Страница 37 из 41
— Не надрывайся, — вмешался Гюнвальд Ларссон. — Ты не на судебном заседании.
— А мы вот что сделаем: схватим его! — Бульдозер Ульссон явно был восхищен своей гениальной идеей. — Прямо сейчас и возьмем.
— А завтра отпустим, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Ничего. Важно сделать неожиданный ход. Может, собьем его с толку.
— Ты уверен? В этом году его уже четыре раза задерживали.
— Ну и что?
Бульдозер Ульссон ринулся к двери. Его настоящее имя было Стен. Но об этом никто не помнил, разве что жена. Зато она, должно быть, забыла, как он выглядит.
— Ничего не соображаю, — посетовал Колльберг.
— Насчет Руса Бульдозер, пожалуй что, прав, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Редкостный пройдоха, и всегда у него алиби. Фантастические алиби. Как до дела доходит — он либо в Сингапуре, либо в Сан-Франциско, либо в Токио, либо еще где-нибудь.
— Но откуда Бульдозеру известно, что Мальмстрём и Мурен причастны к этому налету?
— Шестое чувство, интуиция...— Гюнвальд Ларссон пожал плечами и продолжал: — Ты мне другое объясни. Мальмстрём и Мурен — отпетые гангстеры. Их сто раз задерживали, они каждый раз выкручивались, но все же под конец угодили в Кумлу. И вдруг этих молодчиков отпускают домой на побывку.
— Нельзя же вечно держать людей взаперти наедине с телевизором.
— Н-да, пожалуй, — согласился Гюнвальд Ларссон.
Они помолчали. Оба думали об одном. Государство не один миллион ухлопало на тюрьму Кумла, все было сделано, чтобы физически изолировать правонарушителей от общества. Иностранные знатоки учреждений такого рода говорили, что камеры Кумлы, пожалуй, угнетают и обезличивают человека, как ни один другой застенок в мире.
— Кстати, насчет, этого убийства на Хурнсгатан, — заговорил Колльберг.
— Какое там убийство. Скорее несчастный случай. Она выстрелила нечаянно. Наверно, даже не знала, что пистолет заряжен.
— Ты все-таки уверен, что это была девушка?
— Конечно.
— А как же насчет Мальмстрёма и Мурена?
— Как — взяли да послали на дело девушку.
— Ну а отпечатки пальцев не остались? Ведь она, кажется, была без перчаток.
— Отпечатки были. На дверной ручке. Но одна из служащих банка уже смазала их раньше, чем мы подоспели.
— Баллистическая экспертиза?
— Будь спокоен. Эксперты получили и пулю, и гильзу. Сорок пятый калибр, скорее всего «лама».
— Изрядный пистолет... Особенно для девушки.
— Да уж. Бульдозер говорит, оружие тоже указывает на эту компанию — Мальмстрём, Мурен и Рус. Они всегда пользуются крупным калибром, страх нагоняют. Но...
— Что «но»?
— Мальмстрём и Мурен не стреляют в людей. Во всяком случае, до сих пор не стреляли. Если кто-нибудь артачится, пустят пулю в потолок, и сразу полный порядок.
— А какой смысл брать этого Руса?
— Не знаю, может быть, Бульдозер рассуждает так: если у Руса неопровержимое алиби — скажем, в пятницу он был в Иокогаме, — можно биться об заклад, что план операции разработан им. Если же он находился в Стокгольме, тогда дело сомнительное.
— А сам Рус как ведет себя?.. Не поднимает бучу?
— Никогда. Он подтверждает, дескать, Мальмстрём и Мурен его старые друзья, это верно, и ах, как жаль, что они пошли по кривой дорожке. В прошлый раз даже спросил, не может ли он чем-нибудь помочь своим корешам. Мальм как услышал эти слова, чуть не околел от злости.
— А Ульссон?
— Бульдозер только заржал. Хитрый ход, говорит.
— На что же он рассчитывает?
— Сам слышал — ждет следующего хода. Считает, что Рус замыслил большое дело для Мальмстрёма и Мурена. Видно, приятели надумали загрести такой куш, что потом можно сматываться за границу и жить до самой смерти на ренту.
— Обязательно банк пощупают?
