Безвременье

Дорошевич В.М.

БЕЗВРЕМЕНЬЕ

Сон бессарабского помещика

«И снится чудный сон Татьяне»…

Снится бессарабскому помещику сон. Снится ему, будто его имение на завтра назначено с торгов за неплатёж процентов в банк, — а он, помещик, сидит на террасе и читает в газетах передовую статью «О процветании помещичьего землевладения в России», где говорится, что очень уж много льгот и выгод предоставлено гг. помещикам. Тут же сидят жена, дети, гувернантка, две бонны.

Жена рассчитывает:

— Завтра именье с молотка пойдёт, — гувернантку и бонн, конечно, отпустить придётся. Сама в гувернантки или, в крайнем случае, хоть в бонны пойду. Тоже, слава Богу, кое-чему в институте училась! А детей можно добрым людям раздать. Девочек мои же портнихи возьмут: они шустренькие, а Коленьку по столярной части можно пустить, — у него к этому пристрастие. Вот, слава Богу, всё и устроились!

И среди таких-то обстоятельств вдруг слышит помещик: по дороге колокольчик звенит, бубенцы заливаются.

— Кто бы это мог быть?

И только что хотел помещик распорядиться, чтобы в погреб шли и на всякий случай винца нацедили, — как к террасе подкатил щегольской дормез на четвёрке, кучер на козлах боком сидит, лихо так, — а из дормеза на террасу вышла свинья.

Самая обыкновенная свинья.

Хотя и идёт на одних задних ногах.

Жирная такая.

Ветчина у неё на ходу так и поворачивается, так и поворачивается, — слюнки текут даже, вот какая ветчина!

Вошла, поклонилась на манер Чичикова, — голову немножко на бок, но, впрочем, не без приятности.

Хозяйке к ручке подошла, детишек мимоходом по голове копытцем потрепала.

Изумлённому хозяину ножкой шаркнула и вдруг человечьим голосом спрашивает:

— Имею честь видеть владельца селения Прогорешты?

Хозяин всё больше и больше диву даётся, забыл даже, кто перед ним, сам поклонился и ответ держит:

— К вашим услугам. Кого имею честь?

— Я — свинья!

И так это сказала без всякой конфузливости, а, напротив, с большим достоинством.

Помещика даже в пот бросило:

«Фу, ты, чем только нынче люди не гордятся! Ну, времена! Этого, однако, я даже в Одессе не видывал».

— Что же вам собственно?

— А вот, — говорит, — сейчас всё узнаете. Именье ваше, скажите пожалуйста, в банке заложено?

— Да вы что же, собственно? Расспросы ваши к чему же? Вы, может быть, назначены, — или так, по статистике только прохаживаетесь.

— И не назначена, — говорит, — и по статистике не балуюсь. Потому что статистика, это — даже с моей, свиной, точки зрения — есть свинство! Ездить по прогоревшим помещикам и расспрашивать: «а здорово вы прогорели?»

— Гм… Зачем же в таком случае изволили пожаловать?

— Пожаловала я по своей доброй воле. А зачем — об этом будет речь впоследствии. Теперь же, будьте добры, на вопросы отвечать: ваше именье в банке заложено?

— И по двенадцати закладным ещё!

— Это отлично!

«Вот и поступки, — думает помещик, — себе приобрела губернские, а всё-таки сразу видно, что свинья: у человека имение заложено, перезаложено, а она радуется!»

— Да, — говорит, — это очень хорошо, что только по двенадцати. С банковской оно, положим, тринадцать закладных составляет. Число не хорошее! Но бывают числа и похуже. Вон я тут, у вашего соседа, была, — так у него, не считая банковской, по семнадцати закладным имение забухано. И все семнадцать он всё «вторыми закладными зовёт». У меня, говорит, — что ж? Банку должен, да по вторым закладным. Комики вы, господа! Ну, да это в сторону. Когда же ваше именье продавать будут?

— Не дальше, как завтра.

— И это превосходно. У вашего соседа вон вчера именье продали. А тут время, значит, ещё есть.

— Что же я, по-вашему, до завтрашнего дня сделать успею? Если мамалыги хорошенько поесть, — так хороший бессарабский помещик за такое время даже выспаться-то, как следует, не успеет. А вы говорите: «время есть»!

