Черная месса

Девушки сняли прихотливые вечерние наряды и одеты были в грязные халаты, ночные рубашки; серебристые и позолоченные бальные туфельки сменились шлепанцами и тапками. Волосы тоже были растрепаны, и чулки, слабо натянутые, висели на ногах складками.

Ложки подносились ко ртам, и чавканье слышалось отовсюду. Оскар, обедая вместе с дамами и сидя рядом с Людмилой, тихонько объяснял ей причину долгого отсутствия. Дирекция театра предложила ему в последний момент исполнить роль заболевшего коллеги. Хорошая роль, классическая роль, которую играл здесь в последний раз Кайнц[13], и, прежде всего, Оскарова первая большая роль. Он без колебаний пожертвовал двумя ночами для разучивания.

Людмила, обычно столь недоверчивая, глядела на него зачарованными глазами. Ему она всецело доверяла. Причина ведь так понятна. Слово за словом громко повторяла она оправдания Оскара, не стыдясь своей любви перед подругами.

Грета спросила название драмы, не преминув при этом похвастаться:

— Мой папа брал меня в театр на все представления. Вы знали Христианса[14], господин Оскар?

Оскар на мгновение смутился. Людмила не спрашивала об имени персонажа. Он проболтался, назвал драму, которая теперь не шла. Быстро взглянул на Людмилу. Однако та была полна веры. Она и более неуклюжую ложь не замечала.

Так и случилось, что Оскар, захваченный любовью девушки и ее просветленной прелестью, вопреки обыкновенно вялому течению своих страстей придумывал даже всякие нежности и предсказывал своей слушательнице прекрасное будущее.

Илонка, очевидно, что-то уловила из его шепота, так как громко рассмеялась:

— Слышали? Содержать он ее хочет!

И, обратившись к Людмиле:

— Да, будет он тебя содержать — задом в окне держать!

Людмила долго и напряженно раздумывала, нахмурив лоб и опустив глаза, прежде чем внезапно спросить чужим, глубоким голосом:

— Ты знаешь, Оскар, что было твоей величайшей подлостью? — И сама ответила, медленно выговаривая каждое слово: — То, что ты сегодня вернулся, — вот твоя величайшая подлость!

Однако не успели Оскар и другие осознать эту неожиданную фразу, как вошла Эдит, экономка, и слова ее едва скрывали ужасные предчувствия:

— Дети, я не знаю, что случилось, но в комнате господина Максля кто-то странно так стонет. Я не решаюсь постучаться — так мне страшно...

Тут все взглянули друг на друга, и перед взором каждого встал жалкий образ хозяина. И все сразу поняли, — как безотчетно понимали всегда, — что Максль — тяжелобольной человек. Все же эта мысль никогда никому в голову не приходила, — ведь даже старшая по рангу дама не помнила, давно зная господина Максля, чтобы он не был желтушным, вечно задыхающимся, смертельно усталым и забавным. Это ведь было ему свойственно. Потому никто не хотел слушать жалобы из его уст. А старая крестьянская поговорка гласит: к лошаку, пока жует, врача никто не приведет.

Теперь же стало ясно, что свиное жаркое с капустой и клецками останется холодным. Вспышка испуганной, даже материнской нежности встретила известие фрейлейн Эдит.

Все сборище поднялось, даже Людмила оставила Оскара. И по лестнице, охраняемой Венерой и трубачом из Зекингена, двинулась цепочка небрежно одетых молодых женщин, уже не замечавших манящего вращения своих округлых задниц и колен. Эта цепочка напоминала скорее толкотню служанок и опустившихся приказчиц, взбирающихся по ступенькам конторы по найму.

Однако чем выше поднималась толпа и чем ближе подходила к комнате хозяина, тем более давящим и смутным становился страх, который стягивал затылки, точно влажное полотенце. Девушки, дрожа, тесно жались друг к дружке, когда Эдит, не получив ответа, постучала в дверь три, четыре, пять раз. Наконец — стоны больше не доносились изнутри, — Эдит осторожно отворила дверь, и еще прежде, чем рука нащупала выключатель, самые отважные протиснулись в комнату мимо Эдит.

Никому нельзя было входить сюда. Это строго запрещал особый параграф домового уложения.

Свет странным образом прежде всего упал на множество изображений мадонн и святых по стенам и лишь затем обнаружил хозяина, который половиной туловища безжизненно свисал с кровати.

