Пан учитель

Дома у нас дети часто говорили, что их учитель «занюханный», жилетка и пальцы у него в табаке, под мышкой носит розгу, а рассердившись, заскрежещет зубами, положит ребенка на колено и всыплет по чему попало. Поэтому для меня учитель был человеком страшным и мерзким, я его боялась больше, чем грозного Микулаша.

Совершенно иным был хвалинский пан учитель! Белые как снег волосы его спадали до самого воротника, лысину он обычно прикрывал черной шапочкой. Лицо хотя и в морщинах, но красивое и приветливое, голубые глаза его смотрели на каждого из нас так ласково, что я не могла от них оторваться. На костюме не было даже пушинки, а под мышкой он нес книгу.

Проводив Анежку, он взял меня за руку, и мы вошли в класс. Пан учитель снял шапочку, дети все как один встали и поздоровались. Он ласково им ответил и спросил:

— Все ли вы здесь, дети мои? Никто не отсутствует?

— Никто! — хором ответили школьники.

— Я рад это слышать. Теперь у вас будет на одну девочку больше. Я привел себе новую ученицу, а вам подружку. Надеюсь, вы отнесетесь к Бетушке хорошо, будете любить ее? — сказал пан учитель, показывая на меня.

— Будем! — откликнулись девочки. Мальчики смотрели на меня, но не ответили ничего. Потом пан учитель усадил меня за третью парту рядом с Барушкой, дочкой пекаря, спросил, все ли необходимое я взяла с собой, увидев книжку, поинтересовался, умею ли я уже читать, показал, куда я должна класть сумку, как надо сидеть.

Иногда я искала взглядом розгу, скамью для дураков, мешочек с горохом, на который девочек ставят коленями, черную доску и другие страшные предметы, о которых я слышала дома. Но в хвалинской школе не было ни скамейки для дураков, ни розги, ни черной и никакой другой позорной доски. На передней белой стене находилась чудесная картина «Христос благословляет младенцев». Над столиком пана учителя висели портрет государя императора и виды Праги, на боковой стене — карта Чехии, а в рамке под стеклом — чисто переписанное поучительное изречение, обычно каждую неделю новое. В понедельник на уроке чистописания пан учитель вывешивал изречение, которое было лучше всего написано на предыдущей неделе. На этих уроках мы писали всего одно изречение. Сперва пан учитель показывал, как пишутся отдельные, трудные или малознакомые буквы, а мы вслед за ним писали их на дощечках и в тетрадях. То же и со словами — сначала писал их целиком, тут же проверял, у кого как сделано, и, увидев, что получается, выписывал целое, но только одно и короткое изречение. Оно всегда содержало мораль и было кратким, писали мы его весь урок, а пан учитель находился рядом и всегда мог помочь. Изречение надолго оставалось в памяти. Лучшее из написанного удостаивалось чести быть помещенным в рамку под стекло, где оставалось до следующего понедельника.

Угол около двери занимала облицованная зеленым кафелем старинная печь, от которой зимой исходило приятное тепло. Сквозь три окна на противоположной стороне класса виднелся замок, позади него — зеленые холмы и сосновая рощица. Возле печки стоял шкаф, в котором хранились сочинения и другие школьные принадлежности.

Когда пан учитель впервые при мне раскрыл шкаф, Барча толкнула меня локтем, кивнула головой на книгу в красном переплете с золотым обрезом и шепнула мне:

— Вот она, золотая книга!

— А где черная? — спросила я.

— Черной книги у нас нет. В золотую записывают самых лучших, на экзамене вслух называют их имена, а потом пан викарий[1] дарит им картинки и книжки.

