Баязет

Встречались на крепких конях Тимуровы люди: воины, вельможи. Воины попадались и пешие. Брели торговые люди, прибывшие из стана и даже из Мавераннахра. Шмыгали между местными людьми какие-то деловитые прохожие, успевавшие насмешливо и пытливо заглянуть в каждую мастерскую, в каждое лицо; во всех этих прохожих проглядывало довольство, пренебрежение к такому базару, к его скудости, к убожеству жителей древней Мараги.

По Медному ряду Хатута прошёлся раз и другой. Его окружал устойчивый, слитный звон меди под молоточками, как будто звон цикад в летнюю пору.

В конце ряда, неподалёку от базарного перекрёстка, где над скрещеньем базарных рядов, будто раздвинув ноги над прохожими, приподнялся сводчатый Купол Звездочётов, Хатута постоял, проглядывая всех пешеходов, и затем пошёл, задерживаясь то у одной, то у другой лавчонки, спрашивая, где тут работает старик Али-зада.

Наконец он остановился около старика, повязанного синим тюрбаном и лениво чеканившего какой-то узор по краю медной плошки. Тяжёлый тёмный нос старика свисал над широкими, как голубиные крылья, белыми усами, над короткой бородкой, выпяченной вперёд.

— Мастер Али-зада?

— Здравствуй, сынок. Купить чего-нибудь хочешь?

— Хозяину здешней земли медь нужна.

— Мы сами медь берём, из меди мечи куём.

— Медный меч мягок, нам бы потвёрже.

— А ты откуда?

Хатута смотрел прямо в маленькие проницательные глаза старика.

— Из самого стана.

— Сбежал?

— Хожу не таясь: выпустили.

— А сам ты откуда?

— В Гандже жил. Поймали в горах. Подержали и выпустили.

— Выпустили? Это не в их обычае. Не их нрав. И костей не ломали, и жил не тянули, и выпустили?

Хатута сказал, как он попался в горах. Старик прервал его:

— Долго ты тут не стой! Возьми медь. Придёшь в другой раз. На, погляди чашку, да и ступай. В другой раз скажу, как тебе быть.

Хатута увидел в чашке холщовый кисетец с мелкими деньгами и, отпахнув халат, засунул деньги за пояс. Старик, раздумывая о чём-то, похвалил халат.

Хатута похвастал:

— Милостивый дар Хромца.

— И за что только?..

— Как гостя отпустили. Никто из них на меня даже глянуть не смеет, пока на мне этот халат.

— Никак не пойму… Нет, никак…

Хатута пошёл, а старик, глядя, как пылает среди серых одежд лощёный алый самаркандский халат, забыв о своём молоточке, покачивал головой:

— Никак, никак… К чему это?

Когда Хатута свернул в один из закоулков базара, двое дремавших неподалёку калек поднялись и, приседая, кинулись к углу, за которым скрылся Хатута.

Старик дрогнувшей рукой схватил и повесил на гвоздь над дверью медный кувшинчик, заблиставший над чёрной пастью медницкой мастерской.

Вскоре с другой стороны ряда подошёл тяжёлой походкой лохматый чёрный медник, работавший наискосок от старика, и, почёсывая горло под бородой, воззрился на кувшинчик, покачивающийся на гвозде:

— Не дорого просишь?

— Дорого! — ответил старик. — Человек бежит от Хромого. Я ему помог. А вижу, по его следу идут. Если не успею уйти, скажи, кому знаешь.

— Я тоже приметил. Алый халат?

— Да. Он не знает, что ведёт по следу. Его остерегите. А мне надо уходить. Да как? Закрою лавку — они сразу приметят. Так уйти — кто-нибудь тут ждать меня станет, туда ж попадётся.

— Уходи, будто куда-нибудь, на скорую руку, а мастерскую открытой оставь.

Шёл какой-то прохожий. Слишком не спеша шёл, а к товарам не приглядывался. Али-зада махнул рукой на покачивающийся кувшинчик:

— Ты тот не бери. Вот другой тебе годится, лучше того…

Чёрный медник принял тяжёлый кувшин и щёлкнул по тулову. Кувшин не зазвенел. Али-зада пробормотал:

— Сверху медные деньги. Внизу серебро. Кому отдать — сам знаешь.

Взяв кувшин, покупатель пошёл не сразу к своему месту, а, будто прогуливаясь, подкинул кувшин под локоть и постоял ещё перед двумя-тремя мастерами.

Когда он вернулся к себе, кувшинчик над лавкой старика ещё покачивался, но лавчонка была уже пуста.

