Страница 55 из 118
Потом он стряхнул оцепенение. Они пока еще не дома; нельзя поддаваться слабости. Он беспокойно поднялся и посмотрел вокруг. С юго-востока дул слабый, но упорный ночной бриз; они делали около четырех узлов.
— Хорошо идем, — сказал Фоке. — Если этот ветер продержится, пожалуй что и мотор ни к чему.
Он сидел на банке и курил дешевую сигарету. Потом оглянулся через плечо.
— Правее, — сказал он, не вставая. — Вот так. Хорошо. Так и держи, все время гляди на ту звезду.
Только теперь старик заметил Пьера, мальчуган всей своей тяжестью напирал на огромный румпель.
— Разве такой малыш может управлять лодкой? — спросил Хоуард.
Молодой рыбак сплюнул за борт.
— Он учится. Он паренек толковый. А когда ведешь судно, морская болезнь не пристанет. Пока дойдем до Англии, малыш будет настоящим рулевым.
— Ты очень хорошо справляешься, — сказал старик Пьеру. — Откуда ты знаешь, каким курсом идти?
В тусклом свете ущербной луны он разглядел, что Пьер смотрит прямо перед собой, и услышал ответ:
— Фоке мне объяснил. (Хоуард напрягал слух, тонкий голосишко едва различим был за плеском волн.) Он сказал править на эти четыре звезды, вон там. — Пьер поднял маленькую руку и показал на ковш Большой Медведицы. — Вот куда мы идем, мсье. Там дорога в Америку, под теми звездами. Там так много еды, можно даже покормить собаку и подружиться с ней. Это мадемуазель Николь мне сказала.
Скоро он начал уставать; лодка стала отклоняться от Большой Медведицы. Фоке швырнул окурок в воду и вытащил откуда-то груду мешковины. Хоуард взялся за румпель, а Фоке уложил сонного мальчика на палубе у их ног. Через некоторое время он и сам улегся на голые доски и поспал час, а старик по звездам вел лодку.
Всю ночь они не видели ни одного корабля. Быть может, суда и проходили поблизости, но без огней, и лодку никто не потревожил. Лишь около половины пятого, при первых проблесках рассвета, с запада, вспарывая воду точно ножом и оставляя за собой вспененную борозду, к ним помчался сторожевой катер.
Он замедлил ход за четверть мили от них и превратился из серой грозной стрелы в помятую, ржавую посудину; выглядел он все же грозно, но явно побывал во многих переделках. Молодой человек в шерстяной куртке и форменной фуражке окликнул с мостика в рупор:
— Vous etes francais?[115]
— Среди нас есть англичане, — закричал в ответ Хоуард.
Молодой человек весело помахал рукой.
— Доберетесь до Плимута?
— Мы хотим идти на Фолмут. — Под завыванье винтов катера и плеск волн не так-то просто было разговаривать.
— Вам надо идти в Плимут. Плимут! Дойдете?
Хоуард наскоро посовещался с Фоке, потом кивнул. Молодой офицер опять махнул им и отступил от борта. Разом вспенилась вода за кормой, и катер помчался прочь по Ла-Маншу. Он оставил за собой пенный след, и лодка заколыхалась на поднятой им волне.
Изменили курс, взяли на два румба восточное, запустили мотор, и лодка пошла со скоростью около шести узлов. Проснулись дети и опять начали маяться морской болезнью. Все они замерзли, очень устали и отчаянно проголодались.
Потом взошло солнце и стало теплее. Старик дал всем понемногу вина с водой.
Все утро они тащились по сияющему под летним солнцем морю. Иногда Фоке спрашивал у Хоуарда, который час, смотрел на солнце и выправлял курс. В полдень впереди на севере показалась синеватая черточка — суша.
Около трех часов к ним подошел траулер, с борта спросили, кто они, и, пока лодку раскачивало рядом, объяснили, что надо идти к высокому берегу Рейм-Хеда, видневшемуся на горизонте.
Около половины шестого подошли к Рейм-Хеду. Тут с ними поравнялся сторожевой катерок, который до войны был просто маленькой яхтой; лейтенант добровольного резерва вновь опросил их.
