Страница 9 из 41
Молча усаживаемся в машину, и снова перед глазами мелькают бетонные столбы с колючей проволокой. При свете фар ощущение необычности еще более усиливалось, по коже бегали мурашки.
Я знал, что посещение колонии или попытка разузнать что-то новое о ее обитателях ни для кого еще не проходили безнаказанно. Таинственное исчезновение Вольфганга Мюллера, рассказавшего о преступлениях в «Дигнидад», угрозы в адрес журналистки Эрики Векслер, напечатавшей репортаж о положении в колонии, ничего хорошего не обещали. Тем не менее, вернувшись в Линарес, я снова и снова пытался узнать что-нибудь о жизни обитателей «Дигнидад». Однажды мне здорово повезло. Случайно познакомился в ресторанчике с молодым австрийцем. За неделю мы подружились, и Вильгельм рассказал о своей трагедии. Еще в 1955 году его родители, поддавшись на уговоры бывшего шефа «Дигнидад» Пауля Шаффера, переехали из Гарца в Зиебург и вступили в тайное «религиозное» общество. Однако, как вскоре убедились родители, общество не имело ничего общего с религией. Все сборища проходили с пением не псалмов, а нацистских гимнов. В 1962 году под давлением руководства общества Мина Вагнер, мать Вильгельма, согласилась отдать своих троих детей для воспитания в колонии, созданной в Чили. Ее убеждали, что там их научат умению «воплощать заветы библии в жизнь». Так Вильгельм, Эдита и Ирмгард оказались в «Дигнидад». За малейшее непослушание их жестоко наказывали, сажали в карцер, оставляли без еды. Конечно, они работали, но о зарплате запрещено было даже думать. Но самое страшное заключалось в том, что хозяева колонии не разрешали свиданий детей и родителей. Мина Вагнер и ее муж несколько раз просили оплатить им проезд в Чили, но руководители общества наотрез отказывались сделать это. Наконец, отец не выдержал и подал в суд. Посадили в тюрьму, однако, отца за... клевету. Обо всем этом ребята узнали случайно от вновь прибывшего парня. Им же внушали, что родители отказались от них.
После шести лет заключения Вильгельму удалось, ссылаясь на плохое здоровье, уйти из колонии, и он устроился клерком в угольной компании, чтобы накопить нужное количество денег и уехать на родину.
Я подробно записал рассказ Вильгельма на пленку на испанском и немецком языках, узнал у него о том, какие порядки царят в «Дигнидад». Колонистам запрещается общаться с местным населением, учить испанский язык, слушать радио. Там запрещено называть друг друга по именам. В ходу больше клички и слово «брат». Руководители колонии вправе наказывать своих подчиненных за непослушание и плетью и шомполами. На кладбище «Дигнидад» появилось много безымянных могил.
Я обратил внимание, — продолжает Марсель, — что за мной и моими друзьями стали следить какие-то подозрительные типы. Однажды в гостинице вместе с ключом мне передали анонимную записку. В ней — одна фраза: «Убирайся вон, если тебе дорога жизнь». Угрозы я не испугался, но особенного смысла оставаться в Линаресе тоже не было.
Все, как сговорившись, упорно молчали. Адвокат Эрнан Олата, который несколько лет назад пытался начать расследование деятельности колонистов, вообще отказался говорить даже по телефону. «Я не хочу еще раз рисковать своей жизнью. Мне с трудом удалось выпутаться из прежней истории. У меня семья, дети, не могу...»
Обвинить всех подряд в трусости я не мог, но вести расследование нашей малочисленной группой было трудно. Через неделю я вернулся в Сантьяго. До президентских выборов оставались считанные недели, и поэтому все дни уходили на работу в организации: предвыборные митинги, демонстрации, посещения заводов, фабрик, учебных заведений. Возвращался домой под утро, а чаще всего оставался ночевать в ЦК.
Победа 4 сентября 1970 года блока Народного единства и избрание Сальвадора Альенде президентом страны стали для многих чилийцев большим праздником. Люди на улицах танцевали, пели, веселились.
