Страница 16 из 21
Все полны были одинакового рвения, но, говорят, только 60 человек ворвались в неприятельский лагерь. Не обращая внимания на кучи брошенного серебра и золота, минуя множество повозок с детьми и женщинами, ехавших в разные стороны без возниц, они стремились нагнать находившихся впереди, рассчитывая, что там окажется Дарий. С трудом нашли его; он лежал в повозке весь исколотый дротиками и уже почти кончался.
Все же он попросил пить; выпив холодной воды, он сказал Полистрату, подавшему ему: «Самое большое из моих несчастий в том, что я не могу отплатить добром за добро. Александр отблагодарит тебя, Александру же воздадут боги за его доброту к моей матери, жене и детям. Протягивая тебе руку, я протягиваю ее ему». Сказав это и взяв Полистрата за руку, он умер.
Александр подошел и явно опечалился несчастьем Дария. Расстегнув свою хламиду, он завернул в нее его тело. Настигнув впоследствии Бесса, он казнил его лютой смертью: два стройных дерева согнули вершиной к вершине; убийцу привязали к обоим, затем деревья отпустили; они стремительно выпрямились, разодрав тело пополам. Тогда же, облачив по-царски тело Дария, он отослал его к матери, а брата Эксафра взял в число «друзей».
С войском самым свежим вторгся он в Гирканию[46]; тут он увидел морской залив, который был, по-видимому, не меньше Понта; вода в нем оказалась преснее, чем обычно в море. Собрать о нем точные сведения он не смог и предположил, что, скорее всего, это лиман Меотийского озера.
Люди, занимающиеся изучением природы, давно уже знали истину; за много лет до Александрова похода они писали, что Внешнее море врезается в материк четырьмя заливами, и это из них самый северный: он называется Гирканским, или Каспийским, морем.
Тут какие-то варвары неожиданно напали на конюхов, ведших Букефала, и отняли его. Александр рассвирепел; он отправил к ним глашатая и пригрозил, что перебьет всех с женами и детьми, если ему не вернут лошадь. Когда же они пришли к нему, привели лошадь и сдали ему свои города, он обошелся со всеми ласково, а взявшим лошадь дал за нее выкуп.
Отсюда он снарядился в Парфию[47] и тут как-то на досуге впервые надел варварскую одежду. Может быть, он хотел приобщиться к местным нравам – принятие того, к чему люди привыкли и с чем сроднились, весьма способствует их умиротворению, – может быть, он незаметно пытался внушить македонцам мысль о том, что ему надо кланяться в ноги, и постепенно приучал их мириться с переменой в образе жизни.
Он, однако, не принял целиком мидийского облика, столь варварского и чуждого: не надел ни штанов, ни верхней одежды с рукавами, ни тиары, но устроил себе что-то среднее между персидской и македонской одеждой: она была скромнее первой и пышнее второй. Он надевал ее сначала только дома, принимая варваров и друзей, а затем стал появляться в таком виде на людях и на больших приемах.
Македонцев огорчало это зрелище, но, чтя доблесть царя, рассуждали: следует ему иногда уступать в том, что доставляет ему удовольствие и служит к его славе. А кроме того, его недавно ранило стрелой в голень так, что откололся кусок от берцовой кости; камнем его так ударили в шею, что у него надолго потемнело в глазах.
Тем не менее он, не щадя себя, подвергался опасностям: перейдя реку Орексарт[48] (сам он думал, что это Танаис[49]) и обратив скифов в бегство, он стадиев 100 гнался за ними, хотя и страдал расстройством желудка.
Здесь, по рассказу многих, в том числе Клитарха, Поликлета, Онесикрита, Истра и Антигена, к нему прибыли амазонки. Аристобул, Харет, секретарь Александра, Гекатей-эретриец, Птолемей, Антиклид, Филон-фиванец, Филипп из Феангел, Филипп-халкидец и самосец Дурис считают этот рассказ выдумкой. В пользу их свидетельствует, по-видимому, и сам Александр.
