Страница 17 из 41
Забираемся на огромный каменистый холм, на самой его вершине — ложбина. Три месяца из двенадцати после муссонных дождей здесь плещется озерцо, крохотное зеркало жизни: рачки, рыбешки, головастики... В окрестностях Айерс-Рок расположено несколько ферм и крошечных поселков, население которых неплохо, знакомо с аборигенами-. «Абориген здесь все равно что индеец в Штатах, — сообщает нам пилот, летающий в этих местах лет двадцать. — Такой человек отрезан от своих традиций, своего прошлого».
Мы разговаривали со многими местными «знатоками» и всем задавали два вопроса, которые так и остались без ответа. Собственно, именно эта невозможность получить ответ и помогла нам понять, отчего аборигены обречены на исчезновение.
Первый вопрос был следующим: возможно ли в Австралии выделить, огородить, что ли, достаточно просторные зоны и устроить там нечто вроде заповедников, парков, где аборигены могли бы вести прежнюю жизнь, свободную от контактов с потребительской цивилизацией белого человека? Второй вопрос порождался первым: что на деле даст такое решение, не слишком ли подобная система будет смахивать на создание гетто для первобытного народа, лагерей для существ, не выказавших способностей или желания идти по пути того, что мы называем прогрессом? Не станут ли «заповедники»" служить лишь корыстным и эгоистическим интересам представителей разных отраслей этнографии и антропологии? Человечно ли вообще такое решение? Не слишком ли сомнителен абстрактный принцип «невмешательства», если он позволяет детям умирать от голода и болезней?
Вот что говорил мне Берт Болтон, крупнейший в стране авторитет по австралийскому бушу: допустим, аборигены смогут жить, не запертые за оградами заповедников, а внутри нашего общества. Допустим, мы сможем предоставить им определенные условия для получения образования, для приспособления к нашему образу жизни. В этом случае мы, несомненно, «спасем» их физически, но, безусловно, убьем их, как носителей самостоятельной культуры. Молодые аборигены, кончающие в Северной Австралии специально построенные для них школы и колледжи, начисто порывают с традициями предков. Стало быть, проблема неразрешима: было бы неверным, недопустимым оставить аборигенов в так называемом «естественном окружении»; с другой стороны, разве не похожа на убийство в подобных условиях их полная интеграция? В обоих случаях судьба «примитивных народов» (в данном случае — австралийских аборигенов) имеет печальный, трагический финал.
Путь длинного Джорджа
Пока мы рассуждаем на эту тему, наш «лендровер» бежит по бесконечно пустой австралийской равнине — преддверию загадочного, остановившегося во времени микромира. Земля эта — великолепный полигон для наук о человеке, прежде всего — антропологии и этнографии.
Мы мчимся к далекому оазису с единственным на 700 миль источником. Оазис зовется Хермансберг. Здесь мы и встретились с арунта, единственным еще уцелевшим племенем. Как удалось этим людям выжить? Объяснение загадки таково: в пустыне растут деревья (примерно того же вида, что и баобаб), из которых арунта умудряются добывать влагу. Встретив во время долгих скитаний по пустыне такое дерево, охотник-арунта вечером выбивает в нем дупло сантиметров в 70 глубиной и закупоривает его пробкой-корой. Наутро в дупле его ждет порция воды, достаточная для одного человека. Дерево это по-настоящему щедрое: в отличие от африканского собрата австралийский баобаб обладает мягкой съедобной древесиной, богатой протеином, так что в случае нужды — если охота неудачна,— охотник всегда найдет, чем поддержать свои силы.
