Страница 45 из 78
Тогда Бржетислав пустил стрелу из арбалета, и туча стрел полетела следом, и туча камней, и покатились со склона стволы деревьев, засвистели в воздухе копья и дротики. Все больше становилось раненых, ушибленных, поднялись жуткие вопли боли, стоны умирающих, и победные клики, и крики страха, и рык ужаса.
Говорят, воин в бою умирает без боли и, при виде поверженного врага, имея перед очами развевающийся стяг и буйную гриву коня, он еще в последнее мгновение успевает шагнуть вперед. Может быть, это правда; но если вместо спины соратника, замахнувшегося для удара, солдат видит только рот, разинутый в крике ужаса, видит трупы, зажатые живыми так, что мертвецы не могут даже упасть и кружатся вместе с обезумевшей толпой, когда ноги этой толпы ступают по телам упавших и застревают в дымящихся внутренностях — тогда ужас охватывает все войско, и нет такой силы, которая остановила бы его.
В такую минуту Бржетислав и лучники его выпустили по второй стреле, и чешские воины хлынули из своих укрытий и добили жалкие остатки императорских полков.
Но горстке солдат удалось ускользнуть. Петляя, бежали они, преследуемые конниками Бржетислава, и горячее дыхание лошадей обжигало им затылки. Напрягая последние силы, падая и поднимаясь, достигли они возвышенности, на которой, окруженный небольшой дружиной, стоял император. Наклонив голову, он прислушивался к звукам битвы и теребил в пальцах уздечку. Тут показались преследуемые воины, крича что-то срывающимися голосами.
— Сын, — молвил Генрих III, указывая на эти жалкие фигуры, — узнаешь, кто это?
Маркграф не успел ответить — какой-то всадник выскочил на полянку с криком, похожим на уханье совы, похожим на тревожный набат, и хотя невозможно было разобрать его слов, один из придворных схватил императорского коня за узду и, сильно дернув, заставил жеребца тронуться рысью.
В тот же миг у ног императора в землю вонзилась стрела и чешский боевой клич загремел по лесу.
Генрих обратился в бегство, а за ним бешеным галопом скакала его дружина, придерживая шлемы.
Рассказывают, что тогда чехи захватили даже знамя императора.
За этой кровавой пятницей последовал еще более кровавый день. Когда кончилось сраженье в теснине, Бржетислав допросил пленных о замыслах Генриха. Под пыткой один из пленных сказал:
— Государь! С тыла твоего заходит герцог Отто. На восьмой день по Вознесении Девы Марии он должен был соединиться с полками императора.
Бржетиславу ничего больше и не требовалось узнать. Он простил пленного, повернул свои полки и отыскал место, где над дорогой нависла скала. Нетрудно было запереть это ущелье, и Бржетислав приказал валить деревья и подкатить их к краю обрыва.
На восьмой день после праздника Пречистой подошло и войско герцога Отто. Бржетислав пропустил его через узкое ущелье, мимо нависшей скалы; но прежде чем последний солдат вошел в тень от нее, князь приказал завалить дорогу позади них. И покатились со склонов камни и колоды, и целые стволы деревьев прямо с ветвями. Все это валилось со страшным грохотом, еще усиленным эхом, и немецкие солдаты с криками, в ужасе бросались вперед. Они не знали ничего о вчерашнем разгроме, видели только, что враг — в тылу у них, и сломя голову мчались, не думая об убитых, не думая о герцоге, увлекая и его своим диким бегством.
Государь, обратился к Отто проводник его войска, — долина скоро расширится. Скоро мы достигнем горы под названием Кобыла, а это и есть место твоей встречи с императором.
— Скорее! Скорей! — отозвался герцог, расслышав чьи-то голоса и треск ветвей в чаще над дорогой.
Не успел он в третий раз повторить это слово, как передние из бегущих наткнулись на груды мертвых тел: то было место вчерашнего боя. Тогда крик отчаяния вырвался из их грудей, ибо всем стало ясно: они попали в западню. Пропали их головы!
