Тайна Черной горы

«Природа и не подозревает, что мы ее поделили на части, рассовали по клеточкам наук, разложили по ящичкам знаний, наивно предполагая, что в них, в этих частях, клеточках, ящичках, как в капле воды, видна вся ее цельная истина, – грустно подумал Казаковский, слушая их и любуясь суровой красотой горных вершин и таежной самобытностью. – Природа – она неделима, у нее есть лишь разные стороны одного целого, и надо уметь ее видеть именно такой целью во всем ее многообразии».

Он любил природу с детства. Она была для него не мертвой зоной для активной деятельности человека, как он когда-то вычитал в одном популярном журнале, а всегда живой и целесообразной. И не мыслил себе жизни человека в отрыве от царственно щедрой природы, в теснине сплошных каменных ущелий городов и искусственно созданных разных заменителей. И еще искренне верил в то, что человек рождается и живет вовсе не для того лишь, чтобы быть токарем, буровиком или как он – инженером, связав накрепко свою жизнь с одной техникой или производством, а прежде всего для того, чтобы научиться понимать окружающую природу, чувствовать ее меняющуюся неповторимую красоту и быть счастливым, радуясь каждому дню, каждому мгновению. А иначе – зачем коптить небо? Но жизнь штука сложная, со многими мудреными загадками и неизвестностями, простыми вопросами, на которые почему-то люди никак не найдут ответа.

Таежные чащобы Мяочана, самобытные и суровые, чем-то неуловимым напоминали Казаковскому родные белорусские пущи, где среди непроходимых болот, речушек с родниковой чистой водой и прозрачных озер встречаются часто милые и неповторимые в своей простой красоте лесные места, с обилием ягод, грибов и лесных орешков. Но человек, приходя в эти заповедные места, всегда стремился с самыми благими намерениями все переделать и переиначить, но не всегда это получалось в лучшую сторону. И он невольно думал о будущем Мяочана.

– Когда здесь все оценим и опишем, когда закончим разведку и край заживет самостоятельной промышленной жизнью, тогда возникнут свои расчеты, своя экономика, свои взаимосвязи. Откроются иные законы. И нам с вами сейчас трудно предвидеть все последствия нашей деятельности, – рассуждал вслух Казаковский, как бы продолжая мысль главного инженера. – Мы влезаем в недра, здесь возникнут обогатительные комбинаты, заводы, вырастет город с жильем, канализацией, водопроводом, появятся коммуникации, прямые асфальтированные дороги… И вся та будущая жизнь будет исходить из нашего, из самого изначального варианта, заложенного нами здесь. Поэтому-то с нас и спрос особый. Мы пришли сюда первыми. Ведь что-то же давала эта земля планете? Вон какой кусище земли! Мы должны думать обо всем сразу, а не только жить заботами сегодняшнего дня. Это наша земля. Практически сейчас мы можем осваивать весь край, разведывать его недра, просверлить скважины на глубину, пробить штольни. Мы уже почти можем все. Однако только одного я не знаю, ни от кого не слышал, не читал ни в одном документе: а что в будущем обойдется дороже – сегодняшнее осваивание или завтрашние последствия? Конечно, все материальные затраты окупятся скоро. Но в том будущем к нам с вами будут обращаться часто. И именно от того, как мы решим задачу освоения края, нас будут поминать добрым словом или сокрушенно качать головами. Ибо с тем будущим мы уже соприкасаемся сегодня каждым прожитым днем.

– Насчет спроса, это вы точно подметили, Евгений Александрович, в самую точку попали, – сказал Гарбузин. – Проект наш застрял в управлении без утверждения, а плановые задания растут, так что приходится нам крутиться и вертеться тут на месте, словно карасям на горячей сковороде, думая больше не о будущем благодатном времени, а наших сегодняшних финансовых прорехах да производственных неувязках. Жизнь, она хоть ласковая, а берет цепко за грудки и трясет, спрашивая за все сразу.

– Да, без утвержденного проекта нам худо, любые наши нужные мероприятия могут быть расценены как самодеятельность, – поддержал его главный инженер.

– Конечно, судьба в лице прямого начальства может к нам по-всякому повернуться, но одно главное уже бесспорно – мы принесли в тайгу жизнь и пробудили Мяочан, – сказал Казаковский, – А ради одного этого стоит и рисковать и бороться! Какая красота вокруг!

– Тайга сегодня на удивление, – произнес Гарбузин.

– Она всегда хороша, – сказал Казаковский. – Особенно когда ее любишь.

