Страница 18 из 91
— Вы вольны простить или возненавидеть меня, благородный король, ваше дело поступить, как сочтете нужным, но я настаиваю, чтобы при распределении бенефиций соблюдались права епископа, чтоб священников судили церковным судом и чтоб подданным духовников не чинилось притеснений.
— Я готов признать, епископ, что никто не убережен от ошибок, и могу себе представить, что судьи или посадники не всегда исправно ведут дела. Но хочешь, я скажу тебе, на какой грех своих подданных я взираю с наибольшим отвращением? Это — чванство!
Меж королем и епископом возник по этому вопросу спор, и судьей в этом споре стал папа Гонорий, преемник Иннокентия. И случилось так, что разгневанный папа и епископ Ондржей приняли постановление, чтобы в Чехии не отправляли более святого богослужения, и при этом великое множество знатных вельмож оказалось отлучено от Церкви.
И тогда король, тоже распаленный гневом, наложил арест на все епископские поместья и доходы, несправедливо обошелся с имуществом священнослужителей, а грамоты, документы и старые рукописи развеял по ветру.
Некоторые священники, дабы удержаться при дворе, воспротивились церковным указам, и папа строго покарал их.
В то время, а было это в воскресенье, после полудня, в пражское подградье примчался на осле наш знакомец Бернард.
Что такое? Он не узнал торжища у Тынского двора. У входа в костел — священник, снявший капюшон, ворота на запоре, колокол не звонит.
— Что тут попритчилось?
Богатые купцы, ремесленники, лавочники, простолюдины — все запричитали в один голос:
— Отче, откуда бы ты ни явился, если ты посвящен в сан и милосерд душою, побудь здесь с нами и не откажи в благословении: ведь так тебе повелел Бог!
Бернард был несколько смущен, но отказывать он не умел. И вот, отпустив ослика, стал он отправлять молитву. Когда он прочитал две фразы из «Верую», столпился вокруг него народ, так что яблоку негде было упасть. Но — ах, какое несчастье! — уже верхами скачут к нему прислужники епископа, вот они переходят в галоп, а один из них, соскочив на полном ходу, голосит:
— Так-то ты считаешься с постановлениями епископа!
Тут прислужник, что схватил Бернарда под микитки, заметил, что у него и тонзуры-то нет.
— Боже милостивый, хорош гусь! Молится, благословляет, проповедует, а у самого голова не священника, а ворона!
Епископские слуги пришли в дикую ярость, и трудно вообразить, что произошло бы с Бернардом, если бы случайно не проезжал поблизости вельможа, который, сколько себя помнил, выискивал, где затевается драка. Видя целую свору епископских бирючей, знатный господин не стал утруждать себя расспросами, схватил Бернарда, поднял его будто перышко, и в мгновенье ока монах очутился на осле.
Потом Бернард вместе с вельможей рысью помчались на Град. Когда их обступила стража, вельможа сказал так:
— Я привел сюда монаха, который выступил против епископа. Не выгоняйте его, отведите ему уголок где-нибудь в хлеву, а ослик пусть устраивается где ему вздумается!
ПОУЧЕНИЕ
У Пршемысла была дочь — нарекли ее Анежкой — и она даже среди своих сестричек выделялась особой прелестью. Король уже в раннем детстве обещал ее руку какому-то польскому воеводе. Но тот воевода-умер, и когда власть Пршемысла укрепилась, а необыкновенная прелесть этой девушки стала явной, дядья и родственники принялись уговаривать Пршемысла, дабы подыскал он ей жениха королевской крови.
