Страница 9 из 42
Сильный хлопок расколол тишину — эхо было куда сильнее, чем взрыв. От кучи медленно отлетала маленькая серенькая тучка — она плыла над лесной травой и не растворялась. Одинокий девичий крик разорвал вздрогнувший лес:
— А-а-а!.. На по… По-о… Спа-а-си-и-и!.. — первая, худая и высокая, лежала плоским брошенным лоскутом на траве. Юля двумя руками схватилась за лицо и беспомощно тыкалась в стволы деревьев.
Со всех сторон туда бежали люди.
…Взводный мчался, казалось, на пределе сил, но он не мог догнать бегущих впереди. Никола Лысиков вообще еле-еле поспевал за ним. Тут взводный остановился и заорал на весь лес:
— Слушай команду!.. Сто-о-ой! Все-ем сто-о-о-ять! Всем! — а глотка у него луженая. — Передать команду!
Но передавать не было необходимости — и так все стояли, как вкопанные… Опомнились.
— Братцы, стоять!.. Ни с места. — А сам двинулся к уползающей ядовитой тучке, схватил ту, что держалась руками за лицо: — Юля! Юлечка… — прижал ее к стволу дерева, — погоди. Погоди, хорошая… — силой оторвал руки от глаз. — Свет хоть видишь?
— Свет… Свет вижу… — а сама рукой показывала в сторону лежащей на земле — значит, видит.
Лысиков оказался рядом.
— А ты здесь зачем? — прикрикнул на него взводный.
— Тебя забыл спросить! — еле произнес сквозь одышку Никола.
— Держи, — взводный передал ему Юлю. — В медсанбат. Сразу! — а сам кинулся к той, что лежала на земле в самой безнадежной позе.
— Может быть, не будем разминировать телами?! Может быть, позовем саперов?! — издали увещевал Курнешов.
Рядом с ним стоял понурый Долматов. Было такое впечатление, что они созерцали происходящее. Проще и деловитее, чем Долматов, наверное, никто не воевал — он всегда, вместе со своим минометным взводом, работал, трудился, как мастеровой, внешне почти не обращая внимания на усилия и разрушительные действия противника… Оба очутились в цепочке солдат и девчат из батальона связи. Здесь начиналась их территория.
Андрюша и Белоус уже были рядом. Взводный переворачивал убитую.
— Да-да, саперов бы сюда… — проговорил Андрюша.
Белоус отодвинул председателя, отстранил Андрюшу, который уже собирался поднять убитую, и легко поднял ее сам — раскиданную, почти невесомую девочку… Фуражка у него упала с головы. Взводный поднял фуражку, потом пилотку погибшей. Отряхнул обе… Грибы куда-то разметало…
Они шли след в след, гуськом — впереди Андрюша, ш ним Белоус с девочкой на руках и замыкал председатель… А те, что стояли в линию с Курнешовым и Долматовым, ждали неизвестно чего. Это было очередное наваждение.
Первым уходил из батальона капитан Стегарь, тот самый Сергей Авксентьевич, начальник штаба, который… Председателю он сказал:
— Вот тебе скажу, но строго конфиденциально: ухожу. Да, сматываюсь! Это не батальон, это сборище самоубийц. У вас лихость и дурость на первом месте, и только это поощряется. Не-ет! Здесь, с вами, можно только сыграть в ящик. Вот, твой архаровец подстрелил машинистку Веру… Негодяй… Судить его надо. А ты всячески выгораживаешь этого хулигана!..
— Не надо его судить. Это случайный выстрел.
— У вас все убийства случайные. Но поверь мне, опытному человеку, вы все тут друг друга перестреляете.
— Она вам сколько-нибудь дорога?.. — обычная фраза прозвучала вычурно и пошло.
— Что за дурацкая постановка вопроса — «дорога-недорога», она очень хорошая женщина.
— Вот и скажите спасибо — ранение в руку плевое. Через неделю очень хорошая женщина оклемается. Там, в тылу, целее будет.
— Циник и шалопай.
— Без нас вам скучно будет.
— Может быть… Но целее…
— Не знаю.
— Они берут меня как образованного человека в историческую группу: буду собирать материалы и писать историю вашего корпуса!
— Там уже два бездельника ее пишут. Вы будете третьим.
