Страница 20 из 36
Понятно, что ему приходилось объяснять многие вещи, с которыми он вовсе не был знаком, например, что такое звуковой барьер, который преодолевают самолеты, поступающие к нам от нашего истинного друга и союзника Франции, и кто это Натаниэль Бельсберг, религиозный бегун из команды «Элицур», который с Божьей помощью запросто побил прежний рекорд на дистанции в пять километров, и что это за «Огневой ансамбль Сулеймана», исполняющий свою музыку на пустых канистрах из-под керосина, и что именно делают в охлаждающем бассейне нового атомного реактора в Нахаль-Рубине, и зачем нужно всегда-всегда ходить с куском толстого сложенного в несколько раз картона в нагрудном кармане (чтобы задержать пули, когда тебе целятся прямо в сердце), и что значит ответная операция — три кулака и палец, — которую Мотл почти провалил, потому что не мог сидеть терпеливо в засаде и ждать, и что такое автомат «узи» и «супермистер», потому что у них в местечке, как видно, автоматы и самолеты назывались иначе.
Однажды Момик нарочно задержался в школьной библиотеке и просидел там до самой темноты, пока госпожа Гуврин наконец не сказала, что уходит, но он подождал еще немного на спортивной площадке и, только когда убедился, что он в самом деле теперь один, вытащил из школьной сумки свою тайну — редьку, которую разрезал пополам и выскреб изнутри перочинным ножом, — воткнул в нее свечку, и зажег, и шел всю дорогу осторожно-осторожно, чтобы свечка не потухла под дождиком, между высокими сугробами по дремучему лесу, в котором растут каштаны, и кусты сирени, и большие пожемкес, хотя, может быть, они не пожемкес, а ягдес, но какая разница, и вдыхал запах свежеиспеченного хлеба, который как раз вытаскивали из печей и ставили на стол, пересекал могучие реки со всякими лягушками, головастиками и пиявками, и прошел через скотский рынок, где в это время продавали хорошую и добрую лошадь, которую очень любили и свели на рынок только потому, что в доме совсем не осталось денег и не на что было купить еду, шел в точности как трехлетний мальчик, который возвращается из хедера ребе Ичеле домой, где имеется еще куча детей, мальчиков и девочек, его братиков и сестричек, а когда он придет, то будет сидеть под столом и есть, как едят в панских хоромах, и тут на самом деле навстречу ему показались его мама и папа, которые уже сошли с ума от волнения, и когда увидели его, бредущего по улице Борохова, как он осторожно идет себе и следит, чтобы свечка у него в руках не погасла, шагает размеренно и сосредоточенно, как бегун, который должен доставить из очень далекой страны олимпийский факел на Макабиаду, то есть еврейскую олимпиаду, то застыли на месте, прижавшись друг к другу, и совершенно не понимали, что тут происходит, и он хотел сказать им что-нибудь хорошее, но лицо у папы вдруг все перекосилось, как будто от злобы и отвращения — как будто он прикоснулся к чему-то скверному, и он поднял свою огромную руку и с силой ударил по свече — но не задев при этом Момика, — свечка упала в лужицу на асфальте и погасла, и папа сказал таким чужим придушенным голосом: «Хватит этих глупостей! Ты должен взять себя в руки, пора уже быть нормальным ребенком!» — и с этого дня ничего больше не рассказывал ему про местечко и про то, как он был маленьким. И Мотл тоже не возвращался, наверно, не хотел. А может, Момику уже сделалось не так хорошо с ним из-за всего, что случилось, и в результате Момик снова остался совершенно один — вернее, один на один со своими животными, а Нацистский зверь и не думал появляться.
Ночью мама наклоняется над его кроватью и принюхивается к его ногам, воняющим керосином, и говорит вдруг на идише что-то ужасно смешное. «Господи, — говорит она, — может, ты пойдешь уже забавляться в другое место, с какой-нибудь другой семьей?»
