Тайна Черной горы

До позднего вечера просидела она в кедровом стланике, давя на лице и теле своем проклятое комарье и слепней, пока не вспыхнул в окошке заимки золотым светом огонек лучины. Тогда и вышла она из своего укрытия и двинулась к низкому срубу, к своей неясной манящей судьбе.

Обман ей вполне удался. Федька поверил в то, что она заблудилась и «случайно» вышла, набрела на заимку. Поверили и родные, счастливые тем, что она нашлась, живая и здоровая, что ее не «задрали досмерти звери». А тогда, в свой счастливый вечер, высыпала Наташка на стол из туеска свежую рыбу, поведала растерянному Федьке-цыгану о медведе-рыболове, да приврала слегка, как она сначала его напугала, а потом косолапый гнался за ней, и как ей было страшно, как она бежала и сама не знала куда. Рассказывая, Наташка тут же освежевала рыбу и, заставив Федьку разжечь печку, сварила в котле вкусную уху.

После сытного ужина спать улеглись в разных углах. Наташка на полатях, а Федька-цыган постелил себе на полу за печкой старый тулуп. Но среди ночи, дождавшись, когда скроется за сопкою глазастая луна, Наташка притворно ойкнула громким голосом, разбудила парня.

– Ты-к чо? – спросонья выдохнул Федька. – Чо?

– Медведь! – громко зашептала пуганым голосом Наташка. – Тот самый, наверное!..

– Спи, глупая…

– Медведь! Боюсь я!..

Наташка проворно соскочила с полатей и, раздетая, скользнула к Федьке под полу тулупа, сладко пахнущего старой шерстью и кожей, прижалась в «страхе» к сонному парню. Тот обнял ее и она, дрожащая и тающая от счастья, чуткой кожей спины ощутила его шершавую горячую ладонь и как та ладонь сладостно дрогнула и замерла, а потом трепетно заскользила по ее голому телу…

Три дня длилось ее, краденое у Нинки, счастье, а потом они вместе с Федькой пошли через тайгу домой, в село. Только не оправдались ее надежды и старания, не удалось Наташке привязать «парня к своему телу и душе». Дорога и люба была ему по-прежнему только одна Нинка, и никто больше.

А после их совместного возвращения по селу поползли разные нехорошие сплетни да разговоры. Наташка, чтобы отмести всякие подозрения, стала открыто завлекать симпатичного лицом и тихого характером Терентия Чухонина, парня видного и сильного, убегала с ним в тайгу. Хотелось ей еще и досадить Федьке-цыгану, что и ей тоже «все едино и равно», что и у ней есть свой ухажер. Только Терентий, Тимоха-растеряха, был очень даже неопытен, не умел даже как следует целоваться, млел и терялся перед ней, доставляя Наташке ненужную радость. А когда Терентия провожали в армию, Наташка всенародно, на глазах у соперницы Нинки и Федьки-цыгана, на пристани подбежала к Чухонину и расцеловала его, тем самым как бы навсегда отметая от себя всякие бабские сплетни и пересуды…

Вот обо всем этом, забытом и таком памятном в ее сердце, напомнил ей Виталий, смуглолицый научный работник, похожий на Федьку-цыгана.

2

Леонид пришел поздно, позднее, чем обычно. Наталья, чутко прислушивавшаяся к звукам на улице, если можно так назвать пространство между недавно срубленными двухквартирными домами, безошибочно угадывала шаги своего «командора». Походка у Федотова действительно была такая, командирски уверенная и начальственно твердая.

Улавливая его шаги, Наталья внутренне уже томилась, зажималась в кулачок, покорно-податливая и готовая пожертвовать всем, лишь бы ему угодить. Бог с ним, с равноправием, с эмансипацией! Семья у них, а не производство. А в семье всегда кто-то старшим должен быть. Она понимала и видела, что он ее любит, но любит по-своему, по-федотовски. В любом деле, в любой момент Леонид умел показать и подчеркнуть свое превосходство, правда, специально, назойливо он это никогда не делал, все выходило у него как бы само собой, естественно так, без нажима. С первых дней их совместной жизни, даже с первого дня знакомства на том рейсовом пароходе, она видела, понимала, что он старше ее, а значит, опытнее в жизни, умудреннее, и это Наталья восприняла как бы само собой разумеющееся, как дважды два, а через несколько месяцев с удивлением обнаружила, взглянув на себя как бы со стороны, что она для него скорее воспитанница, нежели жена, подруга жизни. Неловко ей сделалось и обидно, но так уж сложилась их жизнь и поздно ей было менять устоявшиеся отношения, стыдно было выпрашивать себе равенства…

Он, ее Ленечка, все, конечно, и видел и понимал, что в ее душе происходит, но оценивал все по-своему: «Бабьи слезы, как вода, сохнут быстро. Зато жена будет мужняя – по образцу и подобию». Своими собственными жесткими руками он гнул и ломал ее, вместо того чтобы терпеливо и заботливо растить, как дерево, по себе и для себя, для них обоих.

