Страница 24 из 91
Меж тем Якоубек крутился у очага. Все валилось у него из рук, так что вскорости сделалось явно, что он все такой же нескладёха, как и раньше. Нетка приметила это, но пастух и служанки не обращали на Якоубка никакого внимания, словно его и не было вовсе. Был он бос, ноги — сплошные синяки и ссадины, живот впалый; Господи, да таких — как собак нерезаных.
Когда Ханс проглотил курчонка, настроение его стало еще лучше: вытерев жирный подбородок, он оседлал скамейку и проговорил:
— Нетка, был бы у тебя толковый мужик, который умел бы пахать как следует, жила бы ты припеваючи. По-моему, у тебя десять коров, две пары волов, еды Достаток, и все-таки ты терпишь нужду. Разве Петр не заботится о тебе как надлежит?
— Господь Бог, — ответила Нетка, — наполнил Петрову голову чудными мыслями. Выставил его людям на посмешище — и помутил его разум. Работает как раб, роется в горах и твердит, что он богач! Да все это — одни слова, намедни принес три локтя сукна — вот тебе и все богатство!
Говоря это, взглянула Нетка на Якуба, и почудилось ей, что Петр и Якуб — словно две щепки одного полена.
«Бог, — подумала она, — наказывает меня за нетерпение, с которым я кормила королевича, и за прегрешения супротив покорности и смирения».
От этих размышлений слезы выступили у Нетки на глазах. Плакала она, все валилось у нее из рук. И хотите верьте, хотите — нет, но чем обильнее были ее слезы, тем отчетливее она понимала, что любит эту свою печаль, и супруга, и сыночка.
— Брось, Нетка, не сетуй! У меня теперь власть. Я разыщу твоего мужика и велю ему вернуться и заботиться о тебе как надлежит. Говорят, он теперь богат? Эх, совсем парень потерял разум, но я покажу ему его место! Пощупаю у него суму, и увидим, что из нее посыплется — серебряные монеты или скорпионы да черви.
— Сударь, не делайте этого. Бог велит нам жить раздельно. Мне — здесь, ему — там. Мы расплачиваемся за свои грехи. У меня земля, которая ничего не родит, а Петр, сказывают, такой же бедолага: роется в копях, прикасается к серебру, а оно под его руками стекает в глубины и ускользает.
Ханс уже не в первый раз слышал о богатстве Петра, и созрел у него замысел — во что бы то ни стало разыскать кузнеца. Хотелось ему это совершить христианского милосердия ради, ибо жалко ему стало несчастную Нетку, да и для того, чтоб исполнить волю благородной Анежки. Что правда, го правда, однако, наряду с милосердным участием и желанием исполнить повеление Анежки, был у Ханса еще и свой повод для того, чтобы тронуться в путь. Алчность! Едва животные успели передохнуть, как Ханс, с трудом взгромоздясь в седло, двинулся с двумя челядинцами к горам Иглавы. Якоубек, помогавший Хансу залезть на кобылу, смотрел как зачарованный, но Нетка резко захлопнула двери и в приливе внезапного гнева велела Якоубку отправляться пасти коров.
В те времена Иглава была совершенно непохожа на остальные городища. С чем ее можно сравнить? — Нет здесь городских домов, нет усадеб, нет тут и кремля, и все-таки жизнь вокруг древнего поселения бьет ключом, и оно заново застраивается. Не все поля еще вспаханы, многие луга затоптаны, а гора и долина и весь край скорее похожи на бойкий перекресток, чем на поселение. Разветвленная сеть тропинок да ограды, да груды каменьев и — небольшие копи. Тут и там — жалкие лачуги, а кое-где — одни стены. Но что до веселья и работы — то этого хоть отбавляй. Вокруг тягловых лошадей суетятся люди, а с горы где ни попадя съезжают повозки, телеги, волокуши. Можно увидеть коней, оседающих на круп; волов с громоздкой поклажей выше головы, носильщика с непосильной тяжестью на спине, скрипят ломы, отваливаются и скатываются вниз куски руды, и вслед за упавшей тяжестью столбом поднимается пыль. Обнажив грудь, тянут свою ношу рабочие, отскакивают от пролетающих мимо свай рудокопы, где-то поодаль движется удивительная процессия, состоящая из торгашей, бродяг, фокусников и музыкантов. Одни, свесив голову на грудь, шагают, задумавшись, другие — торопятся, а третьи — остановились, сбившись в кучу. Приятно видеть, как покачиваются их бедра, потому что заиграли дудки и звучит барабанная дробь.
