См. статью «Любовь»

Но он видел еще одну вещь, которой, кроме него, не видел никто. Когда Хана металась по переулку голая, из заброшенной синагоги, которая рядом с домом Момика, вышел господин Мунин и остановился в тени деревьев, но луна все-таки немного освещала его. Он был без обоих своих очков, и тело его раскачивалось вперед-назад, вперед-назад, глаза не отрывались от Ханы и блестели, а руки были внизу, где темно, и Момик видел, как дрожат его плечи и даже как шевелятся губы, и хотя не мог разобрать, что он говорит, но чувствовал — это что-то очень важное, и, может быть, Мунин открывает ему сейчас самую главную тайну Нацистского зверя и объясняет, как с ним бороться, и Момик хотел крикнуть ему из окна, что он не слышит, ничего не слышит, хотя они стоят так близко друг от друга, но тут глаза Мунина расширились, рот распахнулся, тело с силой рванулось вперед, а потом назад, как будто кто-то огромный толкнул его в спину, а потом в грудь, и он раскинул руки и, словно большая черная птица, начал подскакивать в воздухе и кричать, но совершенно беззвучно, как будто кто-то дергал его сверху за веревочку. И вдруг эта веревочка оборвалась, Мунин сложился пополам и шлепнулся на землю, как мокрая тряпка, и долго лежал там, и Момик еще слышал, как он потихоньку стонет и мяучит, почти как сумасшедший котенок, — даже после того, как все окончилось. А утром Мунина уже не было на этом месте.

Но зверь учуял обман и не вышел. Все уловки Момика не помогли. Он, как видно, очень хорошо разбирался в том, кто по правде еврей, а кто, как Момик, пытается вдруг подделаться под еврея, и, если бы Момик, по крайней мере, знал, в чем разница, он сделал бы то, что нужно, но он не знал. Он превратился уже в собственную тень, и, когда шел, ноги у него волочились по земле, и у него появились, как говорит Бейла, новые штучки, он начал охать и кряхтеть, как самый настоящий старик, даже в классе, и все смеялись, и только одна хорошая вещь случилась с ним в эти дни: он пришел пятым в их классе на дистанции в шестьдесят метров, такого с ним никогда еще не случалось, и именно теперь, когда у него не было сил ни на что, это вдруг случилось, и все сказали, что он бежал как Затопек, этот чешский паровоз, и только смеялись, что почти всю дистанцию он бежал с закрытыми глазами и строил такие рожи, как будто за ним гонится ужасное чудовище, но, по крайней мере, они увидели, на что он способен, если действительно захочет, и даже Алекс Тухнер, который когда-то в течение двух недель был его другом, и Момик тренировал его каждый день в долине Эйн-Керем — до тех пор, пока Алекс не поставил рекорд класса и безо всяких вошел в сборную, — даже он подошел и сказал: молодец, Элен Келлер! Но его похвала уже не тронула Момика.