— Вот твою историю, например, напишу: придется врать и врать, а то ведь правду напишешь — или не поверят, или всех отдадут под суд!
— Мою не надо, — сказал взводный. — Она уже написана: родился, учился, призывался, отличился, наебнулся… У вас это будет называться как-нибудь по-другому.
— Болтун. Я ухожу. И тебе советую. Они тебя здесь заездят. Верь мне. Я кое-что смыслю… И могу тебе помочь.
Э Верю. Ценю. Благодарю. Остаюсь…
— Краснобай! — у капитана Стегаря навернулись слезы.
Он был сентиментален, этот кандидат исторических наук. Грешным делом, председатель такой уход капитана считал некоторым предательством, если не сказать поточнее — желанием слинять в укрытие. А попутно он терял надежного защитника во всех конфликтах с многочисленным начальством.
В батальон уже был назначен новый комбат, и он приходил со своей командой, так что кое-какое оправдание уходу Стегаря можно было найти. Убирали и замполита, но он отчаянно сопротивлялся, метался, старался забрать с собой ефрейтора Клаву… А она хмыкала, пожимала плечами и говорила взводному:
— Вот и избавитесь. Подумаешь, делов-то на три копейки.
ОФИЦЕРЫ, СЕРЖАНТЫ, РЯДОВЫЕ… Все они толком не знали, что же такое настоящая разведка. Учителей не было. Учителя только делали вид, что знают нечто о предмете, но, дескать, пока рассказывать рано: «Знаете ли, секретность в нашем деле — прежде всего!»
А разведке можно научиться только в разведке. Это не профессия, это собрание навыков, опыта и сообразительности… Ну, еще немножечко так называемого бесстрашия… Среди них были более или менее талантливые, менее или более чуткие. Догадливые и сметливые. Оставалось до всего доходить своим умом или своим недоумением — «путем проб и ошибок». А что такое ошибки на фронте, догадаться не трудно: ошибся — калека; ошибся — покойник; ошибся — получай штрафбат. В разведке опыт и талант, может быть, важнее смелости. (А ни разу не ошибся — все равно то же самое, только, может быть, в другой последовательности…)
Она гибла в грязи, в паводок рано обрушившейся весны, в той самой «разведке боем», уже не стихотворной, а настоящей, в направлении не к «безымянной высоте», а к Сахарному заводу… Всю группу противник встретил плотным огнем и навстречу выкатил танк «Тигр» — это была первая лобовая встреча с таким танком, и в группе Романченко не оказалось ни одной противотанковой гранаты… Все это или подобное много раз описано, стократ рассказано-пересказано, и все равно все не так… Не будем множить версии… Начали по двое отходить к реке. И тут, как назло, автоматчик Шмаков заголосил:
— То-о-ся! То-о-сенька! Помоги-и!..
Вот она и кинулась, не назад, а вперед, к тому самому Шмакову… Без подробностей — его враспыл, а у нее три ранения за пять секунд: две раны пулевые, одна осколочная… Вот это «схватила»!.. Вынесли ее оттуда на рассвете следующего дня. А для этого все оставшиеся в батальоне, сорок семь бойцов и офицеров, пошли на штурм небольшой возвышенности в направлении Сахарного завода… Она спасла многих, ее спасали все оставшиеся — редчайший случай.
Антонину било в ознобе, и она твердила: «Я знала… Я знала… Пришли, все-таки…» — Председатель побежал в соседнюю, некогда польскую, деревню на взгорье, Дорофеевкой называлась — рукой подать. Добыл кружку горячего молока под угрозой пистолета — «единство фронта и тыла» называлось. Укутал в полотенце под вопли хозяйки. И принес Антонине.
— Пей понемногу. Не обожгись…
Она отхлебнула и причитала совсем чужим голосом:
— Во-от… Во-от чего мне надо было… Догадался… Догадался… Во-от чего мне надо было.
Виктор Кожин сам ее поднимал, сам нес, сам укладывал…
На телеге с параконной упряжкой, которую добыли тоже силой угроз и оружия, ее увезли по страшенной грязи в тыл, на поиски госпиталя… Антонине должны были ампутировать левую ногу. Она не давалась… Предупредили:
— При всех обстоятельствах нога гнуться не будет. И заражение угрожает…
— Будет гнуться, не будет гнуться — все равно нога. Пусть будет! — проговорила и потеряла сознание.