Страница 74 из 78
Итак, князь передал пергамент одному из своих приближенных и стал слушать. Слова императора звучали строго. Послание содержало упреки и повеления. Оно было резким, и у Собеслава вспенилась кровь и бросилась ему в лицо.
Когда читавший дошел до того места, где Барбаросса упрекал князя в том, что преданность его не полная, Собеслав встал и оттолкнул свое кресло. Оно отлетело с гулким стуком и покачнулось. Читавший смолк, а все дворяне и приверженцы Собеслава боялись даже вздохнуть. И стояли, неподвижные, ожидая, что последует дальше, что скажет князь. По Собеслав молчал. Его брови сошлись над переносицей, и две вертикальные морщины обозначились на лбу.
И тут заговорил магистр Иероним:
Я всегда слыхал, что послание императора следует читать от начала и до конца, не прерываясь. Вам, благородные рыцари, надлежало бы слушать его, склонив головы; а вы, мужи без имени и без славы, при первых же словах его преклоните колена!
Говоря это, магистр повернулся сначала к родовому дворянству, потом к людям Собеслава.
Протекла минута тишины, и тогда молвил Собеслав:
— Кто посмел заговорить? Магистр Иероним! Что же — не нашлось никого более знатного, чем настоятель Мельницкого храма, чтобы раскрыть уста? Именно он взял смелость и прервал чтение послания, и выговаривает нам, и делает упреки тем, кто слушает! Ах, Иероним, я, правитель этой страны, не хочу тебя наказывать, даже судить тебя не хочу, но, указывая на тебя тем, кто редко бывает согласен со мной, спрашиваю: вельможи, снесет ли кто из вас, чтобы кто-то делал выговоры вашему князю?!
В эту минуту, в этот волнующий миг все взоры обратились на гордого вельможу. Скрестив руку, бледный, молчаливый, он вперил взгляд в глаза Собеслава. Но вот он сделал шаг, и второй, и третий, неторопливо приблизился к Иерониму и, положив руки ему на пояс, вывел его из зала. Проходя же мимо Собеслава, он склонил голову как человек, сделавший выбор, принявший решение — и признавший князя.
С тех пор между Иеронимом и князем разгорелась сильнейшая вражда. На стороне магистра стоял император — и все же Собеслав отобрал у него настоятельство Мельницкое и отдал его изгнанному архиепископу Зальцбургскому, который был для императора бельмом на глазу.
БЕСНОВАНИЕ
Среди людей, переселившихся по воле князя в приграничные области, чтобы корчевать лес и возделывать пустоши, был сын Ойиря. Он осел в Виторазском краю и работал со своими детьми и слугами. Счастье улыбалось емy. Достояние его возрастало, стада множились, поля хорошо родили.
Но однажды случилось так, что работники Ойирева сына услыхали в другой стороне леса звуки топора. Они дали знать своему господину, пошли на стуки и наткнулись на людей, проникших с австрийской стороны. Между тем Виторазская область была исконной чешской землей и издревле входила в состав Чехии. Сын Ойиря вышел против пришельцев и хотел их прогнать. Те стали отбиваться, разгорелась стычка, и в этой стычке сын Ойиря был убит. Ему размозжили череп.
Когда весть об этом донеслась до Пражского града, плакал Ойирь перед князем, и просил, и заклинал его наказать убийц и выгнать их семьи далеко за границу. Собеслав прежде отправил посланцев к Генриху Австрийскому с просьбой поддержать его в этом деле и дал ему понять, что с нетерпением ожидает удовлетворения. Австрийский владетель отвечал заносчиво и велел своим людям оставаться там, где они были, и на насилия отвечать насилием.
