Мэдук

Два волшебника — Весельчак Снодбет, получивший такое прозвище благодаря умению вовремя вставить острое словцо и привычке украшать себя разноцветными лентами с колокольчиками, а также старец Грундель из Пропастазма — дерзнули игнорировать указания Мургена и дорого поплатились за свою заносчивость. Снодбет, будучи неспособен выбраться из ванны, внезапно многократно увеличившей силу притяжения, был поглощен миллионом маленьких черных насекомых. Грундель проснулся на кошмарной поверхности одной из лун Ачернара, окруженный гейзерами расплавленной серы и стелющимися облаками голубых испарений — никакие заклинания не помогли ему вернуться на Землю.

Чародеи убедились таким образом в преимуществах сдержанности, но их менее приобщенные к тайнам бытия современники по-прежнему предавались вздорным распрям и потугам на превосходство. Кельты, мирно прозябавшие в даотской провинции Фер-Акила, поддались подстрекательскому влиянию новоприбывших гаэльских банд из Ирландии; они зарезали всех попавшихся под руку даотов, провозгласили королем грузного угонщика скота по имени Лысый Морган и нарекли свою землю Годелией. С тех пор даоты никак не могли покорить этих отколовшихся смердов.

Прошли годы. Однажды, почти случайно, Мурген сделал поразительное открытие, настолько пугающее, что в течение нескольких суток великий чародей пребывал в оцепенении, уставившись в пространство. Мало-помалу к волшебнику вернулось самообладание, и наконец у него в голове сложился замысел, успешное осуществление которого позволило бы приостановить или даже повернуть вспять неумолимую поступь судьбы.

Усилия, связанные с этим проектом, теперь поглощали всю энергию Мургена, и жизнь его превратилась в почти безрадостную череду сосредоточенных изысканий.

С тем, чтобы оградить себя от постороннего вмешательства, Мур-ген предусмотрел препятствия, удерживавшие незваных посетителей от попыток приблизиться к Свер-Смоду; кроме того, он поставил перед входом пару часовых-демонов, отпугивавших самых настойчивых нарушителей спокойствия. С тех пор коридоры и залы Свер-Смода наполнились зловещей тишиной.

Но в конце концов даже Мурген почувствовал потребность в каком-то развлечении. По этой причине он создал свое воплощение, позволявшее ему, по сути дела, вести две жизни одновременно.

Это порождение, сформулированное с пристальным вниманием к деталям, ни в коей мере не напоминало двойника Мургена ни внешностью, ни темпераментом. Возможно, различия оказались даже более существенными, чем изначально предполагал Мурген, так как характер Шимрода порой отличался непринужденностью, граничившей с легкомыслием, что само по себе не гармонировало с безрадостной атмосферой, царившей в Свер-Смоде. Мурген, тем не менее, привязался к отпрыску и обучил его как навыкам повседневного существования, так и тайнам магического искусства.

Спустя несколько лет Шимрод соскучился и, с благословения Мургена, с легким сердцем покинул Свер-Смод. Довольно долго Шимрод бродяжничал по Старейшим островам, иногда прикидываясь крестьянским увальнем, но чаще изображая из себя рыцаря, странствующего в поисках романтических приключений.

В конечном счете Шимрод слегка остепенился и поселился в усадьбе под наименованием Трильда на лугу Лальи, в нескольких милях от Тантревальского леса.

Тем временем ска, укрепившиеся на Скагане, наращивали и совершенствовали военную машину. Стремясь к расширению жизненного пространства, они вторглись в Северную и Южную Ульфляндию, но им нанес сокрушительное поражение Эйлас, галантный молодой король Тройсинета, в результате присоединивший к своим владениям всю Ульфляндию — к бесконечному раздражению Казмира, короля Лионесса.

Не считая учеников и новичков, на Старейших островах оставались в живых не больше дюжины настоящих чародеев. В числе самых выдающихся можно было назвать Байбалидеса из Ламнета, Нумика, Миоландера, некроманта Триптомологиуса, Кондуа из Конда, Северина Звездочета и Тиффа из Троага. Многим другим в последнее время пришлось тем или иным образом закончить существование — что само по себе свидетельствовало о небезопасности избранной ими профессии. Ведьма Десмёи по неизвестным причинам растворилась в воздухе в процессе порождения Фода Карфилиота и Меланкте. Тамурелло также проявил непредусмотрительность; отныне, превращенный Мургеном в скелет горностая, он отбывал пожизненное заключение в пузатой склянке, подвешенной в большом зале Свер-Смода. Скелет, с трудом помещавшийся в тесном сосуде, скорчился, просунув череп между двумя задранными берцовыми костями; маленькие черные глазницы впивались невидящим взором в каждого, кто проходил мимо, с первого взгляда внушая безошибочное ощущение опасности, исходящее из этого сосредоточения безудержной жажды мщения.

