Страница 61 из 72
— Запросто, — ответил я.
Ну, то есть давайте по-честному. Если бы эта девушка пригласила меня в преисподнюю, я бы и туда за ней последовал. Возражать у меня и в мыслях не было, и вот мы зашли.
Мы отправились в кино и угодили на хорошую картину.
Шел «Бешеный бык»,[6] а чувак на входе, видимо, знал Октавию и пропустил нас в зал, хотя мы и опоздали. Я думал о других фильмах, которые смотрел там, куда мои сверстники ходят на свидания, где они грызут попкорн, выпендриваются и щелкаются в фотобудках.
Одно было несомненно.
Это было не про нас.
Не про нас, потому что в какой-то момент Октавия прильнула ко мне, и я думал, сейчас поцелует. Но нет.
Она спала.
Я смотрел на нее и гладил по волосам, а она проспала всего Де Ниро, как он валтузил чуваков направо и налево, жирел, становился все безобразнее и сволочнее. Кино было черно-белое, на горле я чувствовал ее дыхание, ребрами — легкое касание ее груди.
Это было счастье.
По экрану побежали титры, и я фалангами пальцев осторожно погладил ее лицо.
Тихонько пошептал:
— Октавия.
И еще раз:
— Октавия.
Она проснулась, вздрогнула, испугавшись в темноте, тут же опомнилась.
— Слава богу, — прошептала она. — Это ты, Кэмерон.
Титры еще шли, Октавия чуть повозилась и тихо попросила:
— Можешь меня поцеловать, Кэмерон?
Обняв ее, я потянулся к ее губам.
Про тот момент я кое-что помню, и это одно из самых драгоценных моих воспоминаний.
Это мгновение, когда я склонился к ней, и она потянула меня к себе, и в темноте мы стукнулись зубами. Ее рот впустил меня, и тут как-то вдруг наши зубы столкнулись, и звук эхом пробежал по мне. И мне понравилось. Такая нечаянная истина.
В зале зажегся свет, и Октавия тихо сказала:
— А знаешь что, Кэмерон? До тебя я никого не хотела просить, чтоб меня поцеловали. Ты первый, кого я об этом просила.
Это меня удивило.
— Ты никогда не просила Руба?
— Его просить не приходилось.
— Да уж, наверное, — отозвался я. — Я как-то не подумал.
Если уж Руб чего хотел, он не ждал. А вот я — наоборот, ждал слишком долго.
— Штука в том… — Она легонько повернула мою голову к себе. — Мне нравится, что тебя надо просить. Это отличает тебя от всех, с кем я встречалась. — Она еще поцеловала меня. Нежно. Неспешно. — Вот такого человека я хочу рядом.
После кино Октавия решила, что пора домой, и мы пошли на вокзал и стали ждать поезда. На платформе была всегдашняя россыпь гуляк, психов, сигаретных воров и алкашей, и все их мысли и разговоры кувыркались по грязному перрону. А Октавия говорила мне про свою гармошку и про то, что из всех вещей она, наверное, ее единственную любила и от нее одной зависела. Подошел нужный поезд, мы стояли и смотрели. Мы смотрели, как двери распахнулись, а потом мы сели и смотрели, как поезд отвалил. Такое повторилось еще трижды.
— С ума сойти — я заснула.
Октавия покачала головой, на перрон налетел ветер от четвертого поезда. Он расшвырял мусор и послал по станции холодные волны.
И опять, когда поезд остановился и открыл двери, Октавия не двинулась с места. Я порадовался. Она попросила меня рассказать, что было в конце фильма, и в глазах, которым рассказывал, я видел, насколько они устали. Я видел: что-то спрятано или похоронено, но все еще не задавал вопросов. Я помнил, что по телефону Октавия пообещала что-то мне сказать, и я решил, что гармошка — это было вступление. Октавия рассказала, что начала играть в восемь лет, а в четырнадцать решила, что уже умеет настолько, чтобы этим зарабатывать. Я спросил, где ей приходилось играть, и она, как будто даже застеснявшись, перечислила с три десятка мест в разных концах города. Назвала песни. Первые, последние. Лучшие, худшие. Я видел ее с Рубом счастливой. Я видел ее счастливой и довольной со мной. Но такой я Октавию еще не видал. Тут была гордость, и в каком-то смысле мне это было близко — наверное, из-за того, что у меня начались слова.
Потом мы перешли на всякую всячину.
Что она раньше фанатела по «Чизлз».[7]
Что терпеть не может Селин Дион.
