Страница 11 из 78
Итак, когда Константин завершил перевод Писания, то простился он с отчим домом и вместе с братом пустился в далекое странствие. Шли они по тем же местам, которыми проехало посольство Ростислава, и, преодолев бесчисленные трудности, ступили лета Господня 863 на землю Великой Моравии. И вышел им навстречу Ростислав, а с ним — нитранский князь Святополк. Оба князя обратились с речами к солунским братьям, Мефодий же с Константином отвечали им:
— Слава в вышних Богу, и мир людям доброй воли!
Затем под песнопения и клики толпы прошествовали они к храму и, освятив его, служили святую литургию на языке, понятном всему народу.
Люди же, услышав пение братьев, увидев, как служит Константин, пали на колени и правой рукой, привыкшей сжимать рукоятку меча или узду диких коней, изобразили знамение креста.
С той поры постепенно распространялось учение христианское; с той поры то тут, то там люди обращались на стезю веры, и семена, посеянные братьями, прорастали в недрах душ. С той поры солунские братья неустанно проповедовали христианскую истину. Были они учители и советчики, были священники и оделяли верующих милостью, и смирением, и утешением прекраснейшим. Трудясь так, заботились они и о том, чтобы собрать учеников и обучить их знанию Писания и Закона, необходимого для продолжения начатых трудов.
Так прошло более трех с половиной лет.
Завершив святую миссию, простились Мефодий и Константин с Ростиславом и племянником его, князем Нитранским, и пустились со своими учениками в дорогу к Венеции, чтобы из этого портового города отплыть в Царырад. Там должно было рукоположить в сан славянских учеников. Проходя через Паннонию, добрались они до владений князя Коцела, правившего после смерти отца своего Прибины.
По примеру покойного отца, К одел ценил блеск и роскошь, силу и власть. Усвоив излюбленные привычки и пристрастия Прибины, следуя по его стопам, Коцел с преданностью взирал на город Зальцбург и брал за образец обычаи франков. В душе Коцела ожили мысли, рождавшиеся у Прибины еще в Нитре, и мысли эти порхали над князем, подобно птицам.
Но вот случилось, что солунские братья, Мефодий и Константин, проходя по земле Словинской, встретились с сыном Прибины. Случилось так, что их скромный поезд ступил в замок Коцела.
Пыль покрывала их башмаки, пыль служила попоной их ослам, пыль и смирение украшали чело братьев и весь их поезд. Не было ни одного раба в этой кучке странников, ни один носильщик не нес их поклажу. Шли они, как ходят бедняки. Шли то молча, то с пением, и молчанье сменялось песнями и молитвами.
Когда стали они перед князем Словинским, снял Константин со своих плеч ларец с мощами святого Климента и обратился с речью к Коцелу. А был Константин слаб, изможден, пот стекал у него со лба, и влажные волосы прилипли к вискам. Он походил на горемыку, на жалчайшего из бедняков, но дымка непостижимой славы мерцала над его головой, и отзвук безмерного счастья трепетал в его голосе. Слушал Коцел слова смирения и веры, и все существо его сотрясало странное чувство, и очарованная душа его устремилась навстречу словам любви. В ту пору и князю, и Константину было около сорока лет, они были ровесники — и вот, когда мягкость и верность закону, и явленная ему правда Божия укротили гордыню Коцела, возникла между обоими душевная приязнь. Они полюбили друг друга и в этой обоюдной любви провели вместе несколько месяцев.
Когда же подошло время солунским братьям двинуться дальше со своими учениками, велел князь Коцел отворить сокровищницу свою, чтобы дать братьям золота в знак уважения. Но братья отвернулись от сокровища, и младший из них сказал:
— Ничто так не обременяет путников, как золото; ничто не служит им такой помехой, как богатство. Позволь нам, княже, дойти до ладьи и до пристани в безопасности и свободе, которые обеспечивает бедность. Позволь нам теснее завернуться в рваные плащи и насытиться голодом.
Простившись с князем и со Словинской землей, двинулись братья к Венеции. Когда дошли, разыскал их посол от папы Николая I. И посол этот передал им благоволение папы, его благословение и любовь, а далее молвил, чтобы они, послушные воле верховного князя Церкви, явились в Рим. Таково было повеление папы, так звучали его ласковые слова. Солунские братья повиновались и снова отправились в путь — и вот под колокольный звон, приветствуемые духовенством и отрядом папской кавалерии, предстали перед престолом Петра.