Чёрный медник увидел, как в тени перед Куполом Звездочётов какие-то двое людей остановили Али-зада.

К ним подошла городская стража. Затем всех их заслонили базарные бездельники и ротозеи, столпившиеся вокруг.

— Что там? — спросил медник одного из прохожих.

— Старика Али-зада задержал какой-то покупатель. «Ты, говорит, меня обсчитал, когда я у тебя товар брал». Ну стража всех их повела. Там разберут.

— Обсчитал? Что ж, может, и обсчитал. Базар велик — всякое бывает.

А когда прохожий ушёл и чёрный медник понял, что за ним присмотра нет, он поставил тяжёлый кувшин к стене и задвинул его своими изделиями, приговаривая:

— Помоги, всемилостивый, рабу твоему Али, чтоб он и там сумел их обсчитать. Помоги ему, милостивый, милосердный…

Хатута купил тонкую, как бумага, лепёшку и, скатав её свитком, по запаху приправ пытался определить, где сможет поесть. Он давно не ел и проголодался. Случай помог ему. Он увидел низкую и тёмную, как пещера, каменную харчевню, вымощенную большими стёртыми плитами, вошёл туда и сел на скамью. Из печи ему достали пузатенький горшок похлёбки.

Хатута ломтиком лепёшки помешал густой мутный навар, нащупал куски баранины, разглядел жёлтые шарики гороха. Вдыхая милый пахучий пар, наломал лепёшку в горячий горшок, ожидая, пока остынет эта огненная, такая желанная пища.

Вошёл ученик мадрасы, уже немолодой, в небрежно повязанной чалме, в синем дешёвом халате с красными кисточками на груди, с книгой под локтем. Как завсегдатай, он поздоровался с поваром, и тот достал ему с полки хлеб, прежде чем вынуть горшок из печки.

Скамья была невелика, и Хатута отодвинулся, чтоб и ученику дать место.

Вытирая фартуком шею, повар сказал ученику:

— С тех пор как у нас стан стал, на базаре нет баранов. Чтоб хорошего барашка взять, до зари на дорогу выходим, там и берём. А на базаре нипочём хорошего не выбрать!

— Ладно! — ответил ученик. — Всех не поедят. Были бы целы пастухи, бараны расплодятся.

— А пока тяжело.

Ученик промолчал. Но в харчевню никто не заходил, в повар спросил, чтобы разговор не погас:

— Книгу читаете?

— Она у нас здесь написана. Насир-аддин написал.

— Слыхал. Земляк! Как не слыхать? Великий учёный.

— И человек великий. Насир-аддин. Он же — Абу Джаффар Мухаммед ибн-Гасан аль-Туси. Книга же эта — «Ильханские описи звёзд», а если сказать по-арабски, — «Зиджи Иль-хани». Какой человек. Сумел всех наших учёных собрать! Дал им хлеб, а кругом народ помирал с голоду. Дал им место всем трудиться вместе. Нашу науку сохранил. В такое тёмное время сохранил светильник от…

В это время двое калек с порога попросили еды у повара и сели на пороге, чтобы разделить между собой лепёшку. Ученика удивило, когда один из калек, садясь, не опёрся ни на костыль, ни на стену.

Хатута спросил ученика:

— Он ещё жив, этот учёный?

— Он лет полтораста назад жил! — нехотя ответил ученик и кивнул повару: — По всему базару ни в одной харчевне такого вкуса у пити нет, как у вас.

Хатута, выплюнув кислую косточку алычи, добавил от себя:

— Хорошо сварено!

Но почему переменился разговор, он не понял. Ему хотелось бы ещё послушать от грамотного человека рассказ о великом учёном из здешних мест.

— И что же этот звездочёт? — спросил он ученика.

— Ничего. Повар спросил, кто написал эту книгу. Я ему сказал. Больше ничего.

Повар тоже посмотрел на ученика с удивлением. Но тот так занялся едой, что неловко было мешать ему.

Один из калек вдруг прохрипел:

— Повару какое дело до книг? Дело повара — левой рукой поймать барана, а правой рукой подать жареную баранину. А книга зачем? Из книги нет тебе шашлыка, нет тебе похлёбки. Дай-ка нам к хлебу головку чесноку!

— Кому чеснок, а кому и книга! — возразил повар. — Народ — это не только живот, народ — это и голова.

— А и головы неодинаковы, — ответил калека, — в одной печи — горшки с пити, а в другой печи — холодные кирпичи.