Дальневосточная тайга чем-то напоминала ему родные гомельские леса, в пущах которых прошло его военное детство, и он молча гордился им, своим военным детством, выносливостью тогдашней своею, в чем-то невероятной теперь, и еще тем, что бедовал, как и все тогда, ничуть, ни в чем не меньше других.

4

Сначала они побывали в отстающих бригадах, хотя отстающими их можно было назвать лишь условно, – просто их трудовые показатели держались на уровне, укладывались в график, своевременно выполняя план. Но хотелось, чтобы и они работали лучше, выбивались бы в передовые. В бригаде Снягина бросилась в глаза какая-то нерасторопность рабочих, простои на отдельных переходных операциях, а самое главное, небрежное отношение к трубам, которые были свалены как попало, к ценным запасным деталям. Неделю назад бригадира «пропесочили» на планерке, он обязался исправить положение, но дело не двигалось с мертвой точки.

Главный инженер как-то незаметно бросил на пол, на видное место, двадцать копеек. Бригадир, ухмыльнувшись, не поленился, наклонился и поднял монету:

– К счастью! Орлом!

– А ты не обратил внимание, что она новенькая? – спросил Борис Давыдович Алимбаев. – Это я ее бросил.

– Ну? – не поверил бригадир.

– За двадцатью копейками ты наклонился, а вот шестеренка валяется, так никакого внимания не обращаешь. Может быть, потому, что в твой карман не влазит, да? Или потому, что государственная?

Лицо бригадира вмиг стало пунцовым. А главный инженер по-хозяйски ходил по буровой и показывал на небрежное отношение к материалам, механизмам.

Казаковский оставил Алимбаева на буровой наводить порядок, а сам двинулся дальше. В следующем коллективе не очень четко велись записи и оформление документации по выработкам, и там задержался начальник труда и зарплаты.

Во многих бригадах буровыми рабочими трудились женщины. Еще три года назад, в 1957 году, Мария Тимофеевна Туркова первой пошла работать в рабочую бригаду и призвала других женщин-домохозяек следовать ее примеру, включаться в трудовой ритм экспедиции, встать рядом с мужчинами и бороться за высокую культуру производства. И там, где теперь трудились женщины, всегда поражала чистота в помещениях: тщательно вымытые полы, чистенькие шторы и занавесочки, цветы на окнах, цветы на подоконниках. Присутствие женщин в трудовом коллективе сказывалось и на поведении мужчин, они подтягивались, следили за собой, старались брать на себя тяжелую часть работы.

Но имелись и чисто мужские коллективы, стабильные в показателях, дружные и сплоченные. Среди них особенно выделялись бригады мастеров двух Иванов – Ивана Федоровича Сурикова и Ивана Семеновича Могильного. Они соревновались между собой, нередко добивались и рекордных выработок.

Как-то в один из морозных дней прошлого года, когда Казаковский в очередной раз посетил бригаду Ивана Семеновича Могильного, между рабочими возник откровенный разговор о том, что помогает улучшать производственные показатели. Вот тогда-то некоторые буровики и начали уповать на будущий технический прогресс, мечтая об алмазном бурении, о новых мощных и высокопроизводительных буровых установках.

– Конечно, новая техника и новая технология – вещи очень важные, – согласился Казаковский. – Но не только они одни способствуют повышению производительности труда. Есть и другие резервы.

И он рассказал буровикам то, о чем они уже слушали по радио и читали в газетах, однако особенного внимания не обращали. Но сейчас, когда о новом, недавно зародившемся в стране движении, о соревновании за коммунистическое отношение к труду, им рассказал начальник экспедиции и предложил буровикам «самим помозговать», то в бригаде как бы само собой возникло желание «попробовать свои силы». Несколько дней буровики горячо обсуждали заповеди инициаторов всесоюзного соревнования, примерялись они к местным таежным условиям, вносились дополнения и брались новые обязательства. Этот коллектив первым в экспедиции решил бороться за почетное право называться бригадой коммунистического труда. В том же 1959 году бригада добилась наивысшего показателя в экспедиции, выдав более 500 метров проходки скважин, а на этот год буровики Могильного «замахнулись» сразу на космический уровень – на 900 метров. На заседании партийного комитета, где обсуждались социалистические обязательства бригад, на Могильного, когда он огласил свои пункты, посмотрели так, словно он «втирает очки» – берет такие обязательства, которые загодя всем известно, что они нереальны. Однако Иван Семенович не стушевался, он пришел в партком не с пустыми словами, а с продуманными и не раз «обмозгованными» всем коллективом предложениями.