Любит губгармошки, расстроенные скрипки и соленую воду.
Ее любимая певица: «Лайза Джермано[8] — убирает всех, на мили вокруг, на ветер, который дует в этих тоннелях».
Любимый фильм: «Какой-то французский. Не помню названия, но офигительный».
Любимая песня: «Невеликие головы» Лайзы Джермано». (Че, блин, за Лайза Джермано, в конце концов?)
Любимая одежда: «Это легко. Твоя ракушка».
Любимое человеческое изобретение: «Мосты. Для меня это чудо, как вообще можно вкопать опоры под водой».
Худший момент в жизни: «Не буду говорить».
Лучший момент: «Недавно. Это или когда я просила Кэмерона Волфа стоять у меня под окном, или когда в гавани опустилась с ним на колени и, отбросив все сомнения, прильнула к его губам».
Любимый напиток: «Нет такого».
Любимый звук: «Стук зубов при поцелуе в пустом кинозале» (я порадовался, что она это тоже запомнила).
Самая большая досада: «Скоро расскажу».
Подошел следующий поезд, Октавия сказала:
— Надо ехать.
Когда она в последний миг, уже из вагона, на прощанье тронула меня за рукав и начала что-то говорить, двери закрылись.
— Вот она, — крикнула она через окно. — Вот самая досада. И для меня, хоть Октавия перед кино и сказала, что будет завтра играть на улице: там же, где и в прошлый раз.
Поезд ушел, я поторчал немного на перроне и пошел к эскалатору, поднялся на Элизабет-стрит и направился домой.
Дома меня ни о чем не спрашивали, но, похоже, все поняли, что прошло нормально. У меня все время вылезала улыбка. Вылезала постоянно.
И снова я не мог уснуть.
Ночь была Октавией.
Иногда приходили мысли про Стива, да и про остальных наших Волфов. Но все-таки в основном про Стива. Я не держал на него зла за то, что было на неделе, и хотел завтра зайти к нему перед поездкой в гавань.
Утром, позавтракав, я и отправился к Стиву. Звонить не пришлось: они с Сэл зависали на балконе. Стив не позвал меня зайти. Наоборот, ушел с балкона и спустился встретить. Я понял, это был жест. Стив вышел ко мне.
Он хотел что-то сказать, но я опередил.
— Какие планы на сегодня? — спросил я.
Стив поднял глаза на балкон и на вопрос не ответил. Он сказал:
— Спасибо.
То есть: «Спасибо, что не возненавидел меня».
Стив предложил завтрак, но я отказался. Уходя, я крикнул наверх Сэл:
— Пока, Сэл!
А Стиву сказал:
— Зайду, наверное, завтра или во вторник. Может, смотаемся на стадион?
— Заметно, — ответил он, и мы вернулись каждый к своим заботам.
И я уже почти ушел, но опять услышал голос Стива:
— Эй, Кэм! Кэм!
Он подошел ко мне, остановился шагах в десяти. Разговор на расстоянии.
Сказал:
— Не думал, что ты придешь. Во всяком случае, так скоро.
— Ну… — Я подергал молнию на куртке. — Ты отлупил четверых, по одному. А я, выходит, простил своего брата — за то, что называл меня пустым местом. Ну, так-то — подумаешь, большое дело! Правда?
— Я бы тебя возненавидел навечно, — признался Стив.
Я покачал головой.
— Это неважно, Стив. Давай, до скорого.
На причале я вышел из поезда уже без мандража. Все мои мысли бежали вперед, ища Октавию и ее песню, и уже с платформы я вглядывался вдаль, высматривая толпу слушателей и зрителей, что впитывали музыку, проливаемую Октавией.
Увидев ее, я ускорил шаг, но, подойдя, не стал присоединяться к толпе зевак, ну, по крайней мере, в толпу не полез. Я устроился в сторонке, сидел, слушал. Вой гармошки оплетал меня.
— Неважное сегодня шоу, — объявила Октавия, закончив играть и подойдя ко мне. Наклонилась и обняла меня сзади. — Всего сорок восемь шестьдесят, — пояснила она. Слова прошелестели мимо моего слуха. — С другой стороны, не так плохо. Пошли, Кэм, погуляем.
6
«Raging Bull» (1980) — кинодрама американского режиссера Мартина Скорсезе.
7
Австралийская марка рисово-кукурузных колечек с сырным вкусом, производится с 1971 г. — Примеч. ред.
8
Лайза Рут Джермано (р. 1958) — американская фолк-роковая певица. — Примеч. ред.