Стражи Красного Ренессанса

Самое неприятное в данной ситуации было то, что новоявленный эмир аль — Одахри объявил Советскую Конфедерацию, впрочем, как и КША с Японией, страной, входящей в "ось шайтана" и провозгласил начало священной войны против всех неверных Европы, Азии и Америки. Это значило, что Советское посольство эвакуировано из Парижа, и стражам предстоит опасный путь на восток через враждебную территорию в двуединую турецко — немецкую Германию или союзную Швейцарию, прикрывающуюся вечным нейтралитетом. А там уже через консульство можно будет отправиться на Родину. Однако главная задача состояла в том, чтобы как можно незаметнее покинуть аэропорт.

Стражи направились на улицу, к автопарковке. Возле выхода из терминала уже стояли разношерстные молодчики, одетые кто во что горазд: в камуфляжи, в спортивные костюмы, в какие‑то нелепые шорты до колен и грязные майки. Вооружение также отличалось разнообразием: бейсбольные биты, самодельные цепные булавы, топоры, тесаки, у одного даже настоящий пистолет. Лица молодчиков были закрыты платками и балаклавами, а на их руках и лбах красовались черно — зеленые повязки. Называлась эта банда самообороной джихада.

Бравые ребята выдергивали из потока вновь прибывших прохожих непонравившихся им мужчин и заставляли произносить шахаду — свидетельство о вере в Аллаха и миссию пророка Мухаммада. Не знаешь символов веры, значит, ты кяфир, значит — получи дубиной по голове. Люди спешно проходили мимо бесчинствующих джихадистов, боясь поднять глаза и совершенно не реагируя на крики и мольбы о пощаде избиваемых несчастливцев.

Стражи не стали выделяться из толпы и, чтобы смешаться с большинством, надели на себя маски испуга, семеня к автопарковке. Боковым зрением Роберт видел, как с какого‑то толстяка самооборонцы стянули штаны, что‑то выкрикивая на смеси французского с арабским. Скорее всего, проверяли обрезан тот или нет. И, судя по тому, как толстяк, взвизгнув и схватившись за разбитое в кровь лицо, повалился на асфальт, крайняя плоть у него была в наличие.

Много насилия свершится сегодня в Париже, а несколько дней спустя и по всей Франции. И самое страшное состоит в том, что ничего изменить нельзя. Даже толстяка спасти невозможно, слишком много молодчиков орудуют здесь. Что уж говорить о тысячах и миллионах? Вот оно бессилие личности перед историей. Ведь сейчас творится именно история. Целая страна со своим великим прошлым, уникальной культурой, древними преданиями и национальной гордостью уходит со сцены, и никто не в силах остановить этот процесс. Многие ведь пытались повернуть реки времен вспять, предупреждали, выступали, выходили на митинги, стрелялись на церковных алтарях и даже вели партизанскую войну и террористическую деятельность. Однако — все оказалось тщетой и томлением духа. И результат один. Роберт вдруг почувствовал себя бессильной щепкой на морских волнах. Впрочем, такими же щепками являлись и все остальные: и толстяк и джихадисты, и министры, и президенты, и даже стражи.

Роберт бросил косой взгляд на тротуар и на мгновение остановился. На земле лежали два человеческих трупа. По одежде, да и по виду трудно было определить, кто это, мужчины, женщины или нечто промежуточное между ними. Они, одетые в латекс, были грязны, облиты краской, посиневшие лица походили на застывшие резиновые маски. Может, такими они были и до смерти? Куклы, марионетки из театра абсурда. Некто дергал их за нитки, и человечки играли в жизнь. Но вот спектакль закончился, и теперь они, отработанные, лежат без движения с табличками на груди: "Parent A" и "Parent B".

Сами виноваты!

Роберт почувствовал, как его дернули за руку. Это Марик. Взглядом напарник указал на несколько автомобилей с белыми шашечками. Мол, давай быстрей пока не разобрали таксистов. Водитель, к которому подошли стражи, оказался жирным арабом с мясистым смуглым лицом, хитрыми глазами и до омерзения пухлой нижней губой.

Марик заговорил с ним по — французски. Несколько секунд страж и таксист напряженно переговаривались, а потом араб, усмехнувшись, перешел на ломаный английский.

— Вы из КША, — сказал он, и на устах его заиграла мерзкая улыбка, — вы американцы, вы дикси. Платить цена десять раз или вас забрать джихад.

Роберт оглянулся. Самооборонцы были заняты очередным бедолагой, заставляя выкрикивать его хвалу Единому и Милосердному. Однако в скором времени внимание этих молодых полудурошных фанатиков могло переключиться и на кого‑нибудь другого, в том числе и на стражей.

