Страница 10 из 91
Говорят, что после этих слов высокородный священнослужитель Иоанн принес новый и превосходный комплект шахмат. Фигуры короля и королевы черных были словно золотые, а у белых — словно серебряные. Маркета села играть с датским вельможей. Передают, что обоих охватило волнение и от ужаса помутился ум, а их искусность, мастерство и мудрость уступили место горести, отнюдь не печальной. Страх объял их, как вода рыбок. Горящий светец над их головами казался им, верно, солнцем, заходящим над далеким миром, людские голоса не достигали слуха, и ничто — ни люди, ни слова не могли пробудить их от странного очарования.
Королева, госпожа Адлета Саксонская, заметив смятение дочери, приблизилась к ней на два шажка. Хотела было погладить ее, коснуться ее руки, прижаться к ее плечу, но Бог, который простирает свою длань, храня добрых людей, простер над ней обе длани: она не могла сдвинуться с места, и на глаза ее навернулись слезы — слезы счастья и печали, сокрушения и надежды.
Ах, она от всего сердца желала, чтобы Маркета вырвалась из дома, где нанесено им страшное унижение, где ее мать вынуждена касаться оскверненного ложа из дома, где среди вороха одежд — самые роскошные принадлежат прелюбодейке, из дома, чьи стены сотрясаются; от звуков лютни, как от бесчисленных ударов, которые обрушиваются на укрепления почти поверженного города.
Королеве стало очень грустно: тяжко было и задерживать Маркету, но еще горше было разлучаться с нею. С тоской взглянула королева на короля. Его улыбка и ранила ее, и дарила таким счастьем, каким обморок может облагодетельствовать измученного человека. Она видела изгиб красиво очерченных губ, ощущала невольную победу, мужа, чело которого излучало милость, возбуждавшую любовь. Ей представилась ее судьба и почудилось, будто слуха ее касается чей-то голос и слышатся такие слова:
«Чего ты плачешь? Чего печалишься? Смотри, я веду тебя сквозь узкие ворота, веду тебя по дорогам, усыпанным острыми каменьями, но на путях этих есть все, о чем ты тоскуешь, и, понятно, там же ты найдешь и повод для радости и утешения».
Когда королева вернулась мыслью к делам земным, когда смогла государыня оглядеть окружающие покои, то узрела вельмож чешских и датских, как вплотную подступают они к Маркете и датчанину и даже заглядывают им через плечо. В зале стояла тишина, и лишь время от времени раздавался голос Пршемысла.
О чем он говорил?
Ни Адлета, ни кто-либо иной не в состоянии были вдуматься в его слова. И отвечали растерянными улыбками, и прикладывали к сердцу ладони, и теребили пряжки поясов.
Спустя некоторое время всем показалось, что на шахматной доске позиция Маркеты выглядит предпочтительнее и она выигрывает.
При одной мысли об этом датчанин обмер и, как все столпившиеся вокруг, не знал, то ли радоваться, то ли предаваться грусти. Обаяние Маркеты было столь велико, что в сердце своем он отказывался думать о короле Вальдемаре.
Он желал себе поражения.
Но потерять Маркету? Потерять столь прелестное существо? Никогда! Он хотел напрячь свой ум. Однако старания его были тщетны, ибо некий ангел сковал руки играющих, взял дело в свои руки и, сказывают, способствовал тому, чтоб победа склонилась на сторону датского вельможи.
— Такова легенда, которая живет в преданиях сказителей.
Что же касается событий, досконально известных и определенных, то засвидетельствовано, что Вальдемар, король Датский, взял в супруги Маркету, дочь Пршемысла. В этом браке, как в зеркале, отражаются устремления чешского короля и его растущее влияние. И верно, что пани Маркета была наделена очарованием и редким умом, унаследовав этот дар от матушки. А неизъяснимая прелесть, изящество, мелодичный голос и непринужденность, с какой она двигалась, отвечала на приветствия, — эти черты достались ей от отца — Пршемысла.