Нашу радость можно было понять, а вот реакционерам эта победа пришлась совсем не по вкусу. Ты помнишь по прессе историю убийства генерала Шнейдера, арест Роберто Вио и его сообщников? В потоке событий тех дней, когда решалась судьба чилийской революции, маленький инцидент в центре города почти не был замечен. Газеты скупо сообщили, что неизвестные лица напали на активиста Коммунистической молодежи Марселя Родригеса и тяжело ранили его. Речь шла обо мне. К сожалению, деталей вспомнить не могу. Тупой удар тяжелым предметом по голове и нож в спину сразу же лишили меня сознания. Гадать о том, кто это сделал, не пришлось. На спине мелом мне вывели фашистскую свастику и неофашистского паука — значок «Патриа и либертад».
Три месяца в госпитале шла борьба за жизнь. Очень не хотелось умирать. И как видишь, моя взяла. Ну а что касается «Дигнидад», мы еще повоюем!
Вой полицейских сирен. Клубы слезоточивого газа. Свист дубинок и стоны раненых. Заурядный разгон демонстрации в Южно-Африканской Республике. Однако на сей раз блюстители порядка были брошены против белых студентов Кейптаунского университета. Незадолго до этого Национальный союз студентов организовал демонстрацию протеста против политики апартеида, проводимой правительством ЮАР. Они требовали отмены расистских законов, в результате которых, например, среди 8 тысяч студентов университета один-единственный африканец, а любой белый, обучающий у себя дома чтению и письму африканцев, считается уголовным преступником. В июне 1972 года студентов утихомиривали полицейские. В марте 73-го премьер ЮАР Форстер запретил восьми руководителям союза студентов заниматься политической деятельностью, ибо она «представляет угрозу безопасности страны». Да, теперь он уже не может заявить, что «белая молодежь никогда не допустит изменения существующих порядков».
В. Волков
Вид со второй площадки
Черные верхушки елей сплошной зубчатой стеной окружали долину Хаммерталь. Со второй площадки канатной дороги вершина Шнабель казалась еще одной елью, разве что повыше других да побольше припорошенной снегом.
В первые дни Гуго попросил хозяина поставить его на верхнюю площадку, откуда открывался массив Гармиш-Партенкирхен и в бинокль видны были несколько горнолыжных трасс. Но Поммер, хозяин комплекса, только покачал головой.
— Это место старого Морица. Клиент платит лишние марки не просто чтобы забраться на вершину: оттуда рискует спуститься едва ли один из двадцати. Гостям интересно познакомиться с Морицем. Все-таки в двадцать восьмом году был чемпионом Европы...
«Что же, это верно. Иной раз только чтобы взглянуть на Морица, к верхней площадке поднимаются совсем зеленые горнолыжники, которые толком не представляют, как крепление застегнуть. Да, Мориц-то при деле, хотя ему уже шестьдесят шесть. А отцу этой весной исполнится пятьдесят, с недели на неделю жди увольнения. Ходит сам не свой — особенно после того, как месяц пролежал в больнице. И ведь не какой-нибудь хронический больной — язву ему хорошо залечили. А главное, токарь он первоклассный. Кому, впрочем, нужны хорошие токари? В цехе новые швейцарские полуавтоматы: сунь пруток, с другой стороны выскакивает готовая деталь. Лекальщики, фрезеровщики, слесари — никто им не нужен. Разве сборщики, Да и те — пока нет полной автоматизации. А потом останется только: подай, принеси».
Хватит об этом думать. Гуго для того и берет отпуск зимой, чтобы здесь, в горах, хоть немного стряхнуть с себя надоевшие заботы. Третий раз приезжает он сюда, в Хаммерталь. Первый раз его поставили внизу, теперь он стоит уже на предпоследней площадке. «Можно сказать, — усмехнулся Гуго, — что вся моя карьера у Поммера — непрерывное восхождение». И чем выше, тем меньше дел. Новичков здесь не бывает, учить не надо. Всего-то — поддержать под локоть да застегнуть крепления. Если встать пораньше, то и самому удается пройти трассу раз-другой.
Вечером, когда все служащие Поммера собираются в принадлежащем хозяину гастлокале (Гастлокаль — небольшой ресторан, пивная.) , можно посоветоваться с тренерами, порасспросить о секретах горнолыжного мастерства. Да и днем, когда мороз или ветер разгоняют любителей, Гуго поднимается наверх, к Морицу. Старик тоже кое-что может подсказать, особенно насчет поворотов, в скорости, конечно, эти довоенные знаменитости ничего не смыслят.