— Спасти можно.

— Да кто ж бы это меня спасать пришёл? Хотел бы я этого дурака видеть!

— Я!

И копытом себя в грудь стукнула.

— Я — свинья!

«Эк, — думает помещик, — ей это звание как понравилось!»

Однако, спохватился и даже в движениях суету обнаружил:

— Да вы, может быть, винца красненького или беленького с дороги не пожелаете ли? Порастрясло вас, — закусить, может, чего? Я сейчас мамалыги велю сварить, брынзы дадут. Слава Богу, пока до завтра ещё всё это есть.

— Благодарствую, — говорит, — вина я не пью, потому что состою в одесском обществе трезвости, а мамалыги с брынзой потом не откажусь, съем. А пока присядем, о деле поговорим!

«Чёрт её знает, — думает помещик, — в первый раз со свиньёй о деле говорить приходится».

Присели.

— Вы, может быть, не денег ли мне предложить взаймы желаете? — вкрадчиво и издалека начал помещик. — Так тринадцатую закладную можно хоть сейчас… на ваших же лошадях и в город… тут недалеко!

— Нет, — говорит, — не денег! Деньги что? Вздор — деньги!

И даже вздохнула, словно правильной жизни человек, поучающий других бескорыстию.

— Деньги — тлен.

— Ну, нет! Этого не говорите. Деньги, это, сколько мне помнится, штука не дурная. Оно, конечно, если с философической точки зрения — деньги, действительно, не что иное, как тлен, но тлен приятный!

— Деньги — вздор! Я вам кое-что получше дам, чем деньги.

— Что ж это такое, что получше денег?

— Поросят вам дам. Вот что, батенька!

Тут помещик даже со стула вскочил, как ужаленный.

— Да на кой же чёрт, позвольте вас спросить, мне ваши поросята дались? С кашей я их, что ли, есть буду?

Даже побагровел весь: такая насмешка! А свинья хоть бы что!

— На что вам, — говорит, — поросята, это я вам потом объясню. А теперь будьте добры отведите меня в такое место, где бы я опороситься могла. Потому мне время пришло. Я это в одну минуту, — а потом опять за прерванный разговор примемся.

Помещик повёл свинью на свою постель. Действительно, как говорила свинья, так и случилось: не успела свинья лечь, как двенадцать поросят появилось. Да каких поросят, один к одному, розовых, румяных, «пятачки», словно только что с монетного двора вышли, — так и горят! Ну, прямо, каши поросята просят! Взглянешь, так и хочется крикнуть:

— Человек, сметаны и хрену!

— Не надо ли вам чего? — помещик заботливо спрашивает.

За свиньёй уж ухаживает: этакое на дом благополучие видимо снизошло. Двенадцать! По числу закладных как раз. А сама — тринадцатая, как долг банку. Да жирная такая, здоровая, — совсем капитальный долг.

— Нет, — говорит, — ничего. Умыться только дайте. Мы, свиньи, чистоту любим.

«Не слыхал, — думает помещик, — про такую вашу добродетель!»

Однако, из жениной уборной всё, что полагается, дал.

— Ну-с, — свинья говорит, — теперь мы мамалыги поедим. Я, признаться, после трудов проголодалась. А потом именье осматривать поедем. А детишки мои пусть пока с вашими ребятишками поиграют, куда их брать?

Закусили. Велел помещик свою коляску новую четвернёй и с бубенчиками заложить, — и поехали.

— Это что у вас? — спрашивает свинья.

— Кукуруза.

— Долой! Гарбузами засейте, я гарбузы люблю. А это что такое?

— Пшеница.

— И пшеницу долой! Тоже под баштан пойдёт!

Словом, всё, что ни увидит, — всё долой. Везде одни тыквы велит сеять.

Только одни виноградники позволила оставить.

— Это, — говорит, — пусть. И вам будет что пить и я, признаться, виноградные выжимки страх как люблю! Ну, а теперь: камень у вас есть?

— Чего другого, а камня у меня в именье сколько вам угодно. Хоть пирамиду строить.

— Ну и начинайте сегодня же сарай строить.

— Что ж это, однако, будет? Для чего в конце концов сараи, когда и класть-то в них нечего?

— Что будет?