Когда был скреплен брачным договором союз земли Чешской с землею Датской, получилось так, что где-то на горних высотах сочетались взаимные влечения обоих народов, и один народ вошел в предания другого, и между ними возникли узы любви и дружбы. В знак того, что так оно и есть, до сих пор встречается в Дании имя Маркета, или Маргарита, а в Чехии девушек на датский манер называют именем «Дагмар».
Наверное, в старости великому множеству мужей позволительно, сложив руки, греться у печки. Старость бывает тихой, старость бывает примиренной, а порой похожа на пустопорожнюю болтовню. Но бывает, напротив, и так, что в преклонные лета человек оживает в предчувствии смерти. Жар этих лет обжигает, и чем ближе к могиле, тем более обуревает человека неутолимая жажда жизни.
Таким был и преклонный возраст Пршемысла. Королю не сиделось на месте, он жаждал новых свершений, стремился приумножить свою власть, исчезал и появлялся снова, в одних объятьях грезил о других. Возобновив супружество с Адлетой Саксонской, он вдруг воспылал новой страстью к Констанции и любил ее горячее, чем прежде. И сталось так, что Андраши, король Мадьярский, сурово осуждавший Пршемысла, каким-то образом изменил свое суждение. Может, заслушался его голоса, а может, пленился его изысканными манерами. Так открылся для Пршемысла путь к новым переговорам, и увидел тут король, что с помощью мадьяр влияние его в областях, прилегающих к реке Дунай, может силиться. Тогда заключил он с Андраши союз и вскорости позвал его сестру Констанцию из соседних покоев на место королевы. Он был этому более чем рад, поскольку к чувству любви примешалась еще и робкая надежда, что истинная супруга подарит ему сына. Звездный час Констанции пробил в декабре 1205 года.
ДВОЕ МЛАДЕНЦЕВ
Рождение королей бывает описано до мельчайших подробностей касательно как места, так и времени рождения, и тем не менее нет ничего труднее, чем отыскать в ученых талмудах, где увидел свет королевич Вацлав. Мы полагаем, однако, что знаменательное событие свершилось в сумрачную половину дня 15 декабря. В тот день дождь лил как из ведра. На Пражском граде под кромкой крыш, частью в сухости, а частью — под струями, хлеставшими из желобов, стояло несколько старух. Прижавшись спиной к стене, сложив руки на котомках и уставившись взглядом в лужи, морщившиеся от дождевых струй, они бубнили себе под нос молитву святой Анне, охранительнице и заступнице родильниц. Их голоса перекрывались скрипением дверных створок, потому как прислуга и женщины, которых в подобных случаях набивается полный дом, сновали туда-сюда, из-под дождя в покои и обратно — проворные, взбалмошные, шальные, словно с ума посходили; задрав кверху носы и подхватив юбки, они скакали через лужи. Сразу было видно, что многие из них хорошо знали, где у короля бьют баклуши батраки, и могли догадаться, как вынуть ногу, застрявшую в штанине красной либо голубой.
Скок-поскок, прыг туда, прыг сюда. Но ей-ей! У них не было ни малейшего повода спешить. Королева была здорова. Опершись локтем о подушку, она весело раздавала приказания нянюшкам, и ее оживленное личико светилось радостью. Одним она велела протереть сыночка влажным лоскутком, другим было сказано потуже затянуть свивальники, а третьи отправились к порогу королевских покоев и к дому епископа.
Выслушав счастливое известие, всем сердцем возрадовался повелитель и горячо возблагодарил Бога. Он возносил молитвы, ликовал, и с ним вместе радовались и ликовали епископы, и вельможи, и прислужники, и вообще все, кто был в Граде.
Потом король приказал наполнить мелкими монетами три корзины (так, чтобы в самой меньшей поместились три копы, а в самой большой — девять коп динаров) и одарить их россыпью простой люд. И можно было увидеть, как королевские прислужники садятся под окнами на вьючных животных, как за ними шагают воины, а потом — старухи, и вслед им на подворье устремляется толпа, ибо в эту минуту распахнулись створки ворот.