Обычная добыча охотников — филднек, что можно перевести примерно как жабо. Это ящерица, получившая свое имя за способность раздувать кожные складки на шее, подобно тому как павлин распускает хвост или кобра раздувает воротник. Аборигены очень ловко разыскивают следы ящериц, а потом добывают их буквально из-под земли: ящерицы частенько забираются в глубокие норы диких кроликов. Обнаружив нору, охотник терпеливо выманивает животное; вооружившись палкой, он начинает обстукивать землю вокруг норы точно так же, как врач выстукивает тело больного. По звуку охотник выясняет направление подземной галереи и местонахождение притаившейся ящерицы. Затем он разрывает землю, запускает руку в открывшийся ход и за хвост вытаскивает метровую ящерицу.
Много дальше к северу мы встретили еще одного охотника. В полутора тысячах километров от своего коллеги-арунта он добывал себе пищу точно так же, как учил его опыт предков.
Этот второй охотился в зарослях Земли Дарвина. Естественно, мы попытались познакомиться с ним и спросили его имя. Оно звучало примерно как Джоор, и мы стали его величать Длинным Джорджем — он был самым высоким из всех встреченных аборигенов. Охотник Длинный Джордж был вооружен неким подобием метательного аппарата (аборигены называют эту копьеметалку вумерра, и она, несомненно, является одним из гениальнейших изобретений доисторического человека). Мы схватили собственные орудия охоты — фото- и киноаппараты, — чтобы попытаться запечатлеть этапы этого терпеливого и многотрудного сафари. Но тщетно! Великое искусство выслеживания, доведенное годами практики до совершенства, абсолютно бесполезно, если рядом с тобой топают непрошеные соглядатаи. После короткого перехода по лесу Длинный Джордж остановился на поляне и дал понять, что не нуждается в эскорте. И все же, хоть мы и не стали свидетелями охоты, Длинный Джордж вывел нас на нужную тропу: вскоре мы вышли к лагерю аборигенов.
Мы прожили бок о бок с ними неделю. Мы видели, как они уходят и как возвращаются с охоты, как готовят пищу, как сооружают из листьев небольшие укрытия, как ухаживают за детьми. Мы наблюдали, как женщины занимаются собирательством — быть может, самым древним способом добывания пищи. Они просто идут и собирают то, что приготовила им природа. Но хотя мы и прожили с ними неделю, хотя старики и разрешили поставить нам палатки между хижин, мы не можем похвастать тем, что наладили с ними прямой контакт: никто — ни молодой, ни старый — не выразил желания быть понятым или понять нас.
И все же жаловаться грех: за дни совместной жизни на стоянке мы многое узнали о жизни аборигенов, их способности к созиданию, к самовыражению, особенно с помощью языка танца. А в конце мы стали очевидцами совершенно невероятной пантомимы, изображавшей сцену охоты. Это была история заклания священного быка, посланного на Землю богом-Солнцем; трагедия, разученная и исполненная актерами-любителями, которые вполне могли бы составить великолепную драматическую труппу с классическим репертуаром.
Один актер играет быка, трое других — охотников. Танцовщик-бык не обращает ни малейшего внимания на своих преследователей, в каждом движении — то мужество, то робость, то вызов, то страх. Их безыскусные жесты и ритм музыки, внезапно обрывающейся, замирающей, передают мгновенную смену душевного состояния. Борьба между ними долгая, она длится весь вечер, пока священный бык наконец не падает, сраженный меткими копьями. И падает он в тот миг, когда диск зависает над самым горизонтом, и гибель его свершается при слепящем свете солнца, вернее бога-Солнца, с которым главный персонаж этой пьесы связан таинственными узами. Безвестный режиссер и хореограф, задумавший танец-пантомиму, работал в своей австралийской саванне точно так же, как работали великие греческие трагики. Только в отличие от Софокла и Эсхила здешний художник-абориген не сохранил имени; никто не узнал о его существовании, как, впрочем, и о существовании его народа. Так уж случилось. Эта группа людей пронесла свою культуру через все геологические и климатические катаклизмы; лишь последний катаклизм им не пережить — самый сильный из всех: притеснение и безразличие со стороны других людей, их соседей по планете...