву, я узнал, что коротковолновики регулярно, всякий раз после радиосвязи с «РАЕМ» — позывные, доставшиеся Кренкелю в наследство от радиостанции «Челюскина», — сообщали моей жене, что я жив, здоров и продолжаю плавание.
Однако о пользе увлечения короткими волнами я узнал нечто более значительное на очередном «вечере рассказов» в салоне капитана, организованном Кренкелем.
— Вот вы сомневались в значении коротковолнового любительства, — почему-то совсем несправедливо напал на меня Эрнст Теодорович. — Я вам поведаю кое-что об этой связи. Дело было здесь, в Арктике, и рассказал мне обо всем наш коротковолновик Зимин, не помню его позывных, Саша Зимин.
...Было полярников на острове четверо. А остров известно какой — голый и скалистый. Только лед да снег. Жили себе потихонечку, сообщали сведения о погоде и льдах — по ним составлялись прогнозы погоды для летчиков и капитанов.
Во время Великой Отечественной войны сведения их особенно ценными стали. Иван Григорьевич Терехов с Сашей Зиминым как раз тогда на фронт просились. Терехов у Зимина начальником зимовки был. Но им сказали коротко и ясно — надо нести боевую вахту на своем острове. На зимовке была еще жена начальника Мария Семеновна, радистка (с нею у меня из Москвы коротковолновая связь была), и десятилетний сын Тереховых Федя. Он хотел стать моряком. Саша Зимин с ним дружил, и они вместе изучали английский язык и лоции Южных морей. Почему Южных? Такая мечта была у мальчонки. Был он мужичок немногословный, неторопливый. Над кроватью Феди висели портреты капитана Воронина и Отто Юльевича Шмидта и еще групповая фотография челюскинцев.
Как и все на зимовках, слушали они утром и вечером сводки Совинформбюро и перекалывали флажки на карте, горевали или радовались...
Был вечер. Саша только что вернулся в дом после зарядки аккумуляторов. Иван Григорьевич переписывал чернилами показания своих метеорологических приборов — на воздухе полагалось писать простым карандашом, чтобы буквы не расплывались. Мария Семеновна штопала мужчинам носки. Была она не только лихой радисткой, но и заботливой хозяйкой: готовила вкусно, шила рубашки, стирала.
— Чайку попьем, — певуче сказала Мария Семеновна. Саша Зимин так и запомнил ее певучий говор.
В окно было видно море с редкими льдинами. Далеко на горизонте темнел островок, необитаемый. Издали он напоминал грозовую тучу. За ним постоянно дымили пароходы. Остров тот был одним из самых ближних к водам, где шла война.
Саша сел рядом с Федей.
Вдруг под окном что-то ухнуло, пол под ногами вздрогнул, загремела посуда на кухне, звякнуло стекло. Черный едкий дым ворвался в комнату.
Отбросив стул, начальник кинулся в сени. Там висели, как положено, винтовки.
Федя подбежал к окну. Немного левее льдин, на которые он только что смотрел, всплыло «серое бревно с седлом-башенкой».
Это была подводная лодка! Зимовщики слышали, что она прорвалась к нашим коммуникациям, была обнаружена и теперь металась между островами.
— Фашисты, — прошептал Федя, сжимая дяде Саше руку. Глаза его загорелись.
— Скорее из дома! — крикнул Зимин.
Второй снаряд попал в дом, когда полярник с мальчиком были уже в сенях. Воздушная волна сорвала дверь. Федя мячиком вылетел на улицу.
Марья Семеновна выбежала следом и упала на камни, держась за бок. В руке — винтовка. Была она в оренбургском платке, и на нем Саша заметил расплывающееся алое пятно.
— В скалы! — крикнул всем Терехов, а сам поднял раненую жену на руки. Он хотел пониже пригнуться, да ноша мешала ему. И он, тяжело ступая, пошел во весь рост.
С моря затрещал пулемет.
Полярники залегли в камнях. Федя перевязывал мать. Она сама говорила, что и как делать, но голос ее заметно слабел.
Мальчик не плакал.
Со стороны дома несло жаром. Зимовка пылала.
— Рация-то... рация.. — Мария Семеновна почти беззвучно шевелила губами. — Хлопчик мой, хлопчик... — Глаза ее были полны слез, лицо посерело, а губы стали совсем синими. Собравшись с последними силами, она прошептала: — В складе есть любительская, коротковолновая... Может, батареи не совсем сели... — И замолкла.
Чем могла помочь любительская рация, когда ее сигналы не ловят наши оперативные группы?..
На мостике подводной лодки возились черные фигуры.
— Они спускают лодку, не смейте стрелять! — приказал Терехов и стал переползать к прибрежным камням. Он звал за собой Сашу. Тот понял план Терехова — подпустить десант поближе.
Гитлеровцы плыли в резиновой лодке.
Иван Григорьевич стрелял метко. Стоило нерпе высунуть голову из проруби — с одного выстрела попадал. Терехов выстрелил, но никто из сидевших в лодке не упал. В ответ затрещали автоматы.
Пахло гарью. Встречный ветер нес на полярников дым от горящего дома. Глаза у них слезились, душил кашель,