Там, на войне

Все ожило, затарахтело и двинулось.

Вот так и добрались до перевернутой телеги. Майор сразу начал сводить счеты с начальником штаба. Опоздание было немалым. Когда начальство лается, лучше отойти в сторонку.

Мотоциклетные роты уже спешились, машины отогнали в лощины справа и слева от дороги, выставили охранение, а экипажи, увешанные снаряжением, автоматами, с пулеметами наперевес, осторожно двинулись вперед (кавалерийский прием!).

Тут же, в стороне от дороги, торчала санитарная машина и уже была развернута палатка для приема раненых.

Мой взвод в операции не участвовал, его оставили охранять батальонный лагерь в тылу.

Врач и его маленькая команда были в сборе. Тося меняла повязку на голове водителя — его все-таки зацепило, — лобовое стекло машины было разбито вдребезги и несколько пробоин в капоте, крыле и кузове (наш вариант!). Но по ним стрелял только один пулемет.

— Это все под прикрытием бронемашины, — сказал Идельчик. — Можешь себе представить, что бы они с нами сделали, если бы мы стали совершать этот круг почета?!

Саша Идельчик отвел меня в сторону и буркнул:

— Он псих и сволочь. Вместе со своим прицепом… Это мой диагноз! Я не буду служить в его батальоне.

Неуверенность и тревога передавались от одного к другому. Цепи разворачивались к бою медленно и неуклюже. Командиры тянули время, будто надеялись, что вот-вот приказ отменят. Майор бегал, кричал, размахивал палкой! За ним поспевал Старков. Тоже где-то подобрал кривую палку, кричал и размахивал. Но когда и он замахнулся на одного из автоматчиков, тот его оглушил таким мертвым матом, что уполномоченный заткнулся и, пытаясь сохранить остатки достоинства, отошел к перевернутой телеге. Все видели, что и он пьян.

Майор вызвал добровольцев в поиск за «языком». Отозвалось десять человек (вот что значит новички!). Он рассматривал их лица, как близорукий. Потом сам отобрал семерых и отправил в сторону противника, в обход справа. Напутствия его были такими же напористыми и бессмысленными, как и те, что он давал мне. Офицеры перешептывались и пожимали плечами.

Не выходила из головы эта семерка, они ничего не смогут там сделать; семь перворазников, семь добровольцев; это их первый выход, первый поиск, и с ними ни одного мало-мальски опытного человека… Опасная мысль подкрадывалась сама собой — от такой мысли в башке появилось непонятное кружение. Вспомнилось скверное.

… Я ожидал письменного приказа штаба корпуса на эту самую операцию и должен был доставить в батальон запечатанный пакет. Один из моих знакомых штабистов сказал, что мне еще ждать да ждать… Трава после небольшого дождя была мокрая. Я взял да и улегся на широкий сухой шлейф большой палатки. Блаженствую. Никто не обращает на меня внимания. Слышу, в палатке кто-то начал кричать на кого-то — подумаешь, новость— вся армия надсадно орет сверху вниз один на другого. Прислушался: ба! — да это выполаскивают нашего бравого майора! А тот униженно и виновато оправдывается— уж совсем на него не похоже…

В последних боях части танкового корпуса понесли большие потери, а наш батальон мало участвовал в операциях, и потерь было действительно мало. Упрекали майора за пассивное, вялое ведение операций, и тут была правда, но выходило, что все-таки это как-то связано и с потерями. Вернее, с отсутствием потерь.

… Брать «языка» без всякой подготовки? Отправить семь человек просто так, за здорово живешь, туда, где противник знает каждый клочок земли, а мы ни-че-го?! Все это казалось диким…

Крикливо и совсем уж бестолково батальон все-таки подняли двумя цепями (почти как в гражданскую!). Цепи двинулись вперед, но тут же были встречены пулеметами врага — чтоб им всем… Пулеметов снова стало два! Цепи тут же, с завидной сноровкой, залегли и без всяких команд откатились на более или менее безопасные исходные линии. Появились раненые… Кто поумней, стали быстро окапываться, да и противник почему-то перестал стрелять. Будто сам испугался. Только справа в отдалении что-то бабахнуло. В небе вспыхивали и гасли осветительные ракеты, послышались отдаленные хлесткие автоматные очереди (немецкие, их нетрудно отличить от наших), какие-то хлопки, разрывы. Потом стихло… Вскоре прибежал один из той семерки. Это они, оказывается, там справа, все-таки доползли до окопов вражеского охранения. Что делать дальше, не знали. Сработала привычка — собрались в кучу, чтобы посоветоваться… Их осветили ракетами, забросали гранатами и обстреляли из автоматов.

