Страница 32 из 55
— Вы не удивляйтесь. Пусть сидит. Он после болезни — грипп у него был, что ли — и, наверное, оттого плохо слышит. А без этого он не может. Неровен час, что-нибудь недослышит и в доносе исказит нашу беседу. А он работник добросовестный, — в интонациях, даже в скрытом намеке, не было и тени иронии или неприязни. — А если здесь сидит и исказит, — Ю.О. назидательно почти воткнул в него указательный палец, — получится уже полное свинство… Чаю он не хочет. В беседе участия принимать не будет — и вообще, вполне деликатный стукач. Знаете, даже удобно — СВОЙ!.. Он однажды донос на меня накатал и исказил, — а всё потому, что недослышал… Потом искренне извинился, и я ему простил эту неточность — лет на пять-шесть тюряги тянула… Тип ничтожный, глупый, но не самый вредный. Свою пенсию не зря получает — сторожит и изредка пишет, но не часто — слабеет зрением и рука дрожит. Вот худо, когда болеет, — ухо к стенке прижмет и может так часами пролежать. Только жалуется, если кто тишит беседу, прямо мучается и просит не издеваться, говорить в полной степени громкости, без утайки… А потом, знаете, очень стал за последние годы подобразовываться, даже книжки просил рекомендовать. Что ни назову — всё прочитывает. Мне б его чуть раньше получить!..
Сосед просидел тихим истуканом около получаса.
Литературная направленность беседы его не огорчила, а скорее успокоила и привела в состояние безнадежности. Он молча поднялся и деликатно удалился со стулом в руках. Мастер даже головы не повернул… Вот подробность: так как у соседа больные ноги, то под стулом возле двери Домбровского лежит старенький коврик, чтобы из щелей пола не так уж дуло…
— Вот, — сказал мастер, когда тот вышел, — даже жилья приличного не выслужил у них. Так и живет в одной квартире со мной, просидевшим по тюрьмам и лагерям более двадцати лет.
(Со слов Ю. О. Д.)
«… Вы делаете сегодняшний день литературы (в русле сегодняшней политики), а я — завтрашний. Потому что вы просто не печатаете меня сегодня. Вы за свою работу получаете всё, а я ничего. И тут я не возражаю. Я понимаю эту, если не необходимость, то, может быть, закономерность. А вот вы!.. Ну, ладно… Но вы отказываете мне в праве на существование. И тут теряете право на звание литератора…».
Академик АБ начисто отрицал значение Михаила Шолохова и его «Тихого Дона». При этом горячился и настаивал. Но в его суждениях слышалась натянутость и обратная конъюнктура — зачеркивание всего творчества из-за трибунных и публицистических высказываний первой литературной знаменитости.
Домбровский сразу заговорил против всех — против академика, против легко присоединившихся к нему собеседников. Он заговорил о «Тихом Доне» высоко и значительно, сосредотачивая внимание оппонентов на отличительной черте эпопеи — на единстве всего строя произведения: «Все персонажи и события фокусируют и обрисовывают главного героя — Григория Мелехова… Это вещь значительная, останется во времени и, если хотите, достойна Нобелевской премии. А вот вся его дальнейшая деятельность, не то чтобы вразрез, а прямо скажем, в раскорячку… Даже основной арсенал его — слово, и то перестает подчиняться — паразит на паразите: «понимаете», «понимаешь» — не хватает только блатного «по-ял!»… Вот Шекспир! Куда меньше причин сомневаться в его подлинности и единоликости. Просто ничтожно мало причин для сомнений… а тут тьма. Для будущих исследователей — беда. Ведь это просто два разных человека».
11.04. 1971 г. Воскресенье. После полудня приехал в Голицыно. Там первый, старенький, знаменитый Дом творчества писателей. Ю.О. был рад-радешенек, искренне рад. Летал босой по комнате, размахивал руками, нависал откуда-то сверху, шумел приветствиями. Клара (жена Ю.О.) больна и лежит в кровати. Домбровский познакомил меня с поэтом Олегом Чухонцевым, писательницей Ричи Достян…
Домбровского вызвали в ССП к какому-то Гарину для объяснений, по поводу того, что его письмо, направленное в высокую государственную инстанцию, угодило за границу.