Билл и Мотл давно исчезли, и Момик не смог вернуть их. Это было как будто зверь заморозил его мозг, и теперь все вокруг замечали это. Бейла уже ни за что не соглашалась отвечать ни на один его вопрос, и, когда он приходил к ней и упрашивал ее сказать, она говорила, что и так уже не может простить себе и ест себя поедом за то, что поддалась на его мольбы и уговоры, и что все эти его вопросы и расспросы уже достали ее вот так, и чтобы шел, пожалуйста, играть со своими ровесниками, но в голосе ее не было злости, а только жалость, и это было еще хуже. И родители его начали бросать на него такие косые испуганные взгляды, и было видно, что они только ждут случая вообще сойти из-за него с ума. Они действительно вели себя странно. Прежде всего, они начали как бешеные мыть и убирать квартиру, каждый день драили и чистили все, даже окна и плинтусы, так что вскоре в доме не осталось ни пылинки, а они тем не менее продолжали мыть и чистить, и однажды ночью, когда Момику захотелось в уборную, он увидел, что во всей квартире горит свет, а мама и папа стоят на коленях и выковыривают кухонными ножами грязь из щелей в полу, и когда они увидели, что он смотрит на них, то вдруг начали стыдливо улыбаться, как маленькие дети, которых поймали на чем-то нехорошем. Момик ничего не сказал, а наутро сделал вид, что он вообще ничего не помнит. Через несколько дней после этого, в субботу, Бейла сказала что-то маме, и мама сделалась белая как стенка и в воскресенье потащила Момика в поликлинику показать доктору Эрдрайх, доктор осмотрела его всего с головы до ног и заявила, что это ни в коем случае не эта болезнь (как тогда называли детский паралич, которым каждый год, несмотря на все прививки и уколы, еще заражались некоторые дети), и выписала ему витамины, и велела пить рыбий жир — по два раза в день, но ничто не помогло, да и как такие глупости могли помочь? От волнения родители стали есть за ужином еще больше и его тоже заставляли не держать кусок во рту, а глотать, ведь они видели, что ребенок пропадает у них на глазах, тает как свечка, и ничего не могли поделать, и надо отдать им должное, испробовали все, даже привезли из самого религиозного района Меашеарим маленького раввина с огромной бородой, который принялся крутить на животе у Момика крутое яйцо и бормотать всякие заклинания, и мама не остановилась ни перед чем, даже перед тем, чтобы идти к госпоже Миранде Бардуго, которая считалась в Бет-Мазмиле почти королевой, и ставила пиявки, и излечивала все болезни, и мама пошла, и унижалась, и умоляла ее прийти, но госпожа Бардуго категорически отказалась переступить порог их дома — из-за того, что случилось с ее пиявками, когда она поставила их папе на руки. Мама и Бейла сидели вечером на кухне и пили чай, и Бейла со слезами говорила: нужно что-то делать! Посмотри, как он выглядит, одни глаза от него остались! И мама принялась, как обычно, плакать вместе с ней и сказала: если бы я знала, что делать! Назови мне врача, я ничего не пожалею, никаких денег, но мне не требуется врача, чтобы сказать, что с ним. Бейла, я уже сама могу быть профессором по всем несчастьям, и это как раз то, что у моего Шломо, никакой врач тут не поможет, послушай меня, мы привезли это с собой Оттуда, это сидит в нас, и только один Господь Бог может от этого помочь! А Бейла шумно вздохнула, принялась изо всех сил тереть свой нос и сказала: чтобы только Господь помог нам дожить до того дня, когда Господь нам поможет!

Это были действительно скверные дни. Все вокруг Момика боялись за него и не знали, что делать, и говорили, что остается только ждать и надеяться, ничего, может, он сам как-нибудь выкарабкается, и не смели шелохнуться и вздохнуть, ведь они полностью зависели от него. Стоило ему сделать шаг, и они двигались за ним следом, а когда он кричал, они кричали с ним вместе, и у всех появилось ощущение, что переулок совершенно изменился и в нем все время звучат голоса людей, которые уже умерли, и оживают истории, которые только тут еще помнят, и проплывают слова и названия, которые только тут еще что-нибудь значат и по которым тоскуют, и Хана Цитрин теперь почти каждый вечер выскакивала на улицу голая, и обвиняла и проклинала Бога, и требовала, чтобы он наконец явился, и все терпеливо дожидались, пока Бейла спустится вниз и уведет ее, а если поглядеть вверх, иногда можно было видеть, как между верхушками деревьев и облаками проносится быстрая тень, похожая на огромный черный лапсердак, разрезанный сзади на две половинки, и как блестят две пары очков, и через мгновение Мунин приземлялся возле Момика, с опаской оглядываясь по сторонам (потому что ему из-за чего-то запрещено приближаться к детям), клал Момику руку на плечо и шел с ним рядом своей нелепой (из-за этой грыжи) походкой и шептал ему на ухо про звезды, и про Бога, и про силу тяготения, и что счастливая жизнь ожидает нас не здесь, не здесь, Момо! И потухшая сигарета плясала на его верхней губе, и он все время шептал Момику стихи из Библии, те, что развешаны на стенах пустой синагоги, и хохотал довольным смехом человека, который сию минуту собирается надуть и облапошить весь мир, но Момик уже еле волочил ноги, и у него не было сил на Мунина.

