Страница 3 из 42
И, вправду, казалось, что здесь, на фронте, ее ждало только какое-нибудь нелепое несчастье. Хотя и «лепого» здесь не случалось.
Так и было — ни с того ни с сего ее унесло без всякого боя.
Во взводе самую первую…
II
На плацдарме за рекой Вислой
Наши войска чудом вырвались на левый берег Вислы — казалось бы, опять УРА. Выдержали невиданный доселе натиск контратакующего врага — он впервые почуял, что отсюда русские доберутся до его родного дома, а значит, и до его печенки!.. Из Висленского плацдарма сделали Сандомирский — для этого отняли у противника еще один город с таким тихим названием. Из «достоверного источника» узнали, что приезжал сам Адольф Гитлер и приказал войскам сбросить русских в Вислу или… умереть! (Громко сказано и немного выспренно, но чего с него спрашивать — одно слово, фюрер…) Приезжал на плацдарм, разумеется, не сам Сталин, а командующий фронтом Иван Конев, он пожелал врагам умереть как можно скорее, а своим, доблестным, на всякий случай приказал: «Ни шагу назад! А то…» — проще, понятнее и доходчивее не скажешь.
ВИДЕНИЕ бывает стойким — оно приходит, стоит и не растворяется…
Бились-бились, теснили-теснили гитлеровцы нашу братию, как в стынущем столярном клее. Ну, отодвинули войска километров на шесть-семь и понесли на этих подвижках такие потери, что стало ясно — больше им подвинуться ни на метр не удастся… Застыли… Тут уж доблестные-краснознаменные вспомнили, что они все легендарные, очухались и стали вытряхивать из гитлеровцев остатки потрохов. А сами при этом целыми взводами-ротами перебирались на постоянное жительство в один из Иных Миров… Вот тут выдающийся полководец, командующий фронтом, и получил самое хлесткое звание — «Истребителя пехоты», без уточнения, чьей именно, и, наверное, еще один большой орден.
Назовите хоть одного военачальника Великой Отечественной, который получил бы награду «За боевые успехи» при малых потерях, — назовите! Нет таких. А среди тех, кто уложил всю свою армию или корпус, — сколько угодно Героев, да еще Дважды и Трижды, как будто можно стать дважды и трижды честным человеком… А кому-то удалось стать и ЧЕТЫРЕЖДЫ.
Отодвинули врага обратно, на те же шесть-семь километров… И угомонились… Вот откуда взялись эти страшные, уходящие в небо черные хлысты вместо старого могучего леса. Это были памятники всем погибшим: и тем, кто подвигал наших к Висле, спасая свой фатер-ланд, и тем, кто потом отодвигал их обратно, стараясь опрокинуть врага навзничь и навсегда… Вот так остановились… В полном, окончательном и непримиримом ошеломлении. Вот откуда взялась та самая ТИШИ НА в новой хоромине взводного.
За той рекой Вислой — это уже Польша — леса стояли крепкие, сосновые. Но куда было этому лесу до могучей, стонущей громадины, в которой после Орловско-Курской битвы лета 1943 года замер танковый корпус (или, вернее, то, что от него осталось). Было о чем призадуматься. А считать потери у нас не любят: чем выше эшелон власти, тем круче ошибки, и все нолями, нолями балуются, паскудники.
«Вековая нетронутость!» только кажущаяся, потому что люди, русско-советские и фашистско-немецкие, напичкали сей лес до отказа обыкновенной смертью… И молодым смехом, но это уже так — от лихости и дурости.
Тогда, год назад, в лесу под Брянском после всей истребительной баталии для танкового корпуса и для батальона разведчиков, именуемого «мотоциклетным», наступила хоть и не полная, но передышка…
Танки, конечно, мощное наступательное оружие, но у них, грозных и быстрых, кроме всего прочего, был один серьезный недостаток — они хорошо горели, если их умело поджечь… И вот, когда истребили массу вражеских сил и техники, оказалось, что и наши могучие танки почти все сгинули в огне сражений. И не только танки. И воевать больше нечем… Вот такая незадача постигала большинство наступающих войск. Да и в остальном победители несли немалый урон, часто даже куда больший, чем побежденные… Выдохлись. Остановились. Теперь забирайся в какую-нибудь дыру и жди, пока герои тыла склепают «специально для ВАС» две-три сотни новых сверхплановых боевых машин…
А вот для саперов тут-то и начиналась как раз самая сволочная и каторжная пора. Саперы изо всех сил старались разминировать этот трижды легендарный вековой лес. Ну, не весь, разумеется, а его малую частицу, волею высокого начальства предназначенную для стоянки танкового корпуса.
