Страница 22 из 24
Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык перешли в огромном количестве слова-«амебы». Они настолько не связаны с конкретной реальностью, что могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово прогресс). Это «прозрачные» слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами (миром). Они делятся и размножаются, не привлекая к себе внимания – и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Они связаны, как поплавки рыболовной сети – сети не видно, но она ловит, запутывает наше представление о мире.
Важный признак этих слов-амеб – их кажущаяся «научность». Скажешь коммуникация вместо старого слова общение или эмбарго вместо блокада – и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления. Слова-амебы – как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку социальные выгоды.
Это и объясняет их «пожирающую» способность. В «приличном обществе» человек обязан их использовать. Это заполнение языка словами-амебами было одной из форм колонизации *– собственных народов буржуазным обществом. Замещение смысла слов было в идеологии буржуазного общества тайной – не меньшей, чем извлечение прибавочной стоимости из рабочих. Как пишет Иллич, на демистификацию языка наложен «внутренний запрет, страшный, как священное табу».
Особого рода искусственным языком является политический язык. Любой политический язык имеет свой жаргон, понятный только «своим». Он содержит много слов-символов и служит сигнальной системой, позволяющей отличить «своих» от «чужих». В этих словах-сигналах, словах-символах закодирован смысл, доступный только представителю «своей» политической субкультуры. Принять «чужой» язык, не понимая, как правило, смысла слов-символов, в политике значит заведомо обречь себя на поражение. Освободительную и укрепляющую роль всегда играет естественный родной язык.
Тургенев писал о русском языке: «во дни сомнений, в дня тягостных раздумий… ты один мне поддержка и опора». Когда в октябре 1941 г., во время наступления немцев, было решено ввести в Москве осадное положение, на утверждение Сталину принесли проект приказа. Он приписал к нему вводную строчку: «Сим уведомляется». Давно не употреблявшееся слово сим придало приказу совершенно особое звучание, затронуло глубинные слои коллективной исторической памяти людей, соединило события момента с вехами тысячелетнего пути народа.
Чтобы лишить человека этой поддержки и опоры родного языка, манипуляторам совершенно необходимо если не отменить, то хотя бы максимально растрепать «туземный» язык. Отрыв слова (имени) от вещи и скрытого в вещи смысла был важным шагом в разрушении всего упорядоченного Космоса, в котором жил и прочно стоял на ногах человек Средневековья и древности. Начав говорить «словами без корня», человек стал жить в разделенном мире, и в мире слов ему стало не на что опереться.
Создание этих «бескорневых» слов стало важнейшим способом разрушения национальных языков и средством атомизации общества. Русский языковед и собиратель сказок А.Н.Афанасьев подчеркивал значение корня в слове: «Забвение корня в сознании народном отнимает у образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать все обилие слово-значений; вместе с тем связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступной».
Каждый крупный общественный сдвиг потрясает язык. В частности, он резко усиливает словотворчество. О необходимости «переименовании вещей» в революционные эпохи писал Г.Лебон: «Когда после разных политических переворотов и перемен религиозных верований в толпе возникает глубокая антипатия к образам, вызываемым известными словами, то первой обязанностью настоящего государственного человека должно быть изменение слов».
Слом традиционного общества средневековой Европы, как мы уже говорили, привел к созданию нового языка с «онаученным» словарем. Интенсивным словотворчеством сопровождалась и революция в России начала XX века. В ней были разные течения. Более мощное из них было направлено не на устранение, а на мобилизацию скрытых смыслов, соединяющей силы языка. Наибольшее влияние на этот процесс оказали Велемир Хлебников и Владимир Маяковский.
Маяковский черпал построение своих поэм в «залежах древнего творчества». Он буквально строил заслоны против языка из слов-амеб. У Хлебникова эта принципиальная установка доведена до полной ясности. Он, для которого всю жизнь Пушкин и Гоголь были любимыми писателями, поднимал к жизни пласты допушкинской речи, искал славянские корни слов и своим словотворчеством вводил их в современный язык. Даже в своем «звездном языке», в заумях, он пытался вовлечь в русскую речь «священный язык язычества».
Для Хлебникова революция среди прочих изменений была средством возрождения и расцвета нашего «туземного» языка («нам надоело быть не нами»). Его словотворчество отвечало всему строю русского языка, было направлено не на разделение, а на соединение, на восстановление связи понятийного и просторечного языка, связи слова и вещи. Он писал: «Словотворчество, опираясь на то, что в деревне, около рек и лесов до сих пор язык творится, каждое мгновение создавая слова, которые то умирают, то получают право бессмертия, переносит это право в жизнь писем. Новое слово не только должно быть названо, но и быть направленным к называемой вещи», – писал он. Это – процесс, противоположный тому, что происходил во время буржуазных революций в Европе.
При этом включение фольклорных и архаических элементов вовсе не было регрессом, языковым фундаментализмом, это было развитие. Хлебников, например, поставил перед собой сложнейшую задачу – соединить архаические славянские корни с биологичностью языка, к которой пришло Возрождение («каждое слово опирается на молчание своего противника»).
Напротив, во время общественного слома в конце XX века вызрело и отложилось в общественной мысли обратное явление, целый культурный проект – насильно, с помощью СМИ, переделать наш туземный язык и заполнить сознание, особенно молодежи, словами-амебами, словами без корней, разрушающими смысл речи. Когда русский человек слышит слова «биржевой делец» или «наемный убийца», они поднимают в его сознании целые пласты смыслов, он опирается на эти слова в своем отношении к обозначаемым ими явлениям. Но если ему сказать «брокер» или «киллер», он воспримет лишь очень скудный, лишенный чувства и не пробуждающий ассоциаций смысл. И этот смысл он воспримет пассивно, апатично[12]. Методичная и тщательная замена слов русского языка такими словами-амебами – не «засорение» или признак бескультурья. Это – необходимая часть манипуляции сознанием.
Каждый может вспомнить, как вводились в обиход такие слова-амебы. Не только претендующие на фундаментальность (типа «общечеловеческих ценностей»), но и множество помельче. Вот, в сентябре 1992 г. в России одно из первых мест по частоте употребления заняло слово «ваучер». Введя его в язык реформы, Гайдар не объяснил ни смысла, ни происхождения слова. Даже специалисты понимали смысл туманно, считали вполне «научным», но точно перевести на русский язык не могли. «Это было в Германии, в период реформ Эрхарда», – говорил один. «Это облигации, которые выдавали в ходе приватизации при Тэтчер», – говорил другой. Некоторые искали слово в словарях, но не нашли.
Вот, казалось бы, взаимозаменяемые слова – руководитель и лидер. Почему пресса настойчиво стремится вывести из употребления слово руководитель? Потому, что это слово исторически возникло для обозначения человека, который олицетворяет коллективную волю, он создан этой волей, он – продукт сотрудничества. Слово лидер возникло из философии конкуренции. Лидер персонифицирует индивидуализм предпринимателя. И в России телевидение уже не скажет руководитель. Нет, лидер Белоруссии Лукашенко, лидер компартии Зюганов…
12
На занятиях в одной из академий государственной службы слушатели должны были выразить смысл слов «убийца» и «киллер», составив с ними однотипные предложения. Они написали, в частности, такие пары: «Убийца скрылся с места преступления», «Киллер удалился с места работы».