Лоб у Момика пылал весь день, но градусник ничего не показывал. Он чувствовал, как будто его мозг назло делает ему всякие пакости, всякие офцелухес, и заставляет воображать противные, гадкие вещи. Ночью он кричал во сне, мама с папой прибежали из своей комнаты и смотрели на него такими глазами, как будто умоляли, чтобы он прекратил это несчастье и стал хорошим, нормальным мальчиком, каким был раньше. Но у него уже не осталось сил притворяться ради них веселым, ой, люли-люли, что случилось, что случилось, почему все так испортилось, зверь побеждает, так ни разу и не показавшись, уже побеждает его! Он ударил рукой по подушке, которая оказалась совершенно мокрой, и почувствовал, что пальцы у него свело судорогой, может, от страха, а может, от чего-то другого, ударил еще и еще раз и кричал все время, пока родители стояли, тесно прижавшись друг к другу, возле его кровати и плакали, а потом уснул и тотчас задохнулся от нового кошмара, потому что увидел вдруг своего брата Мотла бредущим по улице в каком-то городе, который Момику был вовсе не знаком, Мотл был маленький и очень худенький, и у него была такая странная походка, Момик обрадовался и закричал: Мотл! Но Мотл не услышал или притворился, что не услышал, и Момик увидел на углу Киоск счастья, в котором сидели, тесно прижавшись друг к другу, его мама и папа, очень печальные, сидели в точности на острие золотого луча на Колесе счастья, которое всегда рисуют на вывесках таких киосков, и тогда он заметил, что это вовсе не улица, а река, может быть, Сан, а может, и нет, Киоск счастья плыл по ней, как рыбачья лодка, и Мотл пошел по воде прямо к лодке, он шел по воде и оставался совершенно сухим, но только никак не мог приблизиться к лодке, потому что на сколько он приближался к ней, на столько же она удалялась, потом откуда-то появились какие-то парни, а с ними один взрослый мужчина, и они окружили Мотла, и ни с того ни с сего, без всякой причины один из них ударил его кулаком прямо в лицо, и тут же все остальные навалились на него, и стали бить руками и ногами, и кричали друг другу: «Дай, дай ему в зубы, Эмиль! В живот, бей в живот, Густав!» И Момик почти лишился чувств, когда понял, что ведь это Эмиль и его сыщики, которые уже выросли там, в Германии, а взрослый, который смотрел на них и смеялся, это, должно быть, сторож Яшка, который иногда приходит к маме Эмиля выпить чашечку кофе, а Мотл валялся в луже крови полумертвый, и Момик смотрел и видел, как папа и мама в Киоске счастья изо всех сил работают веслами и уплывают в какое-то другое место, и мама посмотрела на Момика и сказала: «Пускай Господь поможет тебе, чем я уже могу помочь тебе?» И Бейла вдруг вышла прямо из окна своей лавки-кафе — как она вообще оказалась тут? — и закричала: «Негодяи! По крайней мере, пусть кто-нибудь из вас сидит с ним дома после обеда, вы даже не представляете себе, с кем он тут путается без вас!» А мама пожала плечами и ответила: «У нас уже нет сил, госпожа Бейла, все наши силы давно вышли, что делать? — под конец каждый остается один…» И они принялись грести еще быстрее и скрылись. А когда Момик еще раз посмотрел на Мотла, он увидел, что вся эта река, полная воды, вообще не река, а множество людей, тесной колонной движущихся в одном направлении, и в эту колонну вливались другие, с боковых улиц, а когда он пригляделся получше, то понял, что часть из этих людей и детей он знает, там были все подпольные группы, все засекреченные пятерки, шестерки, и семерки, и дети капитана Гранта, и капитана Немо тоже, и Шерлок Холмс со своим помощником Ватсоном, и все кричали, и радовались, и катили перед собой маленькие толстенькие свертки, а когда они приблизились, Момик увидел, что это вовсе не свертки, а его хорошие товарищи: Йотам-волшебник, и брат Мотла Эли, и Анна Франк, и Сыны сердца из дедушкиной повести, и даже младенец Казик, и Момик начал вопить от ужаса и проснулся, и так это повторялось в течение ночи множество раз, а утром, когда Момик как мертвый лежал в своей постели, весь провонявший потом, он понял, что до сих пор все время совершал одну громадную ошибку и тратил невероятные усилия, но в совершенно неправильном направлении, потому что ясно, что зверь знает, что он уже не совсем, не достаточно еврей, и теперь нужно раздобыть настоящего еврея, такого, который действительно был Там, тогда зверь не сможет устоять перед соблазном и моментально, в одну секунду, захочет сожрать его и выскочит из своего укрытия, а уж тогда поглядим, кто кого! И Момик тут же догадался, кто больше всего подходит для такого дела.