Ковчег Спасения

Солдат подошел к пленнику, который забился в угол, и сорвал с него одеяло.

Тот немедленно свернулся клубком, точно зародыш, и часто заморгал темными глазами: он явно отвык от света.

Клавейн с любопытством разглядывал заключенного. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы отбросить все прошлые догадки. В первый момент его можно было принять за молодого мужчину — вернее, подростка, судя по росту и пропорциям. Он лежал на полу, обхватив себя руками — совершенно голый. Бледно-розовая кожа тоже выглядела вполне человеческой. Одно предплечье, которое было хорошо видно, покрывали жуткие следы ожогов — яркие пятна молодой кожицы и мертвенно бледные шрамы.

Гиперсвин, или человек-свинья — генетическая химера свиньи и человека.

— Привет, — произнес Клавейн. Он говорил вслух, и его голос, усиленный динамиком скафандра, бил по ушам.

Гиперсвин зашевелился. Следующее движение было резким и совершенно неожиданным. Он выбросил вперед руку, сжимая в кулаке какой-то длинный металлический предмет. Блестящее лезвие рассекло воздух с певучим звуком, какой издает камертон, и с силой ударило Клавейна в грудь. Острие чиркнуло по броне, оставив узкую блестящую бороздку, скользнуло наискось к плечу, где щитки наползали друг на друга, и вошло в щель. В шлеме назойливо запищал сигнал тревоги. Клавейн отскочил прежде, чем лезвие пробило внутренний слой скафандра и коснулось тела. Клинок, выскочив из щели, с сухим треском ударил в переборку, вылетел из руки гиперсвина и завертелся на полу, словно звездолет, у которого вышли из строя система гироскопов. Это был пьезо-нож; нечто подобное лежало у Клавейна в пояснике. Похоже, человек-свинья ограбил кого-то из Демархистов.

Клавейн перевел дух.

— Ну что, начнем сначала?

Конджойнеры уже повалили гиперсвина на пол. Клавейн обследовал свой скафандр, вызвав схему повреждений. Небольшой разрыв герметической оболочки в районе плечевого сгиба. Смерть от удушья пока не грозит, но на борту неприятельского корабля вполне можно подхватить какую-нибудь неизвестную заразу. Почти не задумываясь, Клавейн вынул из поясника баллончик-спрей, подобрал диаметр носика и принялся замазывать эпоксидным уплотнителем поврежденный участок. Клей застыл почти мгновенно, образовав на месте разрыва серый пузырек наподобие цисты.

Задолго до начала эры Демархистов — на рубеже двадцать первого и двадцать второго века, то есть вскоре после рождения Клавейна — ученые провели эксперимент над домашними свиньями. Часть генов у этих животных заменили человеческими. Ткани свиней уже давно пересаживали людям, и предполагалось, что это расширит возможности трансплантации. В итоге у свиней действительно появились органы, идентичные человеческим, которые вполне годились для пересадки. Со временем появились более эффективные способы восстановления поврежденных тканей, но разрешение на эксперименты со свиньями оставалось в силе. Генетические изменения становились все более значительными, и наконец дело зашло слишком далеко. Результат оказался совершенно неожиданным: подопытные свиньи начали проявлять несомненные признаки разума.

Никто, и в первую очередь сами свиньи, так и не узнал, что произошло на самом деле. Скорее всего, ученые не ставили себе цели поднять интеллект животных до человеческого уровня. Но появление способности к связной речи не было случайностью. Не все свиньи оказались в равной степени «одаренными». Среди них выделялись группы с разным уровнем умственных и лингвистических способностей. Но умение говорить не появилось само по себе — его формировали и развивали целенаправленно. Это было не так просто — научить свиней правильно строить грамматические конструкции. Кроме того, легкие, гортань и ротовая полость гиперсвинов также были адаптированы под человеческую речь.

Клавейн нагнулся, чтобы побеседовать с заключенным.

— Ты понимаешь, что я говорю? — он обратился к гиперсвину сначала на норте, а потом перешел на каназиан — основной язык Демархистов. — Меня зовут Невил Клавейн. Ты под защитой Объединившихся.

Свин ответил. Перестроенная анатомия гортани и рта позволяла ему формировать вполне членораздельные звуки.