Андрюша Родионов, невысокий, стройный белобрысый и лучезарный предводитель взвода бронемашин, обхватил толстенную сосну, прижался к ней щекой и жаловался на жизнь понурому командиру минометного взвода Долматову, человеку в возрасте, изрядно молчаливому:
— Ступить некуда. Сначала его партизаны напичкали против немцев, потом немчура минировала против партизан. Ну их всех в четыре колена… (Незлобивый мат…) Мины в четыре слоя!
Его земляк и постоянный спутник Борис Токачиров стоял поодаль, ждал, когда эта речь закончится. Дождался:
— Поаккуратнее, Андрюша, смолой гимнастерку загваздаешь.
А тот продолжал:
— Мы же не немцы. Мы даже не партизаны — почему именно мы должны жить в этом минированном гребатории?.. — говорил тихо, спокойно, вроде бы и не требуя ответа.
— Командование го-о-о-венное, — неожиданно ответил ему Долматов. — Им нас не жалко… У них нас много…
— Вот это верно сказано, — сразу согласился Токачиров. — Сами поселятся на краю опушки, возле шоссейки. До осиротелых девок и вдов рукой подать: что в Брянск, что в Карачаев…
Место действительно находилось как раз между этими развороченными городами, но кое-какое население, преимущественно женское, там оставалось.
Так вроде бы лес, как лес. А приглядишься, везде колья с дощечками понатыканы, грозные предупреждения: «Р-Р-Разминировано! — лейтенант КОГАН А.И.», «ПРОВЕРЕНО — МИН НЕТ. Лейт. КогАн». (И каждый раз с ударением, чтобы с Коганом не путали.)
— Ну-у, блядский потрох, куда ни сунься, везде по когану, — возмущался Романченко. «ОСТОРОЖНО, МИНЫ — ПРОХОД ЗАКРЫТ!!! — лейт. КогАн А.И.». В три погибели! Уж и дорогу разминировать не может! Коган называется! А еще «А-И», — гудел и бубнил Петр Романченко.
Все надписи аккуратные, по правилам чистописания начальной школы. Так саперы настойчиво отмечали своего единственного и незаменимого командира первой роты, а заодно забавлялись: «Идти строго по тропинке — НЕ СВЕРНИ. А то… лейт. КогАн!!!»
«В ЛЕС НЕ УГЛУБЛЯТЬСЯ — МИНЫ! — старший лейтенант КогАн».
— Гляди-гляди! Оповещает, что ему присвоили старшего. Ну, тля! для!! бля!!! Не продохнуть!.. Как будто корпусом командует не генерал, а старший лейтенант КогАн!.. — Петру пока еще «старшего» не присвоили, и это обстоятельство его тоже цепляло.
И тут как нарочно: «Проход закрыт — МИНЫ. Ст. л-т КогАн».
— Й-й-й-й-ё-ё-ё трезвон-перезвон, в забор и перекладину! Еврейское засилье! В этом засранном минами лесу!..
Его попутчики вышагивали вразброд, но речения Петра одобрения не вызывали: Долматов, Андрюша Родионов, Борис Токачиров, а еще Виктор Кожин — худой, высокий взводный. Где-то в отдалении меж деревьев маячили Лысиков и «разбойник Дубровский» — в армии клички прилипают намертво.
— Ему сегодня все равно на кого рычать. Он будет выть, пока не найдет свои «боевые сто грамм» и не прибавит к ним еще двести пятьдесят, — скромно заметил Андрюша, но так, что Петро услышал.
— С каждым может случиться, но где же выдержка? — добавил Токачиров, он знал, что Романченко третьи сутки без капли спиртного. — Да ему и нынче не светит. Впрочем, как и всем остальным.
— А я говорю, засилье!.. — откликнулся Романченко.