Дряхлость

— Тебе лучше? — спросил её Эмилио умоляя.

Он хотел успокоиться звуком собственного голоса, который изменил на нежный, стараясь забыть угрозу применения силы, которая нависла над ним. Эмилио согнулся над Амалией, чтобы она его лучше слышала.

Амалия посмотрела на него долгим взглядом, дыша ему в лицо своим частым и слабым дыханием. Она его узнала. Должно быть, тепло постели вернуло ей чувства. Сколько Амалия потом не бредила, Эмилио навсегда запомнил то, как она его узнала. Очевидно, ей стало лучше.

— Давай уйдём из этого дома, — сказала Амалия, стараясь говорить разборчиво.

Она даже протянула ногу для того, чтобы встать с постели, но, встретив сопротивление со стороны Эмилио, сразу же смирилась и забыла своё намерение.

Вскоре Амалия вновь повторила свои слова, но уже гораздо менее убедительно, и казалось, что она помнит о том, что ей сказано оставаться в постели и запрещено вставать. Тогда она стала говорить. Ей казалось, что они переехали в другой дом и что здесь надо ещё так много сделать, чтобы привести всё в порядок.

— Боже мой! Здесь всё такое грязное. Я знала об этом, но ты захотел сюда переехать. А теперь? Разве мы останемся?

Эмилио постарался её успокоить и не отрицать её слов. Он сказал ей, что здесь совсем не так грязно и что теперь, когда они оказались здесь, было бы лучше остаться.

Амалия слышала его слова, но слышала также и слова, которые он не говорил. Затем она сказала:

— Если ты так хочешь, я должна послушаться. Останемся, но… столько грязи…

На глаза Амалии навернулись две слезы и покатились по сё щекам, как две жемчужины.

Вскоре она перестала страдать, но помешательство от этого только усилилось. Теперь Амалия была на рыбном рынке и не находила там рыбы.

— Не понимаю! Зачем этот рыбный рынок, если здесь нет рыбы? Приходится столько ходить по такому морозу.

Вся рыба куда-то делась, и для них уже больше ничего не осталось. Должно быть, всё её горе, а вместе с ним и астма являлись следствием этого факта. Едва слышимые слова Амалии и периодические приступы астмы сопровождались проявлениями одышки.

Эмилио больше не слушал её. Надо было каким-то образом выходить из этого положения, требовалось придумать, как позвать врача. Нее идеи, подсказываемые ему его отчаянием, тщательно обдумывались им, как будто их можно было осуществить. Эмилио огляделся в поисках верёвки для того, чтобы привязать больную к постели и оставить её на какое-то время одну; он подошёл к окну, чтобы позвать на помощь, и, наконец, забыв, что невозможно заставить Амалию понять его, принялся разговаривать с ней, чтобы добиться обещания остаться здесь во время его отсутствия. Накрыв нежно одеялом её плечи, чтобы дать ей понять, что она должна оставаться в постели, Эмилио сказал ей:

— Полежишь так, Амалия? Обещаешь?

Теперь она говорила об одежде. Они имели, что одеть на целый год вперёд, и поэтому не следовало ничего тратить.

— Мы не богаты, но у нас есть всё, всё.

Синьора Бирлини могла смотреть на них сверху вниз, так как имела больше. Но Амалия была рада этому, потому что она очень любила эту синьору. Бормотание Амалии всё больше походило на детский лепет, и было мучительно слушать её весёлую болтовню посреди таких страданий.

Срочно требовалось принять решение. Помешательство Амалии не было буйным, и, выйдя из оцепенения, в которое Эмилио впал с того момента, как застал её в таком состоянии, он вышел из комнаты и побежал к двери. Он мог бы позвать портье, а затем побежать к врачу или к Балли за советом. Эмилио ещё не знал, что сделает, но надо было бежать, чтобы спасти эту несчастную. О, какую боль причиняло ему воспоминание о её достойной сострадания наготе!

На лестничной площадке Эмилио остановился в нерешительности. Вму захотелось вернуться к Амалии, чтобы убедиться, что она не воспользовалась его отсутствием и не совершила какой-нибудь безумный поступок. Эмилио опёрся грудью о перила, чтобы посмотреть, не вышел ли кто-нибудь. Он изогнулся, чтобы видеть как можно дальше, и на мгновение его сознание извратилось: он забыл о сестре, которая, возможно, сейчас агонизировала, и вспомнил, что именно в этом положении обычно ждал Анджолину. Эта мысль в это короткое мгновение была такой сильной, что он, стараясь видеть дальше, стал искать взглядом не требуемую помощь, а колоритную фигуру любовницы. Эмилио выпрямился опустошённый.