Подробно описывая все Антипатру, он говорит, что царь скифов предлагал ему в жены свою дочь, но об амазонках не упоминает. Рассказывают, что много лет спустя Онесикрит читал Лисимаху, тогда уже царю, четвертую свою книгу, где говорится об амазонках. Лисимах, спокойно улыбнувшись, спросил: «Где же я тогда был?» Восторг перед Александром, конечно, не уменьшится от того, принять этот рассказ или отвергнуть.
Боясь, как бы македонцы не отказались идти дальше, он оставил на месте большое число их, а сам с лучшими воинами, которые были с ним в Гиркании (20 тысяч пехоты и 3 тысячи всадников), решился на такую попытку.
Он сказал, что они мелькнули теперь для варваров, как сновидение; если же они уйдут, только взволновав всю Азию, то варвары сразу же кинутся на них как на беззащитных женщин. Он говорил, что он не держит желающих уйти; они засвидетельствуют, что Александр, приобретя вселенную для македонцев, был ими оставлен… он идет в поход с друзьями и добровольцами.
Почти в таких словах писал он об этом Аитипатру, а также и о том, что после этой речи все закричали: пусть ведет их, куда только захочет. После того как опыт с этой частью войска прошел удачно, нетрудно уже было склонить все войско: оно охотно последовало за ним.
Он все более усваивал себе местный образ жизни; коренных же обитателей приучал к обычаям македонским. Он считал, что во время его длительного отсутствия все устроится лучше без насилия путем дружественного общения и взаимного приспособления. Поэтому он отобрал 30 тысяч мальчиков и велел учить их греческой грамоте и приучать пользоваться македонским вооружением; к ним приставили много учителей.
Заключен был и брак с Роксаной – по любви: он увидел ее, цветущую красавицу, на пирушке в каком-то хороводе – брак, вполне соответствующий положению дел. Он ободрил варваров как одноплеменников жены Александра, и они стали относиться к нему с большой любовью, уважая чистоту его поведения: с единственной женщиной, победившей его, он не захотел вступить в незаконную связь.
Из его ближайших друзей Гефестион одобрял его поведение и так же, как он, изменил свой образ жизни; Кратер оставался верен отцовским обычаям. Первый помогал ему в сношениях с варварами, второй – с греками и македонцами. Вообще Гефестиона он особенно любил, а Кратера уважал; он и считал, и всегда говорил, что Гефестион любит Александра, а Кратер – царя. Между обоими поэтому существовала тайная вражда, и столкновения между ними бывали часто.
Однажды в Индии они кинулись друг на друга, схватившись за мечи; друзья бросились на помощь каждому. Александр подбежал и стал открыто бранить Гефестиона, называя его легкомысленным и безумным: неужели он не понимает, что если у него отнимут Александра, то он будет ничто.
Наедине он горько упрекал Кратера. Он свел обоих, помирил их и поклялся Амоном и другими богами, что их он любит больше всех, но если он узнает, что они опять поссорились, то он убьет или обоих, или зачинщика. После этого, говорят, они не задевали друг друга ни словом, ни делом.
Филота, сын Пармениона, пользовался большим уважением среди македонцев. Его считали первым после Александра по мужеству, выносливости, щедрости и верности друзьям. Рассказывают, что кто-то из близких ему попросил у него денег; Филота распорядился выдать. Управитель заявил, что денег нет. «Что ты говоришь? – сказал Филота. – Разве у тебя нет чаши или гиматия?»
Его высокомерие, богатство, роскошь в одежде и образе жизни были недопустимы для частного лица; в той важности и в том величии, какие он придавал себе, было что-то поддельное и грубое и ничего привлекательного. К нему начали относиться с подозрением и завистью, так что Парменион сказал ему однажды: «Сын мой, будь-ка поменьше». Перед Александром клеветали на него уже с давних пор.
46
Гиркания – область вдоль юго-восточного побережья Каспийского моря, в бассейне современных рек Гурган и Атрек.
47
Парфия – область к югу и юго-востоку от Каспийского моря на территории современного Туркменистана.
48
Древнее название Сырдарьи (иначе – Яксарт).
49
То есть Дон.