После столь страшного разгрома обеих своих армий вызвал император к себе Винтиря и сказал ему:
— Ты помогал чешскому князю и приходил ко мне с просьбами. Ныне же я, некогда ответивший тебе и поступивший мягко, прошу тебя: отправься к моей северной армии. Ее возглавляют саксонский король Эккехарт и архиепископ Бардо. Спеши к ним, найди их, расскажи им, что произошло, и побуди их отступить в Саксонию.
Винтирь наполнил едой переметные сумы, сел в седло и, чтоб услужить императору, не мешкая отправился в путь. Через несколько дней добрался он до армии Эккехарта, занявшей область по названию Белина. Эккехарт разграбил эту область и уже собрался проникнуть дальше в глубь Чехии. Но на подходе к Гневину мосту встретил он Винтиря и, узнав от него о случившемся, впал в великое смятение. Не пожелал слушать никаких советов, но, чтобы узнать намерения Бржетислава, отправил к нему того же Винтиря, этого посредника между князьями.
А Бржетислав уже приближался к расположению армии Эккехарта со стороны Домажлиц. Впереди его полков шли музыканты и ехал всадник с княжеским стягом. За ним шагали носильщики с трофеями. Сам князь верхом на жеребце ехал между этим передовым отрядом и следующим, где вели в оковах вельмож императора и шли простые пленные, впряженные в повозки. Далее двигались полки, и жители подавали воинам еду и кувшины с молоком.
Винтирь предстал перед князем и передал то, что ему было поручено; тогда Бржетислав отверз уста и вымолвил:
— Сдается мне, ты наполовину просишь, а наполовину угрожаешь. Право, не будь ты святым угодником, не стал бы я тебе отвечать. Но я отвечу тебе, и это ты передай своему Эккехарту: у князя Бржетислава нет недостатка в советниках, и он знает, что ему делать. Угроз он не боится, хвастунов презирает. Повезло тебе, Эккехарт: Бржетислав настолько великодушен, что дает тебе сроку три дня. За это время выйди из его страны и не дразни его гнева. Иначе он отрубит тебе голову и приставит ее лицом к твоему заду.
И ушел Эккехарт с великим позором.
Проиграв все битвы, император Генрих III помышлял только о мести и страстно желал наказать Бржетислава за гибель благородных своих князей, убитых в Чехии. Он снова стал готовить войну и готовился к ней целый год. Затем тремя сильными потоками ворвался в Чехию, наводнив войсками всю страну. И горели города, пустели поля, и люди попадали в рабство. Грозил голод: возрастал страх, что в этой погубленной стране долгие годы никто не засеет нивы, и пахари, избежавшие меча императора, будут разорены и все вымрут. Этого же опасался и Бржетислав. Он видел — страна его похожа на страшную рану, видел — народ его истекает кровью, и сострадание, и это опасение — единственные, какие дозволены князьям, — заставили его кончить войну. Он чувствовал, на зовы смерти и голода он обязан ответить голосом жизни. Чувствовал, что его воля есть воля тех, кто воюет против войны. Смерть малых детей ужасала его. Легко ему было пасть в бою — куда труднее отказаться от боя; но Бржетислав избрал более трудное. Он покорился. Принял страшные условия победителя. В одежде кающегося, босой, вышел он навстречу императору.
И было дозволено ему оставить за собой лишь две польские области. Было приказано выплатить задержанную дань, а сверх того восемь тысяч немецкими деньгами в возмещение. Приказано ему было признать верховную власть императора.
Все это Бржетислав принял. Целовал землю перед стопами Генриха, твердо надеясь на свое войско.
Позднее, оправившись от этого удара, пошел Бржетислав войной на венгров. Пошел в Словакию и присоединил эти земли к Чешской земле.
Быть может, мнилось ему тогда, что снова исполнил он странное повеление, звучавшее некогда в его мечтах.
Мнилось, будто, пронзая бурное время, переходит в его руки, через руки Болеслава, наследие Святополка.
Волною памяти, нахлынувшей издалека, принесло к нему некое предание, такое знакомое, но ускользающее, и в этом предании дела давних времен казались происшедшими только что.
И верно, бывают забытые деяния, обретающие живые краски в пролетающих мгновениях; и они возвращаются, подобные вечному дуновению, подобные крылу, что само становится ветром, и подобные ветру, что обретает облик крыла.