Панджшер навсегда (сборник)

– Да? Вот уж не думал. Ну оставайся, наблюдай справа.

Время уже давно перевалило за полдень. За последние пять часов взвод Ремизова прошел, судя по местности, более десяти километров. Ноги легонько постанывали, из-под панамы на брови и виски сочился пот, яркое, совсем не апрельское, солнце рассеивало внимание. Кишлак казался бесконечным, а они все шли и шли, уповая только на компас, поскольку в бесчисленных, не обозначенных на карте переулках уже столько раз меняли направление, что определить свои координаты среди высоких дувалов и виноградников Ремизов и не пытался. Где-то впереди лежало небольшое озеро, вблизи него он рассчитывал сориентироваться наверняка. Теперь он шел во взводе первым. Так было проще выбирать направление в зависимости от местности и вести людей, а его уверенность в себе, готовность к бою достигли верхнего предела, азарт охотника смешался с азартом волка. Первый настоящий бой взбодрил взвод, с той минуты каждый солдат знал, что это такое. А командиру взвода вдобавок было важно, чтобы сегодня не случилось никаких осложнений, пусть память о боевом крещении будет чистой, как чистая победа. Сегодня не должно быть раненых, а об убитых он еще не умел думать. Несколько раз среди дувалов мелькали те самые плоские шапочки, паколи, видел он и женщину в длинной малиновой рубахе – молодая, стерва, – но прицельно выстрелить ему ни разу не удалось. «Духи» их не оставляли, кружили, как стервятники, стараясь подкараулить и застать врасплох. Но это только подогревало интерес, шла настоящая охота, в лицах Саленко, Рейхерта, Кныша взводный видел хищные взгляды и хладнокровный расчет настоящих солдат. И его это радовало и даже забавляло.

Каждый боец вел наблюдение в своем секторе, кто слева, кто справа, не отвлекаясь ни на что вне своего сектора. Так требовал командир взвода. А он, как начинающий доктор наук, вписал в первый лист своей будущей диссертации: наблюдать и видеть есть главная заповедь, невыполнение заповеди влечет смерть. Каждая будущая заповедь в его науке войны будет заканчиваться таким же предупреждением. Сам он смотрел только вперед, в своем секторе. Прошли очередной трехэтажный дом – крепость с толстенными воротами из карагача, проводить его осмотр они не успевали, торопились, взвод давно потерял соседей и слева, и справа, и лейтенант спешил выбраться к озеру. Краем глаза, боковым зрением он скорее почувствовал, чем увидел, что эти мощные ворота пришли в движение.

– Сто-ой! – Ремизов рявкнул, даже не успев повернуть головы.

Метнулось голубое пятно. Правая рука с автоматом и указательным пальцем на спусковом крючке рванулась в сторону. Он так и не успел повернуть голову и совместить линию ствола с целью. Ударила очередь. Три патрона. Створки захлопнулись.

– Кныш, ты?

– Он не выполнил команду.

– Второе отделение! Блокировать дом. Третье, переулок в обе стороны под контроль. Первое, со мной. Приготовить гранатомет. Врываемся в дом – пулеметчик на крышу. Искать и найти!

Взрывать ворота не потребовалось, они оказались не запертыми изнутри на брус. Значит, тот, в голубом, или не успел их закрыть, или просто убежал, а может быть, ворота с той стороны находились сейчас под прицелом. Обменявшись взглядами, Ремизов и Кныш рванули створки на себя. Два автоматчика, пригнувшись, бросились вдоль стен внутрь и вдруг остановились. Двор был битком набит женщинами и детьми, а перед ними лежал лицом вверх в разметавшихся легких одеждах тот самый парень. Ремизов, несмотря на свою сентиментальность, помнил и другую заповедь: убедись, что обстановка под контролем, и только тогда действуй. Заниматься женщинами не время, а тот, кто под ногами, опасности не представлял.

– Занять дом… твою мать, не стоять, рассредоточиться. Пулеметчик, вперед! – убедившись, что его команды выполнены, он подошел к парню. – Бача, вставай.

Тот в ответ дернул головой два раза, приоткрыл красивые смоляные ресницы и снова их закрыл. Выглядел он на семнадцать лет, еще не мужчина, но уже достаточно взрослый, других же мужчин в доме не оказалось.