Меж тем принцесса проводила дни в Доксанском монастыре. Изучала Писание и Заповеди Святой Церкви. Когда ей исполнилось восемь лет, стала она такой красавицей, какую даже среди людских созданий и представить невозможно. Волосы у нее были каштановые, слегка волнистые, нос тонкий, гордый, хорошей формы, кожа нежная и шелковистая. Но мало этого! Это еще ни о чем не говорит, ибо за красотой, которую можно видеть и выразить словами, скрывалась мощь и красота потаенная, как в мече таится сила ударов и слава побед. Одним словом, свойства, умом непостижимые: неизъяснимое блаженство пополам с благостной печалью и восторженной радостью, некое особое дыханье, от которого рвется ввысь человеческое сердце, единство падения и взлета, глубины и возвышенности, необъятности и цельности, пронизанные бурным чувством, — эти необыкновенные свойства делали Анежку несказанно совершенной. Ясно было, что для этого создания тесен даже удел королевы.
Принялись тут шляхтичи и дамы судить да рядить, и часто при этом упоминалось имя Генриха, который должен был стать императором.
И прежде чем мысль эта отчетливо выявилась у Пршемысла в уме, прежде чем он ощутил на языке острый привкус слов, в которых выразились бы его желание и воля, в душе его уже жила мечта о том, чтобы столь прелестная девушка заключила именно этот брачный союз.
Генрих должен был стать императором Римской империи. Где же еще мог он найти себе невесту высокороднее, прелестнее и добродетельнее? Какой другой отец и король мог сравниться с Пршемыслом Отакаром и какая еще принцесса могла стать рядом с Анежкой?
Самим естественным ходом событий неопределенные желания обрели словесное выражение, и вот уже среди простых людей и среди сильных мира сего стала привычной мысль, что Анежка и Генрих связаны друг с другом и что им следует соединить свои судьбы, а позже и возлежать на одной постели. Так и Анежка привыкла считать себя императрицей. Ушла из монастыря, стала жить при дворе австрийского герцога Леопольда, и дочь герцога Маргарита сделалась ее приятельницей. Вместе постигали они ученую премудрость, кушали за одним столом и питали, как видно, одинаковые надежды.
И случилось так, что намерения Генриха разошлись с надеждами Анежки. Видать, в небесах, где встречаются желания, сгустились тени. Сталось так, что император назвал своей дочерью и супругой сына Маргариту Австрийскую.
Отчего? По какой причине?
Чрезмерная легкость в достижении цели представляется некоторым людям насилием над их волей, и то, что легко осуществить, кажется им назойливым предписанием. И начинают эти люди отказываться от дел, почти свершенных, и разрывают узы, в нерасторжимости которых кое-кто был уже уверен. Отрекаются ли они тем самым от прежнего сердечного влечения? Соблазняет ли их выгода? Или, может, пьянит тот вопль, что сопровождает их поступок? Кто угадает?!
Когда между родом Пршемысла и родом австрийских герцогов вспыхнула вражда, Анежка воротилась домой. Кручина, тоска, жалость и унижение сокрушали ее сердце. Была она грустна, покорна, но внутри ее существа, будто забытая мелодия, звучали безмерные желания, и сила, и достоинство. Она горько переживала свое полное одиночество. Вглядывалась в небесную глубь. И увидела простор, который славнее самой славы.
Однажды, когда Анежке захотелось выйти из покоев, случай завел ее в отдаленную часть Града, где росли деревья, кустарники, трава. Легкими шагами прошла Анежка в эти заросли, укрытая листвою и тенью, и неожиданно встретила монаха Бернарда. Ему дозволялось пасти своего осла где заблагорассудится; вот он и расхаживал с ушастой животиной под кронами дерев и, будто зачарованный, любовался своим осликом и пташками небесными. Солнце золотило его волосы, лик его сиял, а мысль устремлялась к божественным высотам. Никого он не видел, не слышал, не замечал, и не предполагал, что кто-либо может за ним наблюдать, и, упав на колени, принялся творить такую молитву:
«Бойтесь и почитайте Бога, славьте Его и горячо благодарите Его. Возносите Ему молитвы.
Поклоняйтесь Господу Богу всемогущему в трех лицах, Богу Отцу, Богу Сыну и Святому Духу.
Кайтесь, допускайте проступки, чтобы покаяться, ибо известно, что смерть близка.