— Катуотер знаете? — крикнул он Хоуарду. — Где стоят летающие лодки? Правильно. Идите туда, в бухту на северной стороне. Там высаживаются все беженцы, у рыбачьей пристани. Поняли? Ладно!
Катерок повернул и помчался своей дорогой. Рыбачья лодка медленно миновала Рейм-Хед, потом Коусэнд, потом волнорез и вошла в надежные воды залива. Впереди, на холмах над гаванью, раскинулся Плимут, серый и мирный в вечерних солнечных лучах. Хоуард тихонько вздохнул. Ему вдруг показалось, что во Франции он был счастливее, чем будет на родине.
Лодку здесь почти не качало, и, глядя на военные корабли в заливе и на берег, дети немного оживились. Фоке по указаниям старика пробирался между военными кораблями; правее Дрейк-Айленда повернули круто к ветру и спустили коричневый парус. Потом, только на моторе, подошли к рыбачьей пристани.
Перед ними у пристани уже выстроились вереницей другие лодки, на английский берег выходили беглецы из разных стран, кого тут только не было. Хоуард со своими подопечными провел на воде с четверть часа, прежде чем удалось подойти к трапу; а над ними кричали чайки, и невозмутимые люди в синих фуфайках смотрели на них с причала, и девушки в нарядных летних платьях, запечатлевая происходящее, щелкали затворами фотоаппаратов.
Наконец все они взобрались по ступеням и присоединились к толпе беженцев на рыбном рынке. Хоуард был все в том же наряде бретонского батрака, небритый и очень, очень усталый. Дети, голодные, измученные, жались к нему.
Властная женщина в форме Ж.Д.С.[116], стройная, подтянутая, подвела их к скамье.
— Asseyez-vous la, — сказала она, очень дурно выговаривая по-французски, — jusqu'on peut vous atteindre[117].
Хоуард в изнеможении, почти в обмороке опустился на скамью. Раза два подходили женщины в форменной одежде, задавали вопросы, он машинально отвечал. Полчаса спустя молодая девушка принесла им всем по чашке чая, который они приняли с благодарностью.
Чай подбодрил старика, в нем пробудился интерес к окружающему. И тут он услышал английскую речь; несомненно, говорила женщина образованная.
— Вот эта группа, миссис Даусон. Семеро детей и двое мужчин.
— Какой они национальности?
— Это, видимо, смешанная группа. Есть одна довольно приятная девочка, которая говорит по-немецки.
— Бедный ребенок. Наверно, она австриячка.
Другой голос произнес:
— Среди этих детей есть англичане.
Сочувственный возглас:
— Да что вы! Но в каком они виде! Заметили вы, в каком состоянии их несчастные головки? Дорогая моя, они же все вшивые… — Возмущенная пауза. — И этот ужасный старик… Не понимаю, кто мог доверить ему детей.
Старик чуть улыбнулся и закрыл глаза. Вот она, Англия, такая знакомая и понятная. Вот он, покой.
12
Упала последняя бомба, в последний раз протрещала зенитка; пожары на востоке угасали. Со всех концов города запели фанфары — отбой воздушной тревоги.
Мы одеревенело поднялись с кресел. Я подошел к большому окну в дальнем углу комнаты, отдернул штору и распахнул ставни. На ковер со звоном посыпались стекла; прохладный ветер дохнул нам в лицо и принес горький, едкий запах гари.
Внизу на улице усталые люди в плащах, резиновых сапогах и в касках работали небольшим электрическим насосом. Что-то звякало, будто звенели хрустальные подвески тысячи люстр: это в домах напротив люди переходили из комнаты в комнату, распахивали разбитые окна, и осколки стекла сыпались из рам на тротуар.
Над Лондоном разливался холодный серый свет. Моросил дождь.
Я отвернулся от окна.
— И вы отправили детей в Америку? — спросил я.
— Да, конечно, — сказал старик. — Они поехали все вместе. Я дал радиограмму родителям Кэвено, предложил отослать Шейлу и Ронни, а Тенуа попросил меня отослать Розу. Я уговорился с одной знакомой женщиной, и она отвезла их в Бухту.
— И Анну тоже?
Он кивнул.
— Да, и Анна тоже поехала.
Мы направились к дверям.
115
Вы французы? (фр.)
116
Женской Добровольческой службы.
117
посидите здесь, пока вами смогут заняться (фр.)