— Бульдозер только банками занимается, на все остальное ему плевать, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Должно быть, так ему велено.
— А свидетель что же?
— К которому Эйнар ездил?
— Ну да.
— Был тут сегодня утром, смотрел фотографии. Никого не опознал.
— А насчет машины он уверен?
— Железно.
Гюнвальд Ларссон помолчал, дергая пальцы до хруста в суставах, потом добавил:
— С этой машиной что-то не так.
XI
День обещал быть жарким, и Мартин Бек достал из шкафа самый легкий костюм, голубой.
На часах еще только восемь, но он проснулся давно, несколько часов назад. Накануне неожиданно для себя он заснул рано; спал на диво спокойно, без снов. Хотя первый, после долгого перерыва, рабочий день был не таким уж напряженным, а все-таки утомил его.
Мартин Бек открыл холодильник, поглядел на пакет с молоком, на масло, на одинокую бутылку пива и сказал себе, что вечером по пути домой надо будет зайти в магазин. Взять пива и йогурта. Или бросить пить йогурт по утрам, уж больно невкусно? Но тогда нужно придумать на завтрак что-нибудь другое, врач сказал, что необходимо восстановить хотя бы те килограммы, которые он потерял после выписки из больницы.
Зазвонил телефон в спальне. Мартин Бек захлопнул холодильник, подошел к аппарату и снял трубку. Звонила медсестра Биргит из дома престарелых.
— Фру Бек стало хуже, — сообщила она. — Сегодня с утра высокая температура, тридцать девять и шесть. Я решила вам об этом сообщить.
— Ну конечно, спасибо. Еду, — сказал Мартин Бек.
Матери его исполнилось восемьдесят два года, и она уже третий год находилась в клиническом отделении дома престарелых. Болезнь развивалась медленно, сначала были легкие приступы головокружения, потом припадки участились. Кончилось это параличом, и с конца апреля она вовсе не вставала с постели. Пользуясь вынужденным отдыхом, Мартин Бек часто навещал мать, хоть и больно было видеть, как она медленно угасает, как она одинока в своей палате, отрезана от всего света.
Мартин Бек знал, что в доме престарелых не хватает обслуживающего персонала. Знал он также, что люди там славные, заботливые, пекутся о стариках, несмотря на мизерное жалованье. Он долго ломал себе голову, как скрасить матери существование, но так ничего дельного не. придумал. А потом понял: главное — почаще навещать ее. Он убедился, что многим старикам приходится куда хуже — им остается лишь дожидаться кончины в приюте вместе с другими, такими же отверженными.
Правда, слово «приют» вышло из обихода, как и название «дом престарелых», — теперь говорили «дом пенсионеров», даже «отель для пенсионеров», маскируя тот факт, что на самом деле большинство стариков попадало туда отнюдь не по своей воле, а по приговору так называемого «процветающего общества», которое списывало их в расход.
Да, суровый приговор ожидает тех, кто достиг чересчур преклонного возраста. Изношенному колесику место на свалке...
Мартин Бек оделся и вызвал по телефону такси.
Дом престарелых был окружен большим парком — высокие деревья, тенистые дорожки, клумбы; газоны, террасы. До болезни мать Мартина Бека любила гулять здесь под руку с сыном...
Мартин Бек тихо отворил дверь. Мать лежала в постели, глядя в потолок. Исхудалые пальцы теребили покрывало. Он подошел к кровати. Мать медленно перевела взгляд на него.
— Приехал, в такую даль... — чуть слышно прошептала она.
— Как вы себя чувствуете, мама? — спросил Мартин Бек.
Она долго смотрела на него блестящими от жара глазами, раз-другой моргнула — медленно, с усилием, словно веки стали очень тяжелыми.
— Мне холодно, — услышал он наконец.
Мартин Бек осмотрелся кругом. На табуретке в ногах лежало одеяло; он накрыл им мать.
— Спасибо, милый, — прошептала она.
Он сел возле нее, не зная, что говорить.
В горле у нее что-то сипело. Постепенно дыхание успокоилось, она закрыла глаза.
Мартин Бек продолжал сидеть неподвижно. Тихо... Только дрозд поет за окном.