Страница 35 из 39
— Прасковья Гуртовенко! Прасковья Гуртовенко!
По пятому громкому оклику на одном из мешков что-то зашевелилось. Раздался писк ребёнка.
И поднялась женщина, одетая в рубище.
— Я Прасковья. Чего надоть?
На «матраце», среди лохмотьев, лежит анемичная, малокровная, бледная, словно восковая, трёхлетняя девочка, её вторая дочь.
— А где твоя другая дочь, Ирина?
Не знаю почему, но мне вспоминается почему-то библейский вопрос: «Каин, где брат твой Авель?»
— А я почём знаю! Нешто её усторожишь! Пошла, должно, на Молдаванку к тётке, там и заночует!
Чтоб не беспокоить других ночлежниц, мы вызываем её в коридор.
Гуртовенко-мать типичная представительница «потерянной женщины» ночлежных домов.
Наружность мегеры, умеющей, когда нужно, прикинуться «казанской сиротой».
Она три года, как овдовела, имеет «друга сердца», ночлежника, ночующего здесь же, в этом же приюте. Пьянствует, в пьяном виде бьёт свою 11-летнюю дочь Ирину и трёхлетнюю Елену. Заставляет Ирину ходить просить милостыню, причём «для жалости» даёт ей трёхлетнюю сестрёнку. И два года тому назад заставила Ирину промышлять своим детским телом. Ирина приносит, когда 30, когда 40 копеек. И если приносит мало — Прасковья её бьёт.
— Тебя приговорили на 3 недели?
— На две!
Несчастная даже не знает, на сколько её приговорили.
— Ты заставляешь заниматься свою дочь нехорошим делом?
— И-и, что вы? Это всё девчонки наплели, наговорили! Ребёнок ещё махонький! Где ей! Наплели на меня.
— Что же, твоя дочь честная девочка?
— Известно, ещё махонькая!
— Буде врать-то, — осаживает её один из проходящих мимо ночлежников, прислушавшийся к разговору.
Гуртовенко-мать слегка конфузится.
— Это верно… В прошлом году случилось с ней это несчастье… Так я вот какими слезами тогда плакала.
Гуртовенко показывает на пальце, какими слезами она «тогда» плакала. Слёзы величиной в полпальца.
— А чтоб теперь девочка этакими вещами займалась, ничего этого нет. Наплели!
Но тут в разговор вступается и всё дело разъясняет «Васька Малый».
«Васька Малый» — детина, косая сажень в плечах. Красивый, рослый, здоровенный, балагур и весельчак.
Это человек с прошлым. Судился.
— Сколько, во всей точности не помню. Но что пять разов, это — верно.
Лишён прав за грабёж, живёт по ночлежным приютам и, по его словам, «работает».
Но что у Васьки Малого называется «работать» — разбирать не станем.
Человек здесь всё и вся знающий.
Он сразу разъясняет спор.
— Балует у неё девчонка! Это верно, что балует! Не признаётся только, вашескородие! А балует! Это вам в других ночлежных приютах их поискать надо. Здесь не ночуют теперь, боятся, недавно облава была. В других они все.
И Васька Малый перечисляет ночлежные дома.
— Там много их есть. Разного возраста. Этакие вот, этакие, этакие…
Васька Малый с улыбкой показывает от полу всё ниже и ниже.
Вы отступаете с некоторым ужасом.
Да ведь он говорит о 8-летних девочках.
Неужели это правда?
— Будьте спокойны-с? — смеётся Васька Малый.
Идём по ночлежным домам, отыскивать эти жертвы человеческого греха и преступления.
Обойдя несколько ночлежных домов, мы находим их, наконец, в одном приюте.
На сегодняшнюю ночь они скучились здесь все, — несчастные подруги Ирины Гуртовенко по ремеслу.
Девочки в возрасте от 10 до 14 лет.
От 10 до 14, но не забывайте, что они занимаются этой профессией уже по 2 года и больше.
Перед нами тот уголок ада, который Данте назвал «злой ямой».
Перед нами «злая яма» Одессы, где гибнут и нравственно и физически дети.
Как же дошли они до «жизни такой».
Ирину Гуртовенко с девятилетнего возраста начала посылать мать.