Нельзя забывать, что кроме всех этих расследований, и экспериментов, и охоты на зверя, и прочих волнений, были еще самые обыкновенные дела, и нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь заподозрил, что тут что-то неладно, и начал задавать всякие вопросы, и совать свой нос в его жизнь, и нужно было готовиться к контрольным, и каждый день с восьми до часу сидеть в классе, а это можно вытерпеть, только если представляешь себе, что все, кто сидит тут рядом с тобой, на самом деле ученики какой-то секретной школы, которая действует в подполье, и всякий раз, как снаружи раздаются шаги, нужно хвататься за пистолеты и быть готовыми ко всему — ко всему! И нужно еще ухаживать за дедушкой, который в последнее время сделался очень нетерпеливым и раздражительным, как видно, этот наци замучил его до смерти, и, кроме того, Момик был обязан обдумывать всякие хитрости и тактики и не забывать произносить особые заклинания всякий раз, когда Насер, псякрев, объявлял, что не пропустит наши суда через Суэцкий канал, и по почте приходили всякие идиотские открытки с фамилией Момика, кто-то вписал его в список, и поэтому приходилось отправлять каждую неделю целые горы открыток с именами людей, которых он вовсе не знал, вычеркивать первое имя в списке и добавлять внизу какого-нибудь другого мальчика, которого он знал, потому что, если он не станет этого делать, случится, не дай Бог, какое-нибудь несчастье, как, например, с одним банкиром из Венесуэлы, который наплевал на такую открытку, и не стал ничего отправлять, и тотчас разорился, и жена его умерла, чтобы не знать нам такого горя, и не спрашивайте, сколько денег требуется, чтобы только купить и отправить все эти открытки, и еще счастье, что мама тут как раз не стала скупиться и дала ему сколько нужно, а кроме этого всего была еще история с Лейзером из седьмого класса, уже три месяца подряд каждый день отбиравшего у Момика бутерброд, который мама давала ему на завтрак. Вначале он, правда, очень расстроился, потому что не мог понять, как мальчик, который всего на три года старше его, уже может быть таким грубым и скверным, таким шварце, и, похоже, совершенно неисправимым и безнадежным, если не боится совершать такое ужасное преступление, как вымогательство, за которое наверняка можно угодить в тюрьму, но потом решил, что, если уж это случилось с ним и свалилось на него вот так, среди бела дня, самое лучшее не думать об этом, потому что он обязан беречь силы для более важных вещей, и все равно Лейзер сильнее его, и чем это ему поможет, если он будет все время думать, и обижаться, и плакать, и захочет умереть — чем? Поскольку Момик научный и математический ребенок, который умеет принимать правильные решения, он сразу же подошел к Лейзеру и логически доказал ему, что, если другие ребята увидят, что он каждый день — каждый день! — отдает ему свой бутерброд, они сразу же побегут к учительнице и наябедничают, поэтому он предлагает ему более надежную шпионскую систему. Лейзер, этот бандит, преступник и вымогатель, который живет в одном из асбестовых бараков, что тянутся по склону горы, и лоб которого украшает внушительный шрам, принялся что-то сердито возражать, но потом, как видно, обдумал то, что Момик сказал ему, и замолчал. Момик вытащил из правого кармана лист с заготовленным заранее списком шести надежных мест на территории школы, где один человек может потихоньку спрятать бутерброд, а какой-нибудь другой человек может подойти и без всякого опасения вытащить его оттуда. Уже зачитывая список, Момик почувствовал, что Лейзер немного жалеет и раскаивается, что связался с ним, а он сам как раз наоборот наполняется гордостью и уверенностью. Из левого кармана он достал второй список, тоже приготовленный для Лейзера, в котором по порядку были указаны все дни текущего месяца вместе с указанием — против каждого дня, — где в этот день будет находиться бутерброд. Теперь уже было ясно, что Лейзер проклинает свою глупость. Он даже забормотал, что, дескать, хватит тебе чудить, Элен Келлер, это была шутка, катись ты к черту со своим вонючим бутербродом, кому он нужен! — но Момик не стал его слушать, потому что почувствовал, что он сильнее этого бандита, хотя запросто мог сказать: ладно, значит, покончили со всем этим вымогательством, — но невозможно уже было удержаться, и Момик назло врагу пихал оба листа Лейзеру в руки и сказал очень строго: начинаем с завтрашнего дня.