Страница 33 из 56
Сальвиан также высказывался в поддержку такого сосуществования. По общему мнению, он делал это в основном по этическим и риторическим соображениям, поскольку постоянно противопоставлял коррупции римского общества преданность варваров принципам морали, гуманности, общественной солидарности и справедливости — какими бы неотесанными и неорганизованными не были эти люди. Эта точка зрения помогла Сальвиану взглянуть на германцев под необычным, конструктивным углом зрения. Размышляя о будущем и отстраняясь от высокопарных сентиментов современников, он смог обнаружить то важное и привлекательное, что было в новом германском феномене. Но можно ли было начать все по-новому в межрасовых отношениях, если его одинокий голос был слышен только высшему классу Рима?
Представителем этого класса, писавшим двадцатью годами позже — и всего за десять лет до окончательного крушения римского правления — был некий Паулин; еа тот хорошо известный Паулин из Нолы, а Паулин из Пеллы, города в Македонии, где он родился, хотя потом перебрался в Галлию. В своей поэме Благодарение он рассказывает нам, как обернулась жизнь для галло-романских аристократов под властью варваров. Сам он в это время понес большие материальные потери. Тем не менее еще будучи юношей, он установил личные дружеские отношения с Атаулфом и, хоть и с неохотой, согласился на мир с вестготами.
Я думал — этот мир был дарован
Готическими правителями. Им самим был нужен мир
И задолго до того, как они его дали другим, хотя
И ценою возможности жить в покое.
Мы об этом не сожалеем, так как видим, что
Власть в их руках и под их покровительством мы процветаем.
Все это было не легко, многие переживали
Страдания. Я был не последним из них,
Потеряв все нажитое и покинув родину.
Другой галло-романский аристократ, Сидоний, пришел к тем же выводам. Правда в 471—475 гг. он, как епископ Арверны помогал борьбе против короля вестготов Эвриха. Но как до, так и после этого военного противостояния он писал и выступал в пользу сосуществования с вестготами, многих из которых он хорошо знал. Это отношение выразилось, например, в его панегирике Авиту, который был посажен на престол в 455 году своими друзьями римлянами из Галлии в сговоре с вестготами. Поддерживая такие совместные действия, Сидоний заметил, что поскольку германцы и римляне стали друзьями, у них теперь общие интересы в деле спасения Империи.
К тому времени это уже не было правдой, и Сидоний знал это. Но вестготы защищали его и его друзей от других, намного более свирепых германских племен, таких, как саксы. Так что Сидоний лицемерил, и после года пребывания в умеренном заточении за свое сопротивление правлению вестготов в Арверне, он в самых льстивых выражениях обращался к королю Эвриху «наш владетель и господин, которому покоренный мир платит дань». Граф, франк из Тревери (Трир), также получил заверения от Сидония в том, что его латинский стиль изливается так же восхитительно, как и течение Тибра.
Все эти мнения, выражающие в определенной мере сочувственное отношение к новому положению германцев, не так легко найти и извлечь из огромной массы всецело неблагоприятных римских публикаций. Даже такой выдающийся историк, как Аммиан, не был исключением. Правда, он показал, что циничное отношение римских официальных лиц к германским иммигрантам — они кормили падалью голодающих вестготов в обмен на их сыновей, проданных в рабство — ускорило катастрофу под Адрианополем. Тем не менее он весьма наивно думал, что всех германцев, осевших в Империи, можно будет при необходимости как-то попросить прочь, если только приложить для этого усилия или, в противном случае, вынудить их жить в крепостной зависимости от римлян. А гунны, которые принимали большое и полезное участие в армиях Феодосия I, казались Аммиану недочеловеками: «Они настолько чудовищно безобразны и бесформенны, что их можно принять за двуногих зверей или за пни, которые вырублены в виде идолов, устанавливаемых на краях мостов … Как неразумные животные, они совершенно не понимают разницы между истинным и ложным.
Не может быть и речи, заявлял в том же духе епископ Оптат из Милева (Мила) в Алжире о существовании среди варваров любой христианской добродетели. Синесий из Сирены (Шахта) также проявлял исключительную враждебность к германским поселенцам, критикуя политику наделения их землей и требуя их высылки (что было совершенно невозможно, а он этого не понимал), либо превращения их в рабов или крепостных.
…Титул сенатора, который в античные времена казался римлянам вершиной всех почестей, превратился из-за варваров во что-то жалкое … а те белокурые варвары, которые являются простыми слугами в частных домах, в общественной жизни повелевают нами.
Феодосии I из-за чрезмерного милосердия обращался с ними мягко и снисходительно, даровал им титулы союзников, предоставлял политические права и почести, щедро одарял их землей. Но они не могли понять и оценить благородство такого обхождения. Они толковали его как слабость с нашей стороны, что толкало их на дерзкое высокомерие и неслыханное хвастовство.
Разочаровывает и Пруденций, тот самый, кто многообещающе объявил народы Империи «равными и связанными единым именем» и тем не менее проявивший невероятное отвращение ко всем варварам, огульно представляя их вкупе с римскими язычниками объектом презрения.
Как звери от людей, бессловесные среди говорящих,
Как от праведников, следующих заповедям Господа,
Отличаются эти глупые язычники, так и Рим стоит
В гордом одиночестве над землями варваров.
Становится ясно, что терпимость св. Павла заменило среди христиан традиционное для Рима презрение к инородцам. И снова такие же чувства выражает Амвросий, который видит в готах жестоких гонителей народа магог, оплаканного пророком Иезекиилем, а когда кажется, что епископ принимает методы варваров — то его поведение выглядит чистейшим святотатством. Амвросий описывает жесточайшие войны между различными племенами варваров, и этот феномен вдохновляет Клодиана, как и прочих, таить надежду на то, что одним из преимуществ предпринятой Стилихоном вербовки германцев на военную службу будет то, что теперь они столкнутся и перебьют друг друга.
Хотя покровитель Клодиана Стилихон сам был германцем, поэт совершает чудеса литературной эквилибристики, ухитряясь обвинить их восточного врага Руфина в тайной прогерманской политике:
Он в стенах укрепленного города,
Обвиненный в преступлениях, смердящих бесчестьем …
Разорение услаждало его взор,
Он смотрел на дикарей с нежным восхищением …
Не краснел от стыда при виде заросшего шерстью варвара,
Вершившего суд, отбросив в сторону латинские законы.
В Клодиане возродились все старые традиционные предрассудки. Варвары, заявлял он, более, чем дикари, нацеленные только на войну и бандитизм. Гунны убивают собственных родителей, а затем получают удовольствие, давая клятвы над их мертвыми телами. И до чего же отвратительны смешанные браки с африканцами, когда «цветной ублюдок запятнает колыбель!». Иероним обвинил Рим в том, что он «откупился от варваров золотом и драгоценностями», и повторил, цитируя Библию, что все они, как дикие звери.