Буржуазный век

Как мало изменилось все в эпоху господства буржуазии, доказывает современная бракоразводная статистика Америки.

В Соединенных Штатах в последние двадцать лет насчитывалось ровно миллион разводов, а в двух с половиной миллионах случаев суд отклонил иск о разводе. Само собой понятно, в этом не следует видеть доказательство только частой супружеской неверности. Рост числа разводов, в особенности ныне, скорее положительное, чем отрицательное явление. В нем ясно обнаруживается рост самостоятельности женщины, все более сознающей себя равноправным человеком. А это относится в особенности к Америке и Англии. В учащающихся случаях развода сказывается в крайнем случае разве только легкомыслие, с которым заключаются браки. Ведь для многих брак с самого начала пустая формула, к которой они прибегают, так как она представляет наиболее удобную возможность физического схождения. А когда это становится скучным или когда появляется желание сойтись с кем-нибудь другим, супруги просто разводятся. Или не прибегают даже к этому. Ибо нет другой страны, в которой двоеженство и даже троеженство были бы так распространены, как в Америке.

Приблизительно так же, как в Англии, обстояло дело во Франции, когда там вместе с победой Директории в 1797 г. власть перешла в руки крупной буржуазии. Один писатель эпохи Реставрации говорит о нравах Директории следующее:

Нравственная разнузданность, свобода нравов в самых разнообразных проявлениях – вот наиболее характерные черты парижского общества эпохи Директории. В "Moniteur" каждый День появлялось больше объявлений о разводах, чем о свадьбах. Бракосочетание было не более как прогулкой в мэрию, после чего каждый мог делать что хотел. После ужасов и трагедий гильотины женщина и физическая любовь были теми двумя силами, которые вместе управляли Францией. "Odore di femmina" ("Запах женщины". – Ред.) вытеснил запах крови. Из парламента, как парламент, дорога лежала через спальню".

Если о Германии подобное суждение можно произнести только теперь, то потому, что крупная буржуазия развивалась здесь медленно, лишь постепенно вырастая из мещанства, и потому час ее рождения не сопровождался здесь таким же переворотом, заставлявшим колебаться и шататься все унаследованные от прошлого воззрения. В Германии такое положение вещей могло быть только конечным результатом развития.

Несколько лет тому назад был опубликован ряд писем как доказательство легкомыслия, с которым "прусские придворные и аристократические круги, как и бюргерство, отнеслись к национальному несчастью 1807 г.". Прусский тайный советник фон Штегеман писал в 1807 г. жене о жизни в Мемеле, где тогда находились королевская семья и император Александр I:

"Пишу тебе снова под звуки музыки русского гвардейского оркестра... Твое предостережение, чтобы я щадил свое здоровье, так как из Кенигсберга прибыло сто хорошеньких девушек, заставило меня улыбнуться... Здесь ведут языческий образ жизни, быть может, потому, что перед ратушей стоит статуя античного бога, похожего на бога садов (Приапа)..."

В таком же духе писал несколько позже герцог Фридрих Гольштейн-Бек той же даме:

"Здесь (в Кенигсберге) в общем довольны французами в большей степени, чем думали. В особенности довольны ими дамы, более же всего горничные. Говорят, многие последовали за своими гостями и без священнического благословения. Одна девушка произвела такое впечатление на губернатора Савари, что тот хотел взять ее с собой и предложил родителям 20 тысяч талеров, а так как те потребовали 30 тысяч, то дело расстроилось. Как она, так и многие другие женщины и девушки всякого положения приглашались им (Савари) к себе и возвращались домой только на следующее утро... Не слышно, чтобы среди них нашлась вторая Лукреция * [в римской истории образец добродетельной супруги. Будучи обесчещенной, покончила с собой. Ред.] или чтобы отец, похожий на старика Галотти, кинжалом освободил дочь от угрожавшей ей опасности".

Приведенные письма подтверждают, что в указанных кругах царила всеобщая распущенность.

