Страница 81 из 91
Король слушал речи шляхтича, опершись руками на изгиб седла. Он уже очень утомился, и в голове у него гудело. Силы были на исходе. От ветра, свистевшего в ушах, мешались мысли, король мечтал только о хорошей еде, добрых вестях и дружеской беседе. Просьба шляхтича напомнила ему об его собственном споре со своим высокородным родителем Вацлавом I и переплелась с воспоминаниями давних дней.
«Где же я слышал подобные речи? Не те ли это голоса, что звучали в пору моего детства, морочили меня и до сих пор покушаются на мою душу?» Тут король наклонился и узрел князя. Явилось ему хмурое лицо и юношески чистый взгляд. Король спрятал усмешку и молвил, отвечая на собственные мысли:
— Ведомы мне подобные дела, знакомы бунты против отцов.
Кивнув головой в знак согласия выполнить просьбу мазовецкого шляхтича, он двинулся к его усадьбе.
В тот же день Пршемысл почивал в светлице с низким потолком. Опускались сумерки. Подле королевских покоев, не смыкая глаз, бодрствовали священники и шляхтичи. Какой-то капеллан читал часы, рыцари с мечами на бедрах превозмогали дремоту, и вездесущий паж на цыпочках бегал с места на место — то таскал кувшинами воду, то сгибался под охапкой сена.
— Что это ты тащишь?
— Королёвский кухарь, сударь, и королевский цирюльник дрожмя дрожат от холода. Лежат в конюшне, нечем им прикрыться и нечего постелить на пол.
Прежде чем шляхтич схватился за палку, слуга исчез среди наемников. А наемников было во всех углах, точно мух. Они кишмя кишели в прихожей, торчали на приступках лестниц, и всяк припоминал какое ни то свое ремесло. Один чинил попону, другой чистил сковороду, третий пытался выпрямить согнутые рамена креста. И это еще не все! Нужно было укрепить разболтавшиеся пряжки, подтянуть родпругу, зашить плащ, в котором воловий рог провертел дыру; нужно было ковать железо, работать кочергой и пестиком, и шилом, и пером. Оно понятно, во время переходов из строя выходит много больше вещей, чем при пожаре. Вот ежели бы лошадки были прикрыты лебяжьим пухом да ежели бы их круп был такой же мягонький, как шея лебеди, то небось и котелки не пришли бы в негодность, а добрая их половина не разбилась.
ПОЖИВА
Меж тем как наемники возились, наводя порядок, священнослужители распевали комплеториум, король грезил о победах, а его войско забылось сном на соломе, на сене, под стропилами и в лачугах, — все, у кого в Мазовецких краях было хоть какое жилье, вынуждены были освободить его и убраться в лес. Прижав к вискам ладони или закрыв ладонью рот, люди исторгали либо тяжкий вздох, либо проклятья. Им было ясно, что, когда они вернутся, то не найдут у себя ни муки, ни зерна, а буренка их не переживет опустошительного налета. Поскольку общие беды и нехватки сближают людей, у них возникает желание вместе посетовать на жизнь, пожаловаться друг дружке и обсудить дела; вот и тут один бедолага рассказывал другому:
— Ох, кум, были у меня корова и два вола, ох, были! — единственные мои кормильцы! Каждый Божий день я выгонял их из хлева, каждый Божий день сыпал корм в кормушки. Яловица подрастала, у меня уж и дубинка была наготове, уж я собирался ее забить — и вот на тебе! Сдается мне, это ее повесили меж двух буков. Задрав копыта кверху, хвост на хребтину. Что говорить, ясно, она это.
— Господи, накажи ворюг! — отвечал на это сосед. — Господи, накажи! Или дай мне, по крайности, силу и дозволение, чтоб самому защитить себя от врагов. Вот бы посмотрел Он, как я их проучу. Господи Боже, ведь в христианской стране живем.
Иные мужики (в отличие от своих набожных соседей) времени даром не теряли и через задние ворота угоняли скотину в лес. У таких хитрецов, понятное дело, на душе было повеселее. Король не король, князь не князь, а им представлялось, будто могут они и посмеяться.