– Вставай, сука! – Ремизов, возбужденный и злой, ударил его по ребрам ботинком, нервная нагрузка опять достигла пика, но тот никак не отреагировал. – Ну! – Потом, выдержав паузу и как бы следуя своим мыслям и интуиции, он наклонился над ним, провел рукой по лицу, шее, груди.

– Может, он ранен? – Алексеев тоже внимательно рассматривал афганца. – Не похоже, чистый совсем, входных отверстий нет.

– А вот смотри, две капельки, как спичечные головки, и тут чуть размазано.

– Придуряется он. Или язык со страха проглотил.

– Кныш, кончай трепать, переворачивай.

Тот сделал, что ему приказали, и медленно приподнялся. Ремизов же отшатнулся в сторону – там, где должна находиться спина, позвоночник, зияло жестокое кровавое месиво величиной с тарелку.

– А вот тебе и выходное отверстие.

– Вот тебе и наши маленькие пули. – Ремизов не мог на это смотреть и отвернулся. Его случайный взгляд скользнул по лицу Кныша, оно излучало спокойствие, сдержанность, а в уголках рта плохо скрывалась самодовольная улыбка.

– Кныш… ты что?

– Он не выполнил команду.

– Обсудим позже. Второе отделение, в дом, все обыскать, вывернуть наизнанку. Здесь что-то должно быть. Иначе мы этот труп ничем не объясним.

Женщины, жены и наложницы, дочери хозяина, а их только на взгляд скопилось более пятнадцати человек, все это время сидели во дворе вдоль стен и молча смотрели на происходящее. Ни вскрика, ни плача, ни стона – ничего. Хозяин оставил их на волю Аллаха и явно скрывался, значит, знал за собой вину. Он также знал, что шурави не воюют с женщинами, и опасаться за своих ханум и духтар ему не приходилось.

– Чей это сын?

Опять молчание. Мужчины, особенно мальчишки, русский язык понимали неплохо; ханум, словно домашняя скотина, умели только молчать, и все-таки Ремизов повторил снова:

– Чей это сын?! Он не выполнил приказ и теперь убит. – Поняли – не поняли, объяснение закончено.

Сержанты доложили об окончании обыска. Результат не слишком обнадежил: лента с патронами для крупнокалиберного пулемета, мультук образца девятнадцатого века, гильзы… Но все-таки хоть какие-то трофеи, было бы хуже, если бы не нашли ничего. Они собирались покидать дувал, когда Саленко вытащил из подвала мальчишку лет четырнадцати. Тот упирался, но, увидев вокруг много людей с оружием, обмяк и уже не пытался сопротивляться.

– Смотрите, что я нашел, этот зверек укусить меня хотел.

– Кто такой? – жестко спросил Ремизов.

Мальчишка то смотрел ему в глаза, то отводил взгляд, но на вопрос не отвечал.

– Хайдаркулов, спроси, чей этот дом? Кто его отец? Кто он сам и кто этот убитый?

Солдат произнес несколько фраз на таджикском. Мальчишка нервно вздрагивал, крутил опущенной головой, он был напуган, но не настолько, чтобы это назвать страхом.

– Он не хочет ничего нам говорить, а тот парень ему вроде брат.

– Не хочет? Посмотрим, а ну выведи его со двора. К стенке! Сейчас захочет.

Мальчишка стоял у высокой глухой стены своего родного дома и все так же молчал. Он никого и ни о чем не просил, не плакал. Только его бегающий взгляд говорил о том, что он понимал, что произойдет дальше. Зрачки трех автоматов смотрели ему в грудь. Предохранители сняты. Патроны в патроннике. Чужие солдаты что-то кричат ему в лицо.

– Хайдаркулов, спроси его еще раз.

– Товарищ лейтенант, он, наверное, ничего не знает, он боится.

– Не знаю, чего он боится, но автомат в этом возрасте они все держат хорошо.

Мысли, как сноп искр, носились у Ремизова в голове: «Это же готовый мститель, они же все безжалостны. Это у меня есть причина и следствие, сострадание и гуманность. У них – выстрел в спину. А этот бача – зверек, последыш своего отца. В доме патроны, где-то и оружие есть. Кто бы знал, прошел всего месяц, как мы здесь, а мир сломался. Окончательно, навсегда. Так что же делать?»

– Товарищ лейтенант, – Кныш тронул командира за локоть, – вы не знаете, что с ним делать? Давайте я его шлепну.