Для характеристики нравственного бесстыдства, господствовавшего в Париже, в особенности в эпоху Директории, имеется теперь чрезвычайно богатый материал, собранный с течением времени и постепенно опубликованный. Так, например, мы слышим, что к числу светских развлечений в доме Барра, одного из трех правителей Франции, принадлежало и такое, что Барра вдруг исчезал совершенно бесцеремонно с одной из дам в соседней комнате и потом так же бесцеремонно появлялся в зале.

"Одна роялистка жаловалась, что Барра во время вечерних приемов иногда уходил с madame Тайен во внутренние покои, а потом снова появлялся с ней, обхватив рукой ее талию".

Мы слышим из достоверных источников, что устраиваемые тогда в светском обществе балы и празднества нередко кончались тем, что самые хорошенькие женщины соглашались танцевать совершенно обнаженными, что не составляло, впрочем, ни особенного труда, ни особенного различия, так как весь костюм исчерпывался, как мы знаем, часто одной только рубашкой. Мы слышим, далее, о таких балах, которые устраивались специально для этого, так что все участницы появлялись голыми. Подобные балы не имели, разумеется, ничего общего с так называемыми "праздниками красоты", так как они всегда завершались всеобщей оргией.

Аналогичные сведения имеются у нас и относительно буржуазной Англии. Нет такой формы массового разврата, которая не встречалась бы тогда. Самые дикие капризы имели и здесь своих типических представителей. Достаточно привести для примера следующий разговор Казановы с лордом Пемброком:

"На следующий день навестил меня лорд Пемброк. "God damn! * – воскликнул он. – И король живет не лучше в Сент-Джеймсе! Три квартиры, это уж слишком! Кто мешает вам принимать в верхних этажах женщин!" – "Милорд, именно об этом я и мечтаю. Может быть, вы знаете какую-нибудь хорошенькую женщину, которой можно было бы воспользоваться?" – "Я мог бы рекомендовать их вам десятками, да было бы неприлично, если бы вы получали остатки с моего стола из моих же рук!" – "Вы, стало быть, очень переменчивы?" – "Я никогда не мог иметь дважды одну и ту же женщину!" – "Вы женаты?" – "Это-то и приводит меня в бешенство. Впрочем, это мне нисколько не мешает вести образ жизни холостяка. Каждый день я имею дело с новым лицом. Приходится, конечно, много тратить, так как, обедая каждый день вне дома, как тут не разориться!"

В Лондоне часто основывались тогда богатыми жуирами так называемые "эротические клубы" для совместного разврата. На этот счет имеется такой богатый материал, что в своей книге "Geschlechtsleben in England" ("Половая жизнь в Англии". – Ред.) Е. Дюрен смог им наполнить целую пространную главу.

Имеются у нас аналогичные сведения и относительно мелкобуржуазной Германии. Мы узнаем, например, о массовых оргиях в виде балов, на которых танцевали голыми. В особенности из Берлина и Вены идут подобные сведения. Еще характернее для внутренней шаткости мелкобуржуазного быта то обстоятельство, что такой разврат царил не только в больших, но даже в провинциальных городах, что об этом все прекрасно знали и сотни существовали за счет неизбежных при этом своднических услуг. Один более чем классический пример может подтвердить это положение – бракоразводный процесс графини Софии Гацфельд с ее мужем графом Эдмундом Гацфельдом, разыгравшийся в 40-х и 50-х гг. в Дюссельдорфе.

Этот процесс получил мировую известность, так как он связан с именем Фердинанда Лассаля, ставшего защитником и спасителем этой угнетенной и гнусно оклеветанной мужем женщины.

Получить более точное представление о разоблаченных этим процессом гнусностях можно ныне только на основании написанного Лассалем иска о разводе, предъявленного им дюссельдорфскому ландгерихту (суду. – Ред.). Перед нами лежит как раз экземпляр этого прошения, занимающего 87 страниц in folio (большого формата. – Ред.) мелкой печати. Оно неизвестно более широким слоям публики и находилось тогда в руках только тех, кто принимал ближайшее в процессе участие, то есть в руках властей и членов семьи Гацфельд. Этот документ, к сожалению слишком пространный, чтобы привести его здесь хотя бы в выдержках, позволяет сделать следующий вывод: немного найдется других столь ценных для истории нравов документов, так ярко разоблачает он почти невероятную нравственную распущенность, царившую в этих кругах.