Он в обмороке, он мертв?

Эдит и Фалеска подняли тело на постель. Другие бегали одна за другой и таскали, причитая, из своих комнат одеколон, духи, ненужные флакончики с лекарствами, кои в неумеренных количествах лили на совершенно желтый лоб и в открытые губы.

Грета кричала все время, что не может выносить это зрелище. Илонка, напротив, возбужденно болтала и утверждала, вполне в своем духе, что в таких случаях помогает лишь одно средство — нарезанную луковицу растереть слюной и мазать ею ноздри впавшего в беспамятство. Она узнала про это средство от своей бабки — а кто разбирался в таких вещах лучше, чем ее бабушка? Эдит вспомнила об инструкции в рамке, что висела в кухне: «Первая помощь при несчастных случаях». Однако не нашла в себе мужества еще раз коснуться ставшего чужим тела.

Только Маня, дочка могильщика из Рокюкана, презрительно рассмеялась, подошла к кровати, по-деловому оттолкнула других, несведущих, и приподняла веко лежащего. Потом обернулась и с убежденным, чиновничьим лицом сказала:

— Он мертв!

Врач, которого тотчас вызвала Эдит, только подтвердил Манины слова.

VII

Скопились всякого рода трудности. Во-первых, если не предполагать всерьез баснословный, стародавних времен, удар кинжалом, — в доме все-таки лежал мертвец. А покойник, коего настигла не бесчинная и насильственная гибель, как случайного гостя, а мирная смерть у домашнего очага, — со служебно-врачебной точки зрения, умер надлежащим образом.

Посмертных распоряжений не осталось, чему не удивился ни единый человек, хоть раз видевший господина Максля. Усопшему ведь часто не хватало сил, чтобы закончить обед, — где же ему было почерпнуть энергии, дабы заняться делами этого мира и его интересами после своей кончины?

Долю в домовладении, завещанную его родителями, он уже много лет назад продал за чечевичную похлебку своему брату Адольфу, которому, со своей стороны, пришлось, разумеется, уступить ее вскоре темным дельцам-заимодавцам. Господину Макслю ничего другого и не оставалось, как переехать на Гамсгассе и жить в одной из комнат в качестве главы своих пансионерок.

Первоначально отношения между домом и хозяином оставались неясны. Законные наследники, дальние родственники, объявились лишь — почему о них и узнали, — на четвертый день после смерти. Потому все заботы лежали на плечах фрейлейн Эдит. Но плечи эти многое способны были вынести.

Даже интересы полиции и учреждений по имущественному наследованию с особенной настойчивостью направлялись на внезапно осиротевшие заведения подобного рода. Но отношения, которые Эдит поддерживала не только с полицией, но и со всеми муниципальными и государственными учреждениями, были в высших сферах желанными, доверительными и прочными. После беглой проверки положения вещей руки Эдит оставили свободными, а она была достаточно дальновидна, чтобы уладить дела в свою собственную пользу и к соразмерной выгоде персонала, обеспечив торжественные почести трупу.

Нельзя не поставить ей в заслугу, что большую сумму, вчера еще полученную от хозяина, — он обыкновенно с небрежной щедростью отпускал экономке деньги на деловые расходы, — что эту неучтенную пока сумму она честно отложила про запас, даже запечатав ее в почтовом конверте, на котором изящными буковками написала «Господин Максль» и благоговейно нарисовала после имени крест. Она была достаточно бескорыстна, чтобы потратить эти деньги на похороны по высшему разряду. Однако именно в самом погребении и лежала основная причина всех затруднений.

Прежде всего — религиозный вопрос.

Господин Максль был иудейского происхождения. Она, Эдит, насладилась в свое время воспитанием монахинь-урсулинок и всегда признавала, что без этого строгого обучения, без блаженства искренней церковной веры ей никогда не довелось бы достичь столь многого — то есть в такие молодые годы стать экономкой одного из благороднейших домов Европы. Если ей ставили в упрек, что профессия, которой она служит, никак не совмещается с религиозным чувством, она рассказывала обычно историю одной исповеди. Молодой священник отпустил ей грехи в исповедальне со следующим утешением:

13

Йозеф Кайнц (1858—1910) — великий немецкий актер.

14

Рудольф Христианc (1869—1921) — актер, много гастролировал в амплуа юного героя и первого любовника.