Однако прежде чем они добрались до Рима, угодно было смерти поманить к себе душу папы Николая. Умер папа, который некогда холодно ответил на просьбу Ростислава; умер папа, который в течение какого-то времени не желал склонить своего сердца к диким славянским народам, но затем, по воле провидения, изменил свое отношение к ним; умер и был погребен наместник святого Петра, который, отринув недоверие, призвал в Рим солунских апостолов. На святой престол воссел Адриан II.
Святость ли нового папы была тому причиной, то ли апостольские труды братьев или холодный расчет и желание распространить влияние римской курии, минуя Зальцбургское архиепископство, непосредственно на бывшую Иллирию — одним словом, по любви ли, по мирским ли причинам, а только папа Адриан II разделил позднейшее настроение Николая и принял славянских апостолов, как отец принимает своих сыновей. Он возложил руки на головы Мефодия и Константина и благословил литургию славянскую, и лично рукоположил их учеников в священники.
Затем, когда завершились пышные торжества, папа велел составить письмо, в котором значилось:
«Адриан, епископ и слуга Божий — Ростиславу, и Святополку, и Коцелу!
Слава в вышних Богу, и на земле мир людям доброй воли! Услышали мы о Ваших деяниях духовных, к чему и стремились мы желаньями нашими и молитвами о спасении Вашей души, ибо подвиг Господь сердце Ваше искать Его и указал Вам, что не верой единой, но и делами добрыми следует служить Ему. Ибо вера без дел мертва есть, и заблуждаются те, кто мнит, будто знают Бога, дел же отрицаются. Вы же не токмо у здешнего духовного престола просили учителя, но и благочестивого императора Михаила, дабы отправил к Вам философа блаженного Константина с братом его, поелику мы не исполнили просьбу. Они же, узнав, что земли Ваши относятся к апостольскому престолу, не учинили ничего, мимо канона, но пришли к нам, неся мощи святого Климента. Мы же, втройне испытав радость, положили послать сына нашего Мефодия, рукоположив его и с учениками, в Ваши земли, дабы учили они Вас, как Вы просили, переложив Писание на Ваш язык, и совершили бы полные обряды церковные и святую литургию, сиречь службу Божию, и крещение, начатое Божьей милостью философом Константином. Также, если некто иной сможет надлежаще и правомерно учить, то да будет сие свято и благословлено Богом, и нами, и всей апостольской Церковью, дабы Вы легко усвоили заповеди Божий. Единственный лишь соблюдайте обычай: да будут во время литургии читаны сперва Послания апостолов и Евангелие по-латыни, а затем на славянском языке во исполнение слова Писания: „Хвалите Господа, все народы!“ Вы же, любезные сыновья, слушайте учение Божие и не отвергайте повелений Церкви, дабы стали Вы истинными почитателями Бога. Отца нашего небесного, со всеми святыми. Аминь.»
Когда это послание стало известным и прослышали о нем итальянские и немецкие прелаты, недовольство их возросло. И стали ходить епископы к епископам, спрашивая друг друга:
— Дозволено ли папе писать подобное? Разве не излагались от века Законы Божий только на греческом языке или на языке древних иудеев, или на латыни? Смеет ли кто безнаказанно унижать и осквернять слово Писания варварской речью славян?
Но воля папы была тверда. Он строго отчитал ропщущих епископов и, чтобы выказать любовь к солунским братьям, восстановил для Мефодия Сремскую митрополию. Рассказывают, что эту святую должность папа хотел доверить Константину, который к тому времени был уже епископом; но нескончаемые труды, далекие странствия, лишения и заботы подорвали его слабое здоровье. Константин чувствовал, как с каждым днем истощаются его силы. Предчувствуя близкую смерть, он с головой погрузился в размышления. Покорный зову тишины, зову смирения, покорный тому голосу, что издавна звучал в его душе, приверженный славе, что рядится в плащ из праха и питается отречением, той славе, чей венец — уединение, ушел Константин в монастырь. Сложил с себя епископский сан. Стал монахом и нарекся Кириллом. Имя это — святое.