А вот Софья, русская, 14 лет, жертва семейных неурядиц.
Я не называю её фамилии, потому что её отец служит и «имеет место» в Одессе.
По её словам, она — жертва мачехи.
Отец женился на другой, мачеха её невзлюбила и стала «наговаривать». Отец, послушавшись наговоров, выгнал её из дома, отказывает в самой ничтожной помощи.
Своим ужасным ремеслом она начала заниматься из-за нужды только с января или февраля этого года.
Место её прогулок — Соборная площадь и Дерибасовская улица.
Если бы при чтении этих строк у отца явилось желание, пока ещё, быть может, не поздно, спасти свою несчастную дочь, — он может найти её в приюте «Маиорки», около Толкучего рынка.
Ите Боксерман лет десять.
Из них два она уже известна, как постоянная обитательница ночлежных приютов, — и год тому назад вступила на тот же путь, по которому идут её подруги.
Итого — восьми лет.
Отец у неё умер давно. Мать служила на месте, прислугой, а потом занялась мелкой торговлей.
Ита бежала от матери, её соблазнила подруга Энта Мехер, тогда 11-летняя девочка:
— Будем воровать, гулять!
Падение этого ребёнка произошло в Ботаническом саду.
Ита переживает первый период своего падения.
Кроме того, просит милостыню.
На заработанные «таким» образом деньги она живёт сама и отдаёт часть своему «другу сердца» Лейбе Дрогинскому, двенадцатилетнему мальчику, живущему на её средства.
Её сажали в приют для неимущих, но она бежала.
Её поймали, но в конце концов «накрутили уши» и выгнали: эта 10-летняя девочка портила других.
— Это она при вас так, присмирела, а то так ругается, что ужас!
Эта 10-летняя девочка рассказывает про своих подруг «всё», всё понимая.
— О, это будущая «Золотая ручка!» — с улыбкой кивает на неё содержатель ночлежного дома.
Эта десятилетняя девочка, год уже промышляющая развратом, держащая на свои средства «друга сердца», поражает своим ранним развитием,
Перед вами бойкая, живая, умная и даже остроумная девочка.
Она не без юмора показывает, как её подруги воруют лакомства «из-под шали», как они носят «шлейф», гуляя по Дерибасовской.
И посмотрите, какой завистью, какой детской жадностью к гостинцам разгораются её глаза, когда она говорит про Энту Мехер, что та:
— Покупает себе лакомства, пирожное, купила жареную гуску и съела!
Перед вами ребёнок, маленький ребёнок с речами старой, прошедшей огонь и воду, кокотки.
Она спокойно говорит вещи, заставляющие краснеть видавшего виды человека.
Я не верил своим глазам, своим ушам.
Мне вспоминался сон, который видел перед самоубийством Свидригайлов в «Преступлении и наказании».
Вы помните этот страшный сон?
Свидригайлову снится, что он нашёл ребёнка, маленькую девочку, И вдруг эта девочка, этот ребёнок улыбается ему улыбкой кокотки, он читает следы разврата на лице этого ребёнка… и просыпается в ужасе.
Мне казалось, что я вижу тоже страшный сон, что я вот-вот проснусь в ужасе, в холодном поту.
Но этот спёртый воздух, эти дети, кивающие головой, поддакивающие рассказам Иты Боксерман.
Эта Энта Мехер, очевидно, «львица» среди несчастных детей!
Энте Мехер «уже» 13 лет.
Её мать — воровка.
— Брат тоже был вором, а теперь торгует лимонами.
Она говорит это «воровка», «вор», точно так же, как мы сказали бы:
— Мой брат — инженер, доктор, адвокат, журналист.
Это не ругательное слово, а просто точное определение профессии.
Она росла у тётки, торгующей на Привозе, где и пала.
На Энту здесь смотрят с завистью. Энта смотрит на других свысока.
Она «зарабатывает» рубля четыре в день.
За нею числятся подвиги: из-за неё один господин, будто бы, даже бросил жену (???).
Конечно, Энта преувеличивает и врёт, но вы видите, чем эти дети гордятся.
Энта — самая хорошенькая во всей этой «злой яме». У неё красивое лицо и совсем не детский взгляд.
— Энта белится, румянится и пудрится! — сплетничает про неё Ита Боксерман.