— Окей, окей, платим даже не десятикратно, а двадцатикратно, — сказал Марик улыбаясь.

— Только наличный. Можно франки, можно марки, можно кроны. Рубли, йены и доллары не брать, рубли, йены и доллары объявить деньга шайтан…

— Мы поняли, поняли… — кивнул Верзер, — франками, получишь до хренища франков, столько ты в руках никогда не держал.

Глазки таксиста загорелись, он плотоядно ухмыльнулся и открыл дверь перед пассажирами:

— Садись, давай!

Идиот поверил незнакомым людям на слово. Впрочем, наверняка он был уверен в том, что интуристы не посмеют обмануть местного жителя, принадлежащего к титульной нации провозглашенного несколько часов назад Французского эмирата. Такие как он давно уже привыкли видеть в европейцах трусливых фриков, не способных постоять за себя и готовых переплачивать, лишь бы их не трогали пассионарные южане. Что ж, тем хуже для него. Марик сел рядом с водителем, Роберт — сзади. Машина набрала скорость. Терминал номер один остался позади.

— Вы, дикси, не любить негры, — пытался говорить по — английски таксист, — вы не любить негры?

— Не любить, — подтвердил Верзер, осмотревшись по сторонам.

— Я тоже не любить негры, — закивал водитель, — я тоже расист.

Марик подавил смешок, а Роберт взглянул в окно. В этот утренний час на дороге, ведущей из аэропорта, автомобилей почти не было, зато в противоположном направлении образовалась гигантская, нескончаемая пробка. Многие решили покинуть страну, в которой скоро начнется война всех против всех. Они еще не знали, что там их ждут удальцы из самообороны джихада, которые основательно потрясут трусливых обывателей, отобрав у них деньги, драгоценности и прочие нужные для быта и кутежа вещи.

— Вы, дикси, не любить евреи, — продолжил беседу водитель, — вы не любить евреи?

— Не любить, — согласился Марик.

— Я тоже не любить евреи, — голова таксиста закачалась на жирной шее, — я тоже антисемит.

Марик взглянул на водителя с циничной ухмылочкой, и Роберт понял, что кто‑то сейчас получит травмы, не совместимые с жизнью.

— Ты кретин упоротый, как ты можешь быть антисемитом, если ты араб? Арабы — это семиты. Ты что, против самого себя?

Таксист вытаращил на Верзера глаза, попытался возразить, но не успел, поскольку страж схватил его за загривок и с силой ударил о руль. Машину вильнуло. В следующий миг Марик открыл дверь, перехватил управление и вытолкнул водителя наружу. Несчастный араб на бешеной скорости врезался в придорожный столб электрического освещения.

— По — моему, ты его убил, — заметил Роберт, оглянувшись.

— Одной свиньей меньше, — ответил Верзер, поддав газу, — никогда не любил таксистов.

Разруха, как выразился один русский классик, начинается в головах. Можно добавить, что начинается она почти всегда в головах столичных. Головах властолюбивых, заносчивых и образованных или, по крайней мере, мнящих себя таковыми. Полагать, что можно вечно заигрывать с тьмой, растить ее, заставлять служить себе, использовать в корыстных интересах, а затем в любое время загнать выпущенный мрак обратно в ящик — значит быть недальновидным глупцом. Умным, могучим, талантливым, может, даже гениальным, но все же глупцом. Тьма рано или поздно порабощает своих отцов, съедает хозяев и выливается бесконтрольным ужасом на площади городов. И тогда горе породившим ее, горе служившим ей и непричастным, но лишь случайно оказавшимся на ее пути — тоже горе.

Смута взорвала Париж, но остальная страна все еще жила своей обычной жизнью, и Роберт искренне надеялся, что скорость распространения хаоса меньше скорости автомобиля, мчавшегося на всех порах на юго — восток, к швейцарской границе. В какой‑то арабской лавчонке Марик купил флаг евроисламской революции, и теперь древко с черно — зеленным, шумно развевающемся на ветру полотнищем, торчало из окна угнанного такси. Редкие полицейские, попадающиеся на пути автомобиля, старались его не замечать. Машина со стражами привлекала внимание мусульманской молодежи, занимающейся грабежом, поджогами и расправой с несогласными. Радикалы в масках махали руками, что‑то выкрикивали, и Верзер сигналил им в ответ. Однако никто даже не думал останавливать машину с флагом евроджихада. Что и говорить: свои ведь ребята. Празднуют долгожданную и вожделенную победу над неверными. Слава эмирату! Героям слава!