— Ежели пану шляхтичу пришло в голову все раздавать, то пущай раздает свое. Коровок у него без счету, а волов — и того больше.
— А чего ему свое раздавать? — вопрошал иной. — Отчего бы ему не пощекотать имущество врагов? Пущай противу них и выступит, пущай его люди с добычей вернутся.
— Хорош тот поход, когда и бедняк обогатиться может, это еще куда ни шло, а вот призывать в дом короля, чье войско в два присеста всех овечек сожрет, это, люди, для нас погибель!
Обменявшись мыслями, подняли селяне обушки и погнали — всяк свое стадушко — в чащи. Брех собак, окрики и битье всполошили коровенок настолько, что бросились они бежать и остановились лишь около Косьювского брода, там, где обитал Кмитасов род.
Только-только рассветает, и стадо приближается к уже знакомым для нас местам.
Милый наш Кмитас набросил на плечи дикарское одеяние, взял рогатину, взял лук, взял стрелы и, невзирая на трескучий мороз, отправился в лес. Бродит он по лесу и видит следы; их все больше и больше. Ух, смотри-ка, здесь стадо свернуло! Впереди — крупная скотина, за ней — коровки и нетель, молодые бычки замешкались.
Кмитас припустил вслед за стадом. Вот он уже слышит мычание, уже различает светло-желтый хребет дойниц, он уже наткнулся на редкостную добычу!
Кмитас не поверил собственным глазам! Шлепал себя по ляжкам, скакал, прыгал, визжал от восторга. И прежде чем проворный священник смог бы дочитать «Отче наш», скинул с плеч свою шкуру; вот он рвет ее на части, связывает ноги бычкам, отгоняет стадо куда-то в дубняк, к лачуге своего дядюшки.
Кмитас очень доволен и рад. Возвращается к околицам людских поселений и распевает во все горло, и славит волю Господа, которая пришлась ему как нельзя более кстати.
ЛАТЫНЬ
Настал день, и король пробудился.
Едва разнеслось, что Пршемысл бодрствует, пришли к нему чешские господа, а вслед за ними — дьякон Разек, а затем — поверенный Оломоуцкого епископа, священник из Саксонии родом. Сам епископ был утомлен, прихворнул, сидел у камина и не мог выйти навстречу паломникам, которые утром прибыли в расположение королевского войска. Так что вместо епископа пилигримов встретил его поверенный и перво-наперво пошел сообщить королю, кто да кто из святых отцов к нему пожаловал.
Когда поверенному дозволили говорить, он сказал так:
— Король, здесь несколько святых паломничеств. Одна процессия несет хоругвь, другая — чудесные дары, а третья явилась просто так, сама по себе. Среди паломников — монахи ордена Немецких рыцарей, монахи порванных ряс, они пришли с пустыми руками. Три дня и три ночи они не ели, не пили, тащились по дремучим лесам — только для того, чтоб Преклонить перед тобою колена и иметь возможность вместе с нашими братьями, то бишь — вместе со священнослужителями, которых привел ты, обратиться к Богу с молитвой о спасении твоей души. Молитва крестоносцев, король, пронизает небеса и противу молитв мазовецких монахов весьма почитаема, скажем, как почитаема речь старого шляхтича противу речи новичка, молодого рыцаря, еще не столь сведущего в рыцарских древних обычаях и только вчера посвященного. Святость крестоносцев, появившихся здесь, рождена не только что, не в день последний, она стара и просмолена, как бочка винодела, где хранится вино, выдержанное и славное.
Король дал поверенному ответ и указал ему место ошуюю себя. Потом повелел дьякону по имени Разек отвести крестоносцев к своим священнослужителям.
— Епископ хворает, — молвил он. — Его поверенный останется со мною. Хотелось бы мне, чтобы крестоносцы побеседовали с моими священниками. Пусть выскажут все, что их тревожит, и все, что, по их мнению, можно изменить в их пользу с помощью светской власти.