Все, кто слышал этот рассказ, понимали нелепость, непоправимость происшедшего.

Майор словно протрезвел и все повторял:

— Ну?.. Ну?! А дальше что?!

— Дальше ничего, — произнес седьмой, опустился на землю возле перевернутой телеги и в голос заплакал.

Майор брезгливо выругался, сплюнул, мол, вот с кем приходится воевать, и отошел подальше. Так далеко, чтобы его вовсе не было видно. Старков двинулся было за ним, но остановился, наверное, майор отливал…

На фронте из кучи нелепостей вырастают большие беды — никто не спросил уцелевшего, как ему удалось выбраться из-под огня? И почему он никого из раненых не приволок?.. Но тот твердил: «Они все убиты. Они все убиты… Убиты…» — словно ощупал каждого и приложил ухо к сердцу.

Мы догадались, что он был где-то в стороне. Никто не верил в подробности, которые он рассказывал, но все поняли, что остальные шесть не вернутся…

Им, новичкам, казалось, что они заколдованы, будут жить вечно, а умирать суждено другим, специально для этого предназначенным. И вот шестеро таких заколдованных получили свои пули, осколки и лежат на заколдованной земле. Их больше нет.

Все это, как оказалось, была отвлекающая операция, громко названная — разведка боем! Только ведь никакой разведки не было. И никакого боя — была мельтешня, неразбериха, раненые и убитые… Но в эту ночь танковый корпус совсем в другом месте нанес сокрушительный удар по войскам противника, и наша танковая армия наконец-то врезалась в его оборону, и началось долгожданное наступление. Передовые части перерезали дорогу Орел-Брянск, и враг стал нести действительно тяжелые потери.

Батальонный доктор

Балаган всей этой длинной ночи — чтоб ей… и ему… и всем им… — подкатывал к концу. Начало понемногу светать.

Майор поставил ногу на днище коляски, для водителя жест означал «сразу вперед!» — этот лихой прием он у генерала подцепил (тот обычно кричал: «Не сметану — командарма возишь!»). Мотоцикл взревел (что вовсе не требовалось), сорвался с места, майор ловко, в одно движение плюхнулся на сиденье и укрылся брезентовым фартуком; Старков еле успел махнуть длинной ногой, сильно ударился задницей о седло — дробно подпрыгивал позади водителя.

Батальон перекатывался в новый район сосредоточения. Мне было предписано двигаться замыкающим, как говорится, заметать хвосты. Санитарная машина с доктором оставалась со мной. Мало ли что!..

— Ттты-ы-ы что, не понимаешь? Э-э-то не случайность! — Идельчик никогда раньше не заикался. — Ссначала тебя, потом меня. Одного за другим без всякого толка!.. — Доктор Саша захлебывался. — Ты хоть там кого-то шарахнул, а я даже пистолета из кобуры не вынул. Зз-забыл!

Идельчик был хоть и молодой, но обладал определенной массой медицинской солидности, и не в живом весе, не в фигуре, а в общем облике — прирожденный доктор. А сейчас его заикания, растяжки и затыки, больше походили на какую-то нарочную детскую игру.

Я все-таки возразил:

— Подъехал бы кто-нибудь другой, майор сунул бы туда другого. Это случайное совпадение.

— Не-е-е говори гглупости! Он же Старкова туда не сунул?!

— Перестань заикаться! Не только Старкова, но и сам туда угодил…

Обычно с передовой мотоциклисты уносились вихрем, чтобы в последний момент не угодить под взрыв снаряда, мины или пулеметную очередь, а тут отъезжали небольшими группами, показно, лениво и мрачно. Раненых давно отправили на штабном автобусе и в грузовике с автоматчиками. А вот с убитыми было хуже…