Страница 11 из 228
Амарантянскую письменность разгадали компьютеры. На это ушло более тридцати лет — потребовалось скоррелировать множество различных артефактов, пока не удалось создать базовую модель, с помощью которой раскрыли смысл большинства известных надписей. Помогло то, что к концу существования этой расы сложился единый амарантянский язык, менявшийся очень медленно, так что одна и та же модель дала возможность расшифровывать надписи, разделенные несколькими десятками тысяч лет.
Амарантянская письменность ничем не походила на те, которые уже были известны человечеству. Все тексты были стереоскопичны. Они состояли из сплетающихся линий, которые должны были создать определенный рисунок в зрительном центре головного мозга. Предки амарантян были чем-то вроде птиц или летающих динозавров, но с разумом на уровне лемуров. В далеком прошлом их глаза располагались по обеим сторонам черепа, что привело к развитию двухкамерного мозга, где каждая половина синтезировала собственную модель мира. Позднее амарантяне стали охотниками, развили у себя бинокулярное зрение, но система связей в мозгу все еще сохраняла следы ранних фаз развития. Большинство амарантянских артефактов отражали эту ментальную двойственность, в частности, в виде ярко выраженной симметрии идеографических символов.
Этот обелиск не был исключением.
Силвест не нуждался в специальных очках, какими пользовались его сотрудники при чтении амарантянских иероглифов. Стереоскопичность видения достигалась у него благодаря особому устройству глаз, где был использован один из наиболее удачных алгоритмов Кэлвина. Но сам процесс чтения все равно оставался пыткой, ибо требовал невероятного напряжения.
— Посвети мне, — сказал он студенту, который тут же отцепил один из переносных прожекторов, а затем вытянул руку так, чтобы осветить ту сторону обелиска, где была выбита надпись. Откуда-то сверху пришла вспышка — сильный разряд электричества между разнозаряженными пылевыми облаками.
— Что-нибудь можете прочесть, сэр?
— Пытаюсь, — ответил Силвест. — Это, знаете ли, довольно трудная задача, особенно если вам не удастся удержать лампу, чтобы свет не прыгал по поверхности.
— Извините, сэр. Я стараюсь. Но буря крепчает.
Он был прав. Даже в шахте появились пылевые вихри. Было видно, что они набирают силу, что формируются серые пылевые завесы, колышущиеся в воздухе. В таких условиях долго не поработаешь.
— Прошу меня извинить, — сказал Силвест. — Я очень ценю вашу помощь. — Чувствуя, что его слова далеко не соответствуют ситуации, он добавил: — И очень обязан вам за то, что вы остались со мной, а не ушли за Слукой.
— Выбор не так уж труден. Не все из нас готовы отбросить ваши идеи с порога.
Силвест перевел взгляд с обелиска на студента.
— Все мои идеи?
— Мы считаем, что по меньшей мере они все заслуживают проверки. В конце концов… в интересах колонии понять, что случилось в те далекие времена.
— Вы имеете в виду Событие? Студент кивнул.
— Если амарантяне и в самом деле сами вызвали эту катастрофу, причем она совпала по времени с началом космических полетов… тогда это имело бы более чем академический интерес.
— Окончание фразы мне не по душе. «Академический интерес»… это звучит так, будто все остальное автоматически становится выше его. Но вы правы, нам нужно знать.
Подошла Паскаль.
— А что именно нам нужно знать?
— А что, если они действительно сумели как-то повлиять на солнце, и оно убило их? — Силвест обернулся к Паскаль, как бы желая пронзить ее взглядом неправдоподобно больших серебристых фасеточных искусственных глаз. — Так вот — нам не следует повторять их ошибок.
— Вы полагаете, это был несчастный случай?
— Я очень сомневаюсь, что они сделали это умышленно, Паскаль.
— Это-то я понимаю. — Он издевается над ней, а она этого терпеть не могла, что было ему прекрасно известно. — И еще я знаю, что инопланетяне каменного века не обладали способностью как-то влиять на поведение своего солнца. Ни случайно, ни целенаправленно.
— Мы знаем, что они были довольно развиты, — ответил Силвест. — Нам известно, что они пользовались колесом и даже порохом. У них были рудиментарные познания в оптике, они занимались астрономией в связи с интересами развития земледелия. Человечество путь от такого же уровня и до космических полетов проделало за пятьсот лет. Было бы дурацким предрассудком считать, что другие биологические виды не способны на то же самое.
— Но где доказательства? — Паскаль вскочила, с ее теплой шубы побежали потоки мелкой пыли. — О, я прекрасно знаю, что вы скажете: никакие высокотехнологичные артефакты не уцелели — они были слишком хрупкими. Впрочем, если б подобные свидетельства даже уцелели, то что это изменило бы? Даже Конджойнеры [2] не умеют зажигать и гасить звезды, а они в техническом отношении развиты куда сильнее прочего человечества, включая нас с вами.
— Я знаю. И это меня тревожит больше всего.
— Ладно, так что же говорит надпись?
Силвест тяжело вздохнул и снова вернулся к обелиску. Он надеялся, что короткое отвлечение от этого артефакта позволит его подсознанию поработать самостоятельно, и тогда смысл надписи внезапно прояснится, станет ослепительно очевидным, как то случилось с ответом на одну из психологических проблем, что не давали ему покоя перед визитом к Странникам. Но момент истины упрямо отказывался возникать. Иероглифы все еще прятали свой смысл. А возможно, во всем виновата напряженность ожидания? Ведь он надеялся на что-то монументальное, на что-то такое, что сразу подтвердит его идеи, хоть они и пугали его самого.
Но надпись, видимо, просто сообщала о каком-то произошедшем здесь событии, которое, быть может, и было важно для истории амарантян, но, учитывая надежды Силвеста, носило весьма ограниченный характер. Конечно, предстоит еще сложный компьютерный анализ, да и сам Силвест видел лишь небольшой фрагмент надписи, но бремя разочарования уже согнуло его плечи, а сам обелиск его больше не интересовал. Ему не было дела до этой надписи, какова бы она ни была.
2
От английского глагола conjoin — соединять, сочетать