Самой удаленной провинцией Даота, так называемыми Топями, правил Кларактус, герцог Даотских Топей и Фер-Акилы, чей гордый титул давно уже звучал напыщенно и преувеличенно, так как древнее герцогство Фер-Акила, захваченное кельтами, ныне именовалось Годелийским королевством. Малонаселенные предгорные Топи не могли похвастаться плодородием; единственным торговым центром в этих местах был ярмарочный городок Бланитц. Крестьяне на редких фермах выращивали ячмень и выпасали овец; в нескольких полуразвалившихся замках обедневшая знать прозябала в условиях, немногим отличавшихся от существования фермеров — их утешали только понятия о чести и приверженности традициям рыцарской доблести. Им чаще приходилось утолять голод кашей, нежели мясом; сквозняки продували пустынные залы их цитаделей, заставляя колыхаться языки пламени смоляных факелов, вставленных в укрепленные на стенах чугунные подставки, а по ночам призраки бродили по коридорам, вздыхая о давно забытых трагедиях.

Западную окраину Топей занимала обширная пустошь, поросшая лишь терновником, чертополохом, бурой осокой и разбросанными группами чахлых темных кипарисов. Пустошь эта, известная под наименованием Равнины Теней, граничила на юге с зарослями кустарника, окаймлявшими Тантревальский лес, на севере переходила в Рябую Трясину, а на западе упиралась в Дальний Данн — эскарп протяженностью восемьдесят миль и высотой, как правило, не меньше трехсот футов, за которым начинались горные луга Северной Ульфляндии. Единственная дорога с болотистой равнины на альпийские луга поднималась по расщелине эскарпа. С незапамятных времен в этой расщелине была устроена крепость, закупорившая просвет тяжелыми каменными блоками, потемневшими от времени и напоминавшими почти однородное включение в поверхности утеса. С равнины в крепость можно было попасть только через узкий проход, закрытый подъемной решеткой, а высоко над входом тянулся ряд парапетов, защищавших выбитую в скале нишу — террасу крепости. Данайцы нарекли эту крепость «Поэлитетц» — что означало «неприступная» на их забытом наречии; действительно, Поэлитетц никогда никому не удавалось взять штурмом в лоб. Король Тройсинета Эйлас атаковал ее с тыла и заставил ска покинуть этот форт, отмечавший восточные пределы их проникновения на Хайбрас.

Теперь Эйлас стоял у парапета террасы Поэлитетца с сыном, Друном, и обозревал Равнину Теней. Солнце стояло почти в зените ясного голубого неба — сегодня по равнине не бежали тени облаков, благодаря которым, скорее всего, она и получила свое название. Когда они стояли плечом к плечу, сходство Эйласа и Друна нельзя было не заметить — худощавые и широкоплечие, оба отличались выносливостью и ловкостью, присущими людям скорее жилистым, нежели мускулистым. Будучи среднего роста, отец и сын выделялись правильностью черт лица, серыми глазами и светлыми коричневатыми волосами. Друн вел себя непринужденнее Эйласа — в его манерах можно было заметить признаки тщательно сдерживаемого желания покрасоваться, сочетавшиеся с некоторой склонностью к беспечному удальству — качества вполне привлекательные постольку, поскольку они проявлялись с сознательной умеренностью. Король Эйлас, отягощенный сотнями докучливых обязанностей, выглядел более спокойным и задумчивым. Его положение требовало, чтобы он постоянно скрывал естественные побуждения и их страстную настойчивость под маской безразличной вежливости, и Эйлас уже привык носить эту маску практически в любых обстоятельствах. Сходным образом, Эйлас обычно предпочитал проявлять мягкость, граничившую с застенчивостью, чтобы не тревожить и не подавлять подданных доходившим до экстравагантной дерзости упрямством, позволявшим ему доводить до конца осуществление далеко идущих замыслов. В фехтовании ему почти не было равных; когда он этого хотел, проницательностью и остроумием он блистал не хуже, чем танцующим острием меча — но эти сполохи прорывались внезапно, подобно снопам солнечного света в разрывах между тучами. В такие минуты лицо Эйласа оживлялось, и он казался таким же молодым и жизнерадостным, как Друн.