Дело шло к войне. Собеслав разослал гонцов к соседним государям и добился помощи против Генриха у венгров, поляков, саксов, мейссснцев и штирийцев. Когда Собеслав уже готовился выйти в поле, внезапно пришла весть, что восстал против него Конрад Отто, удельный князь Зноемский, отказываясь подчиниться. Собеслав отправил вестников во все стороны, ко всем родичам, а в Зноймо написал письмо, в котором с доверием, мирно, говорил, что негоже выступать против справедливой войны, и описывал, в чем суть спора с Генрихом. Запечатав пергамент, он вызвал одного из приближенных и поручил ему отвезти письмо в Зноймо. Приближенный уже пристегивал шпоры, когда перед князем пал ниц Ойирь и с плачем и жалобами стал упрашивать:
— Государь, доверь мне это письмо, дозволь поехать вместо вельможи — он ведь не станет торопиться, ему безразличны результаты переговоров. Доверь мне это письмо и дозволь говорить перед князем Отто, ибо я буду красноречивее продавцов индульгенций! Мое горе, мое страдание внушит мне слова, способные куда сильнее тронуть человеческое сердце. Я человек худородный, нет герба на моем щите, мне можно валяться в ногах у князя! Да если б я изранил себе руки о его шпоры — это меня не остановило бы! Тебя же не может коснуться унижение простака, который плачет и молит не помешать совершиться возмездию над теми, кто умертвил его сына!
— Ойирь, старый друг. — ответил Собеслав, — я больше полагаюсь на епископа Оломоуцкого, на Деву Марию и на Отто из Виттельсбаха — но иди и действуй по-своему. Иди и действуй с верой, что Бог тебе помогает!
Но к тому времени, как Ойирь добрался до Зноймо, родственные князья уже примирились. Поэтому Конрад Отто слушал старика одним ухом, а бедняга был уверен, что завоевал его сердце. Вскоре после этого Конрад Отто вышел с военным подкреплением и встал рядом с Собеславом. Ночью он делил с ним палатку, днем держался вблизи его коня и с учтивостью отвечал на веселые вопросы Собеслава. Так, беседуя, скакали князья к земле Генриха Австрийского, где и соединились с войсками из Польши, Венгрии, Саксонии и прочими, ибо все владетели этих стран сдержали слово. Армия собралась огромная. Ее волнующиеся ряды покрыли всю равнину, и поля исчезли под ногами бойцов, и леса были малы, чтобы укрыть их. Генрих отступил перед превосходной силой, не ввязываясь в бой, и все свои владения на левом берегу Дуная оставил на произвол неприятеля.
Тогда ожил страшный дух насилия, таящийся в толпе и разгорающийся всегда там, где скапливается множество людей: солдаты отпустили узду беснования и рассыпались по краю, сжигая деревни, разрушая храмы; они захватили несметную добычу. Лишь столбы дыма поднимались над местами, где стояли селенья, и поверженные кресты валялись в развалинах церквей. Вилем из Коуниц, рыцарь из дружины Зноемского князя, вернулся в лагерь весь черный, в плаще, прожженном в десяти местах. Его брови и волосы были опалены, и он еле держался в седле от усталости.
— Вилем, — сказал ему Конрад, расширяя пальцем дырку на его рукаве, — ты что, спал на пожарище?
— Ах, — отвечал тот, сияя белозубой улыбкой, — каждая дырка — это одна церковь, сожженная мной, и плащ заменяет мне счеты!
Князь осенил себя крестным знамением, но душа его до того была погружена в общее дело разрушения, что он не удержался от смеха.
Когда Собеслав и Конрад ушли со своими войсками, поднялся Генрих и вторгся в Моравию. Грабя и поджигая с тем же неистовством, дошел он до самого Зноймо. Чешская армия была в ту пору уже возле Дудлеб, но, услыхав о бесчинствах Генриховых солдат, вернулась. И снова чехи нахлынули на Австрийские земли. Поистине, никакая буря не сравнилась бы с ними в лютости, и никогда ярость не изливалась более жестоко и с большей силой. За недолгих десять дней весь тучный приду — найский край обратился в пустыню. Светельский монастырь со всеми окрестными селами был разграблен и сгорел дотла, и отчаяние, задрав полы, с обнаженным задом скакало над пепелищами. Рассказывают — перебито было без числа людей, без числа уведено в оковах в рабство. Рассказывают — солдаты впали в такое неистовство, в такое погибельное бешенство, что ужаснулись и Майнц, и Рим, и самые отдаленные города. Папа Александр, услыхав о случившемся в Австрии, проклял Собеслава и приказал Вилему из Коуниц в покаяние за совершенное им выстроить в своей резиденции монастырь.