В том же шкафу я увидела всяких зверушек: белку, ласку, хоря и еще много других, а также птиц, о которых я до сих пор ничего не знала. Одни из них стояли, другие сидели. В голове у меня все запуталось. Как же они там живут? Почему не в лесу? Мне это казалось странным, я уже собралась спросить у Барчи, но в это время пан учитель, который читал маленьким «про белку», подошел к шкафу, вынул из него белку, сидящую на пеньке, стал показывать ее, рассказывать и спрашивать о том, какая она внешне, чем питается, как себя ведет, где живет. Тут только я поняла, что это не живые зверушки, а чучела. А когда на вопрос: «Что вам, детки, в белке не нравится?» — я ответила: «Она все грызет и портит», — пан учитель, довольный ответом, повторил его и стал объяснять, почему она это делает. Я села на место совершенно счастливая, не спускала с него глаз, старалась ничего не пропустить мимо ушей и все время, пока он говорил, только о золотой книге и мечтала: скорей бы меня уже туда записали.

Когда в перерыве я пришла из школы домой, Анежка спросила:

— Ну-ка покажись, цела ли, может, от тебя кусок откусили?

Я ничего не сказала, только улыбнулась. А после обеда без напоминания взяла сумочку и с удовольствием поспешила в школу.

II

Все дети в школе умещались на четырнадцати партах: восемь парт мальчиков и шесть — девочек. На двух первых сидели те, у кого были грифельные доски и буквари.

Пока старшие писали, выбирая из прочитанного имена существительные, глаголы или другие части речи, либо примеры на правила грамматики, правописания, решали задачки, пан учитель обучал младших распознавать буквы, складывать из них слоги и слова, считать с помощью шариков, колечек и даже фасоли, называть животных и цветы, описывать их, определять. При этом за те признаки животных и растений, что дети сами рассказывали, пан учитель хвалил их и нужное дополнял. После чего рассказанное надо было написать и прочитать. С малышами нашему милому пану учителю требовалось особое терпение: выполнив задание, они начинали болтать, возиться, мешая учиться старшим. Он тут же находил выход прекращать их шалости: задавал написать буквы или цифры, которые они только что выучили, либо сам рисовал штрихами — столик, скамейку, домик, собачку и тому подобное. Хотя некоторые продолжали болтать, показывая друг другу свои работы и указывая на ошибки, старшим это не мешало, а если с ними надо было работать над чем-нибудь серьезным или трудным, малыши, кончив учиться, отправлялись домой.

Годом позже в школе появился молодой помощник учителя, который учил маленьких в отдельном классе. Я сидела за третьей партой, поскольку еще до школы умела уже довольно прилично читать, начинала писать и считала до двадцати. С самого начала меня включили в число «читающих», однако когда пан учитель вел урок чтения, я не спускала с него глаз и старалась ничего не пропустить мимо ушей. То, как он учил, было для меня совершенно ново. Например, напишет букву «м» и начинает рычать, подражая медведю, при этом рассказывает о нем. Затем к этой согласной дописывает «а» или «е», «и», «о», а дети тут же читают: «ма», «ме», но не повторяют вслух, а записывают на грифельных дощечках. На кусочках картона у него были наклеены буквы, дети глядели на них и складывали в слоги, которые он выговаривал. Как дети радовались, как закатывались смехом, когда на дощечке получалось «ма-ма», или «па-па», или же «я-го-да», либо что-то такое же интересное. С какой радостью каждый из этих баловников писал мелом или грифелем у себя на дощечке! Для меня все это было совершенно ново, я тоже искренне смеялась вместе со всеми и в том, как радовались удивленные малыши, узнавала себя, хотя меня этому учили не так.

Когда мне было четыре года, мама принесла с ярмарки дощечку, на которой был листок с напечатанными буквами, а над ним нарисован красный петушок.

— Вот тебе грифельная дощечка, если ты запоминаешь песни, можешь и буквы запомнить, — сказала она.

По соседству с нами жил «пан дядюшка», как его все называли, хотя ничьим дядюшкой он не был. Говорили, что он многое знает и умеет делать. На следующий день я пошла к нему похвастаться дощечкой, и он сам предложил учить меня буквам. И научил, сперва буквам, потом складывать их в слоги, а из слогов составлять слова. Так постепенно я играючи научилась читать. Потом мы стали читать и писать сразу, а на больших свинцовых пуговицах его синей куртки и на жилете с большими карманами дядюшка учил меня считать.

1

Викарий — помощник епископа или приходского священника, духовный попечитель школьного округа.