Страница 40 из 52
Она направляется к двери, а затем опять оглядывается на него.
— Ты сказал Джули, кто ты на самом деле?
— Нет.
— Она может показаться, что у нее ветер в голове, но ты можешь ей доверять. Я доверяю.
Она идет к двери, когда дверь за ней закрывается, я выхожу из своего укрытия и останавливаюсь при входе в комнату.
— И кто ты? — спрашиваю я, но я уже знаю ответ. Конечно, знаю. Мне кажется, что для всех это настолько очевидно у кого есть глаза. Как же я сразу не догадалась в первый же день.
29.
«Непокоренный»
Но всё же трудностей и бед
Я, как и прежде, не боюсь.
Уильям Эрнест Хенли
Я, Куинн Адам Баррингтон
— Ты брат Блейка, не правда ли? — обвиняет она ошеломленно, почти шепотом.
На ней одето красное платье, мне нравится, когда она в красном. Сейчас я с трудом уже вспоминаю те дни, когда она носила исключительно все в оттенках розового. Она очень сильно изменилась. У нее распущенны волосы, и красная помада на губах. В отблесках мягкого освещения ее кремовая кожа дает отблеск, словно отполированная слоновая кость у рукоятки меча, который висит в кабинете отца.
Она моя прекрасная любовь. Я чувствую тяжесть на сердце. Почему не я сказал ей? Меня все время что-то удерживало, и я даже знаю что. Да, я точно знаю, что.
Я наклоняю голову и говорю:
— К вашим услугам.
— Почему ты не сказал мне?
Я пожимаю плечами, потому что рассказать ей, означало сделать себя полностью беззащитным, уязвимым.
Она неожиданно ярко улыбается и устремляется в комнату.
— Это уже не имеет значения, потому что сегодня я поняла, что люблю тебя, — говорит она взволнованно.
Я столбенею, я по-настоящему цепенею, потому что теперь я точно знаю, причину, по которой никогда не сообщал ей, кто я. Но на удивление быстро я оттаиваю и прихожу в себя, не испытывая боли. Может быть, позже. Определенно позже, я буду вспоминать ее слова и думать о том, как бы я хотел, чтобы они были правдой. Сейчас я похож на мужчину, который заталкивает внутрь львиный рык, готовый вырваться из моей груди. Страдания настолько велики, как будто кто-то подгоняет их кнутом, но странное без эмоциональное состояние берет верх надо мной, я не чувствую ничего, но главное я не чувствую боли. Я всегда знал, что эта боль не сильная, но что она может быть такой поверхностной? Даже я не ожидал такого.
— Почему? Потому что я не из семьи прислуги, как ты думала первоначально, поэтому ты решила, что меня любишь, — мой голос звучит с сарказмом, я никогда не слышал его таким. Слишком многое она во мне пробудила.
Она хмурится, ее лицо становится совершенно белым.
— Ты слышала нас. Я направился к тебе на свадьбе, но услышал, как пренебрежительно ты отзывалось обо мне, думая, что я сын прислуги, я ушел.
Она облизывает губы, и ее глаза полны отчаяния. Я смотрю на них совершенно спокойно, испытывая лишь любопытно. Как далеко она готова зайти?
— Ты все неправильно понял, — умоляет она. — Я полюбила тебя прежде чем поняла, что ты брат Блэйка.
Я недоверчиво приподнимаю бровь.
— И для этого я приехала к тебе, чтобы сообщить об этом, — ее голос поднимается, начиная звенеть, и слышатся нотки отчаяния.
Я ничего не говорю, потому что мне нечего сказать. Я бы очень хотел, чтобы она полюбила меня таким, каков я есть, а не из-за фамилии моей семьи. Но вот уже несколько недель я живу исключительно этими иллюзиями. Я так надеялся, что она нечто большее, чем все остальные, и что она могла бы стать нечто большим для меня. То, чего я больше всего боялся произошло.
— Поверь мне.
— А что насчет Джека?
— Сегодня днем я точно поняла, что не люблю его и поэтому пришла к тебе.
— Какое удивительное совпадение.
— Я говорю правду, Вэнн... я имею в виду...Куинн.