— Меня совершенно не волнует, кто кого защищает. Отвали и сдохни.

— Извини, но у меня на сегодня другие планы.

Гиперсвин осторожно приоткрыл один глаз с красновато-розовым белком.

— Кто вы такие, мать вашу? И где все эти уроды?

— Команда корабля? Боюсь, мертвы.

— Вы их перебили? — непохоже, что пленник был бы рад это услышать.

— Нет. Когда мы проникли на борт, они уже были мертвы.

— А вы кто?

— Как я уже сказал, Объединившиеся.

— А, «пауки», — гиперсвин презрительно скривил рот — гримаса получилась очень человеческой. — Знаешь, что я делаю с пауками? Скидываю в сортир и мочусь на них.

— Очень мило.

Похоже, разговоры ни к чему не приведут, подумал Клавейн. Он мысленно приказал солдатам ввести пленнику снотворное и переправить на «Ночную Тень». Он понятия не имел, что представляет собой этот гиперсвин, откуда он взялся и как его втянуло в круговорот войны. Ничего, когда этого поросенка протралят, многое тайное станет явным. А некоторые медикаменты Конджойнеров сами по себе творят чудеса.

Клавейн оставался на борту вражеского корабля, пока разведгруппа продолжала поиски. Однако Демархисты не оставили никакой ценной информации. Все банки данных были девственно чисты. Группы, проводившие разведку параллельно, не нашли ни технологий, которые не были бы известны Объединившимся, ни оружия, которое стоило бы взять с собой. Таким образом, все сводилось к стандартной процедуре уничтожения судна, чтобы оно не попало обратно в руки врага.

(Клавейн?)

«Что такое?»

(Мы поймали сигнал бедствия от грузовоза.)

«Антуанетта Бакс? Я думал, она уже мертва!

(Пока нет. Но это только вопрос времени. У ее корабля проблемы с двигателем — кажется, токамак вышел из строя. Она не может разогнаться, соответственно, ей не выйти на орбиту.)

Клавейн кивнул — скорее самому себе, чем Ремонтуа. Он представил параболическую траекторию «Штормовой Птицы». Возможно, корабль еще не достиг пика параболы. Но рано или поздно Антуанетта Бакс начнет падать в обратно, к облакам. Можно представить ее отчаяние, если она решилась подать сигнал бедствия, зная, что в радиусе досягаемости — только корабль Конджойнеров. Клавейн убедился на собственном опыте, что большинство пилотов предпочитали умереть, чем попасть в плен к «паукам».

(Клавейн… ты понимаешь, что мы не можем подтвердить запрос.)

«Понимаю».

(Мы создадим прецедент. Это все равно что поощрять нарушение закона. В крайнем случае, придется ее завербовать — у нас просто не останется другого выбора.)

Клавейн снова кивнул. Сколько раз он сидел пленников, которые вопили и бились в истерике, когда их вели на процедуру Присоединения. Операция сводилась к тому, что их мозги нашпиговывали нейромашинерией Объединившихся. Их страхи были совершенно необоснованны. Клавейн знал это лучше, чем кто-либо другой. Он помнил, как отчаянно сопротивлялся… но понимал, что чувствуют те, кто оказался на его месте.

Интересно, подумал он. Хочу ли я, чтобы Антуанетта Бакс прошла через этот ад? Или нет?

Некоторое время спустя Клавейн увидел ярко-голубую вспышку — корабль Демархистов вошел в атмосферу газового гиганта. Никто не производил расчет времени, но получилось так, что это произошло на ночной стороне планеты. Пурпурные отблески еще долго озаряли нагромождение облаков. Картина поражала своей красотой. Клавейн внезапно вспомнил о Галиане. Это огненное шоу привело бы ее в восторг — она вообще любила подобные зрелища. А еще она бы одобрила способ, которым он уничтожил вражеское судно — не потратив ни одной ракеты, ни одного фугаса. Все, что ему понадобилось — это три ракеты-тягача с «Ночной Тени». Маленькие «шершни», таща за собой тросы, прикрепились к корпусу корабля Демархистов, как рыбы-прилипалы. Потом тягачи повлекли судно к атмосфере газового гиганта и отцепились за минуту до того, как оно вошло в верхние слои — почти отвесно. Гибель вражеского звездолета выглядела впечатляюще.