Сидел он за столом уверенно, расставив ноги, и ел не спеша, сосредоточенно, старательно орудовал ложкой, как недавно работал, отдаваясь полностью Долгу и Делу. Он жил прямо и открыто, исповедуя всюду один предельно четкий закон: «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим!» Как в армии, служба в которой научила его раз и навсегда уважать дисциплину и исполнительность.

– Сержант Федотов!

– Я!

– Приказ поняли?

– Так точно!

– Выполняйте!

– Есть!

Он без особых усилий выполнял производственные задания, мало задумываясь над чем-нибудь конкретном и смутном. Он не любил неясности. Выбирать да решать, колебаться и брать на себя груз ответственности – это по армейскому уставу положено не младшим командирам, а вышестоящему командованию. Он – исполнитель. Чужой воли, чужих приказов, чужих проектов. Исполнитель ревностный, дотошный и предельно честный, ради Дела и Долга не щадящий ни себя, ни подчиненных, ни тем более своей жены. Она тоже была частью его Дела и Долга.

– Вкусненько! – сказал он, доедая до конца, так что тарелка оставалась чистой.

В его устах это была высшая похвала.

Леонид не любил оставлять после себя, как говорил, «недоедки». Считал это барством и пережитком, и всюду повторял, что каждый продукт – результат труда многих людей, а приготовленная пища – конечный итог коллективной работы, помноженной на талант повара. В войну ему пришлось много голодать, и он на всю жизнь приучился ценить каждый кусок хлеба и тарелку супа.

– Может, еще? – Наталья сидела рядом на краешке табурета и снизу вверх смотрела на своего мужа, готовая по первому мановению вскочить и исполнить любой его приказ, или даже намек на приказ.

– Нет, спасибочки! Наелся до отвала, – Леонид откинулся на спинку стула, блаженно улыбнулся, на его лице, темном, почти коричневом, продубленном ветрами и морозами, выжженном солнцем, появилась теплота довольного жизнью человека. – Теперь можно и на боковую.

Так было всегда. Он приходил поздно, плотно поев, укладывался спать. Утром он просыпался первым, чуть свет, и, вскочив с постели, сунув ноги в валенки, принимался растапливать печь. Топили почти круглый год: в доме должен стоять «живой дух».

Нырнув под одеяло, Леонид включал радио. Газет он почти не читал, а книги и кино любил только «про войну или шпионов». Да еще признавал свою, техническую литературу, которую положено читать по работе: инструкции, справочники, правила по технике безопасности, методические указания и прочую печатную продукцию, чем-то похожую на армейские уставы и наставления.

Уважал радио. Считал его важнейшим изобретением двадцатого века. Концерты его мало привлекали, но и не чурался их, особенно выступлений популярных эстрадных певцов, среди исполнителей народных и модных песен выделял Клавдию Шульженко и Владимира Трошина. Наталья тоже полюбила их. Они этих певцов могли слушать часами. Сожалел, что сюда, на Дальний Восток, еще не пришло телевидение.

– Говорит Москва, – раздался голос знакомого диктора. – Передаем последние известия.

Последние известия Леонид слушал ежедневно и считал, что настоящий современный человек, где бы он ни жил – в тайге или в столице – обязан быть в курсе всех важнейших событий, происходящих в нашей стране и за ее пределами. Леонида интересовало все: что нового в столице, братских республиках, как идет уборка хлеба, какие виды на урожай хлопка в Узбекистане, ударный труд на строительстве железнодорожной магистрали Абакан – Тайшет, пуск новых агрегатов на Братской ГЭС, сообщения корреспондентов о ходе строительства гидроэлектростанции в знойном Египте на древней реке Нил, которое идет при активном участии и бескорыстной помощи нашей страны, и о жизни на Кубе, и о многом другом, таком далеком и почему-то близком ему.