— Это Вы (!) меня вызываете и спрашиваете?! Да ещё ручкой делаете так (!) по столу?! Это я вас спросить должен — «Каким образом?..». Написано мною в одном экземпляре, передано в учреждение не по почте— и попадает за границу. Лоботрясы и бездельники сидят у вас там и зря деньги получают. Между прочим, мои деньги. Налогоплательщика! Это я плачу налоги… Их содержат, кормят жирно, поят вволю, а они не могут обеспечить тайну моей переписки с официальным органом. Это же смешно!.. Если они этого не могут, гнать их надо взашей. Значит, они и государственную тайну охранять не могут. Какие же это охранники?.. Бездельники и дармоеды… Вы спрашиваете: «Как туда попало?» Нет, милостивый государь, это я вас должен строго спросить и сделать ручкой вот так по столу: как могло моё письмо попасть за границу! А ну-ка держите ответ. (А то, что не я его туда послал, так это я сам хорошо знаю.) А вот вы с трепетом должны были бы мне ответить нечто вразумительное да ещё извиниться за оплошность. Вот тогда бы я стал вас считать полноценными охранниками. А так — ерунда какая-то…
1.05. 1971 г. С утра снова отправился в Голицыно. Хоть и взял с собой традиционные пол-литра да шоколадный торт для Клары, а в питье сопротивлялся как мог — хотелось послушать побольше из рукописи «Факультета». Вообще-то говоря, дилемма не из легких — для того, чтобы мастер пил меньше, мне следует пить больше (ему меньше останется, и Клара за такое решение), но для того, чтобы хорошо слушать и понимать, надо пить как можно меньше. Но тогда мастер примет лишнее… С перерывами, обедом и выпивками умеренного свойства, Ю.О. читал в общей сложности часа три. Что за проза — углубленная, психологически обоснованная, без выкрутасов и литературного камуфляжа.
Сначала он читал допрос у следователя и историю с «будильником»-практикантом. Исчерпывающее и великолепное (если такое слово здесь уместно) вскрытие истории создания ОСО (особого совещания) и всей технологии стряпания ДЕЛА.
Потом вернулись вспять, и пошла беседа попа-расстриги, служащего в музее, с будущим сексотом Корниловым (оказывается, «сексот», это официальное название стукача-осведомителя — «секретный сотрудник», а я всегда думал, что это словечко из блатного жаргона)… Тут вся история Иисуса Христа, его апостолов, Синедриона и Понтия Пилата. Но в новой (я бы сказал, анти-булгаковской концепции) — современной и доказательной. Все это — одно из самых сильных впечатлений последних лет… «ФАКУЛЬТЕТ» встанет в очередь и будет терпеливо ждать одного из тех чудес, которыми полна моя страна. Не знаю, колдовать или молиться, чтобы Ю.О. дожил до того дня, когда книга с тиснеными на титуле тремя словами «Факультет ненужных вещей» сможет появиться на свет и он возьмет её в руки.
18.01 1972 г. К вечеру поехал на Преображенку. Он звонил утром и пожаловался, что малость хворает, просил приехать, Клара улетела в Алма-Ату на похороны бабушки…
Приехал, а там… полна коробочка — Юрий Давыдов с женой, муж племянницы Лили и сама племянница, друг мужа племянницы, сивый, лысеющий юноша, видимо, тоже «внешторговец», и, конечно, сам Ю.О. Обрадовался, потащил знакомить, шумел, представлял пышно, с ошибками… Сразу заговорил о Викторе Лихоносове — «Помните, я к вам на дачу его летом привозил? Еще арбуз тогда еле-еле дотащил? — Одним словом, весь разговор о только что вышедшей брошюрке Лихоносова «Люблю тебя светло» (Биб. «Огонек» — 100 000 экз.)
Я знал, что мастер хорошо относится к Виктору, а тут заговорил о нем резко, непримиримо, то с болезненной горечью, то с негодованием. И ни с того ни с сего опять:
— Помнишь, я ж привозил его прошлым летом к вам на дачу? На эту… Гору! Он не пустяковый, он же, гад, всё понимает… Гнет. Затягивает в славянофильский омут… Я в Бога верую, но так, как он это делает, ведь недопустимо… Не читал?., (спрашивает меня) Ничего!.. Вот возьми. Прочтите… Давай на ты?..