Дверь этажом выше открылась и закрылась. Кто-то, являясь долгожданной помощью, спускался к Эмилио. Он одним рывком поднялся выше и оказался лицом к лицу с высокой женщиной. Это была высокая и стройная брюнетка, другого Эмилио не видел, но сразу нашёл, что сказать:

— О, синьора! Помогите мне! — умолял Эмилио. — Я бы с радостью сделал для вас то, что прошу у вас.

— Вы — синьор Брентани? — спросила женщина нежным голосом.

Она, действительно, хотела пройти мимо, но остановилась. Эмилио рассказал ей, что, недавно вернувшись домой, Обнаружил, что его сестра стала жертвой помешательства, и теперь он не может оставить её одну, тогда как ему надо позвать врача. Синьора сказала:

— Синьорина Амалия? Бедняжка! Конечно, я охотно помогу вам.

Она была одета в траурную одежду. Эмилио подумал, что она верующая, и после короткого колебания добавил:

— Бог вам за это воздаст.

Синьора прошла за ним в комнату Амалии. Эмилио сделал эти несколько шагов с невыразимой тревогой. Кто знает, что теперь ждёт его. В соседней комнате не было слышно никакого шума, в то время как Эмилио казалось, что дыхание Амалии слышит весь дом.

Оказалось, что Амалия повернулась к стене. Теперь она говорила про пожар. Амалия видела пламя, которое не могло сделать ей никакого другого вреда, кроме как бросить её в сильный жар. Эмилио склонился над Амалией и, чтобы привлечь к себе внимание, поцеловал её в пылающие жаром щёки. Когда она повернулась к нему, Эмилио захотел поприсутствовать, прежде чем уйти, и узнать реакцию Амалии на компанию, в которой он её оставлял. Амалия посмотрела на пришедшую лишь на мгновение с полным безразличием.

— Я вам её доверяю, — сказал Эмилио синьоре.

Он мог это сделать. У синьоры было нежное материнское лицо, её маленькие глазки смотрели на Амалию, полные жалости.

— Синьорина знает меня, — сказала она и присела рядом с кроватью. — Меня зовут Елена Кьеричи, и я живу здесь на четвёртом этаже. Вы помните тот день, когда одолжили мне градусник, чтобы я смогла померить температуру моему сыну?

Амалия посмотрела на неё:

— Да, но он болен и будет болеть всегда.

— Не будет, — сказала синьора Елена, наклонившись над Амалией с ободряющей улыбкой и влажными от сострадания глазами.

Она попросила у Эмилио, прежде чем он уйдёт, дать ей графин с нодой и стакан. Для Эмилио показалось очень трудным делом найти эти вещи в доме, в котором он жил так же небрежно, как если бы жил и гостинице.

Амалия не сразу поняла, что в этом стакане ей было предложено облегчение, потом жадно выпила воду маленькими глотками. Когда же она снова положила свою голову на подушку, то нашла новое облегчение: Елена протянула свою мягкую руку, и Амалия опустила на неё голову. Волна признательности нахлынула на Эмилио, и прежде, чем уйти, он выразил его в пожатии руки Елены.

Эмилио побежал в студию Балли и встретился с другом, который собирался уходить. У Брентани была мысль, что он может встретить здесь и Анджолину, и он перевёл дыхание, когда застал одного лишь Стефано. Во время всего того короткого промежутка времени, когда Эмилио намеревался каким-то образом помочь Амалии, его не мучили угрызения совести. Он не думал ни о чём другом, кроме как о сестре, и если бы он встретил Анджолину, то содрогнулся бы от боли, так как её нид напомнил бы ему о его вине.

— О, Стефано! Со мной случилась беда!

Эмилио вошёл в студию и присел на ближний к двери стул. Затем, обхватив голову руками, он разразился безутешными рыданиями. Эми-лио не мог сказать, почему именно сейчас слёзы хлынули потоком из его глаз. Он почувствовал себя виноватым и в горе искал необходимую отдушину, пусть и в присутствии Балли, который, наверное, тоже сыграл свою роль в болезни Амалии. Но почему чувства Эмилио были так остры? Конечно, затем он понял, что испытал удовлетворение, предавшись так отчаянно своему горю. Во время плача Эмилио горе отступило и он почувствовал облегчение. Он посвятит остаток жизни только Амалии. Даже если она останется помешанной, а Эмилио казалось, что так и будет, то он всегда будет с ней рядом и будет воспринимать её не как сестру, а как дочь. В своём рыдании Эмилио даже забыл, что срочно требовалось позвать врача. Именно там было его место, именно гам была нужна его помощь Амалии. В том возбуждении, в котором пребывал Эмилио, всё казалось ему осуществимым. Заявив о своём горе, он верил, что сможет простить Балли прошлое. Эмилио даже думал, что заставит Балли узнать Амалию такой, какой она была — мягкой, доброй и несчастной.