Мимо холмов и копей, откуда торчали мускулистые спины, средь шума и гама ехал бывший житель Фландрии, Ханс по прозванию Каан. Одет он был как знатный шляхтич, да только мало кто уступал ему дорогу, а женщины, суетившиеся у своих очагов, оборачиваясь к нему, морщили нос. Хансу приходилось кричать на безучастных парней и стегать их хлыстом по головам. Истомившись, в ярости схватил он с высоты своей кобылки за плечо какого-то волынщика и приказал, чтоб тот отвел его к человеку по имени Петр, который раньше был кузнецом и пришел сюда из Мликоед. Бедняга послушался. Они пошли вдоль оград, через обозначенные колышками небольшие поля и мимо виселиц, ибо в подобных местах палачу прохлаждаться некогда! Напротив! Впечатление такое, будто именно он — хозяин Иглавы. Его подручные — то бишь бирючи и стражники, поглядывали на Ханса без особой приязни. Шапки у них почти одинакового покроя, на плече — копье, на боку — меч. лук — на расстоянии вытянутой руки, и это бывшему кухарю понравилось больше, чем их любезное приветствие.
Когда Ханс и его слуги ушли на полмили вперед, волынщик махнул рукой в сторону какой-то долинки и сказал:
— Вон то место, где Петр гору копает. Я его знаю, он богатый и не сквалыга.
Услышав такие слова, Ханс натянул узду и едва не вывалился из седла.
— Петр богат, — удивился он, — а в голове полно вшей?
— Сударь, — ответил волынщик, — можете мне поверить. Он богат, и это так же верно, как то, что я беден. А если угодно узнать, как он скопил свои богатства, то я объясню: у него есть секрет, как плавить руду. Поверьте, тут полно сумасбродов, которые тайком коробами носят ему породу с серебром. Петр отделяет серебро от породы, делает это очень умело и получает большое вознаграждение.
Тут конь Ханса замер. Сам всадник отпустил узду, подперев локоть правой руки ладонью другой, сжал губы и стал размышлять, напрягая свой мозг. Когда мысль созрела, он подъехал к Петру и, поднявшись в стременах, заорал что было мочи:
— Кузнец, а кузнец! Эй! Ты слышишь меня? Твой приятель и королевский слуга приехал за тобою!
В эту минуту Петр варил свою похлебку и как раз собирал ложкой пену. Был полдень. Солнце палило немилосердно, и марево чуть-чуть трепетало в воздухе.
Услышав знакомый голос, кузнец поднял голову и через огонь посмотрел туда, где стоял Ханс.
Боже милосердный, Петр узнал его в мгновение ока, и в сердце его закипел гнев. Он не знал, что предпринять. Не знал, что сделать раньше. Но уже в следующую секунду поднялся, кликнул своих помощников, и те подхватили бидоны и чаны! Никто и оглянуться не успел, как огонь в печи потух, а из Перевернутого котелка вылилось варево. Шкворчало в горячей золе и жирной струйкой лилось кузнецу под ноги.
— Любезный, отчего ты потушил огонь и вылил похлебку из котелка?
— Я беден, сударь. Больше чем на похлебку не зарабатываю, а эта из полых костей, сладкую негодный резник себе оставил, а наше хлебово ты и в рот не взял бы. Приметил я, что у седла твоего прислужника болтается заяц, и подумал — может, дашь мне ножку или кусочек спинки, вот и перевернул свое хлебово.
— Ха, — воскликнул бывший кухарь, — ты известный враль, мы ведь не первый день знакомы! За сколько печей ты платишь десятину королевскому сборщику?
— Отдаю, тридцать денежек и установленную долю выплавленной руды. Делаю все, что положено, а сам остаюсь ни с чем.
— Господи, — воскликнул Ханс, — он остается ни с чем! А что же ты не возвращаешься к Нетке, которой по милости господина короля и госпожи королевы отвели прекрасный надел? Ты ее не кормишь, скверно о ней печешься, но твой повелитель, который сделал ее такой богатой, ныне велит тебе собираться в дорогу и торопиться в Мликоеды!
В ответ на эти слова Петр начал плакаться сетовать на свою нищету и под конец сказал:
— Сударь, все мое богатство я выменял на копу яиц, и теперь, когда должны вылупиться цыплята, ты хочешь, чтоб я все бросил?