Вау, а она действительно прекрасная актриса.
— Не называй меня так.
— Почему ты не хочешь быть известным, как Баррингтон?
— Потому что я хочу быть признанным художником исключительно из-за своего таланта, а не из-за моей фамилии и наследства, — на самом деле, я никогда не скажу ей настоящую причину, из-за которой я не хочу ассоциироваться с этой фамилией.
— Я люблю тебя.
Я смеюсь.
— Ну, я не знаю. Мы хорошо провели вместе время и теперь все кончено. Я уезжаю в конце недели.
Она отступает назад, как будто я ударил ее, и ее глаза становятся просто огромными. Она права, они действительно не зеленые, в них есть золотой и коричневый цвета, зелеными они становятся только, когда она испытывает страсть, наполняющую ее тело.
— Ты уезжаешь? — на выдохе спрашивает она. Это уже не похоже на актерскую игру, она действительно шокирована, потому что не ожидала такого поворота.
— Ага. Я закончил здесь.
Несколько секунд она просто молча смотрит на меня, стоя с открытым ртом. Я жажду рвануть к ней и заключить ее в объятия, но я не двигаюсь с места. Я в упор смотрю на нее, на мою прекрасную сладкую девочку. Она резко разворачивается и бежит к двери, и выходит, не хлопая, а тихо прикрыв ее за собой.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, мои мысли в полном беспорядке. Какая-то часть меня советует кинуться за ней и вернуть ее, и пусть все продолжается, как было. Но другая часть — знает, что вернуть уже ничего нельзя, не будет ничего, как было раньше, потому что она теперь знает кто я, поэтому у нас будет просто жалкое подобие того, что я действительно хотел бы иметь. Все к лучшему, уговариваю я себя. Я не хочу, чтобы она притворялась, что любит меня, я не хочу находится в тени, отбрасываемой Джеком. У меня в голове начинает звучать песня —
«Мама, возьми у меня этот значок,
Я больше не могу его использовать...
Становится темно, слишком темно, чтобы увидеть...
Такое чувство, что я стучусь в небесные врата…
Тук... тук... тук...»
Звонит телефон.
Я отвечаю и слушаю, как Блейк сообщает, что приказал моему торговому агенту Круа, поставить минимальную цену на картины: маленькие картины — £150,000, побольше — £250 000. Эти головокружительные цены... от самонадеянности захватывает дух.
«Abyssus abssum invocate» — бездна бездну призывает (Музыкальный альбом – Behemoth
Дата выпуска: 16 мая 2011 г.).
Опять срабатывает утверждение, что деньги решают абсолютно все. Я вспоминаю «Крик» Мунка. Его ужасное видение, основанное на глубокой проницательности, заставляющее содрогаться от отчаяния человеческой сущности, свелась к ценнику: 120 миллионов долларов. Неискренность картины, заморозила меня тогда, и этот же озноб, я чувствую и сейчас. (Имеется в виду картина Эдварда Мунка «Крик» (1895), которая ушла за $ 119 922 600 на торгах в Сотбисе импрессионистов и современного искусства, 2 мая 2012 года финансистом Леоном Блэком.)
Наверное, раньше я бы взорвался и сказал бы брату отвалить, не лезть в мои дела. Но сегодня мне было все равно, меня это не сильно волновало.
— Их никто не купит по таким ценам, — тихо говорю я.
— У нас уже есть покупатели за такую цену.
Мы молчим, каждый видно думая о своем.
— Ты художник, я — бизнесмен. Позволь мне решить, за какую цену их можно продать. Понимание ценности — это главное. Может Баррингтон желает приобрести всю коллекцию...
— Ты ее еще не видел.
— Она хороша?
— Это лучшее, что я создал в своей жизни, — потому что спал со своей музой.
— Для меня этого достаточно.
— Тогда, увидимся завтра в семь тридцать?
— Да, до встречи.
— Ах, ты должен будешь отвезти Джули домой.
И вдруг боль ударяет мне прямо в солнечное сплетение. Ох, черт побери, вот эта боль и пришла.
— Хорошо.
— Вот и отлично, потому что я пообещал Лане, что договорюсь об этом. До встречи.