Страница 9 из 18
– Да, да! И не нужно фыркать – у нас единственный сын! Вспомни, что случилось с Верочкиным мальчиком! Дениска пойдет в армию только через мой труп!
Они принялись спорить, и я выскользнул из квартиры…
Пленку с воспоминаниями я так и не восстановил. Мешали запахи, звуки, сладкие минуты беспамятства, когда я вообще ничего не соображал. И, соответственно, не мог ничего нарисовать в своем воображении. Я оставил это бесполезное и выматывающее занятие. Вернулся в реальность, в которой она сидела за столом в столовой, выходила из института, шла по городу, заходила в магазины и кафе. Я начал следить за ней. Шел на большом расстоянии, чтобы – не дай бог! – она меня не заметила. Я изучил распорядок ее дня, видел, как по субботам она гуляет с дочкой – рыжим лягушонком, знал, что ее любимое кафе – в помещении городской бани. Однажды, когда она вышла оттуда, я, оставив слежку, зашел туда и попытался угадать, за каким столиком она сидела. И угадал безошибочно – по марке недокуренной сигареты, которую… сунул в карман.
Следующей стадией моего безумия стал цинизм. То есть я попытался выработать его в себе, как змея вырабатывает яд. Это был своего рода психологический тренинг. Думаю, меня поздравил бы сам Фрейд. Я снова прокручивал в памяти эпизоды своего августовского приключения, но на этот раз в совершенно другом ракурсе. Это было совсем не просто. Ну что, собственно, произошло? – размышлял я. Обычный курортный роман, нет – романчик, хуже – банальная интрижка, еще точнее – единоразовое спаривание, секс… Каприз скучающей дамы, одна проигрышная партия в пинг-понг. Когда дело доходило до разных скользких словечек, которыми называют все, что произошло между нами на чердаке, – я грыз зубами подушку. Чтобы окончательно все разрушить, нужно было бы сделать следующий шаг: поведать о приключении двум-трем друзьям-сокурсникам. При этом быть в стельку пьяным, перемежать речь матом, описывая во всех подробностях ее тело и то, как она дрожала в моих объятиях, и то, как просила встречаться тайно у нее на квартире… Может быть, этот кислотный дождь уничтожил бы мою хворь навсегда. Но так поступить я не мог – пришлось бы уничтожить и себя.
Как избавиться от навязчивой идеи и обрести равновесие, я не знал. Несколько раз я встречался со своими бывшими подружками. Но это повергло меня в еще больший шок: я ничего не чувствовал! То есть в физиологическом плане все было нормально, технику не утратил. Но я с ужасом открыл в себе какой-то новый вид импотенции: все происходило автоматически. Я был роботом, вырабатывающим гормоны, – не более того. После таких свиданий я пытался проникнуться к своей партнерше хотя бы нежностью, вспоминая ее руки, ноги, бедра и розовые колени, но нежность не возникала. В голову лезло что-то совершенно лишнее: вспоминал пятно на обоях, жужжание мухи, рисунок на ковре.
Я вспомнил о вине, о проклятом теткином вине, которое Лиза назвала «колдовским». Я ненавидел все, что связано с предрассудками, но сейчас испугался почти по-женски: а что если тетка, которая продала из-под полы ту бутылку, – действительно ведьма? А ее вино – какое-то приворотное зелье, которым она пытается свести со свету весь род мужской?
…Через месяц, когда все остальные старательно конспектировали скучные лекции, казавшиеся мне полной абракадаброй, я почувствовал некоторое облегчение: на смену цинизму и беспорядочным связям пришли более действенные ощущения – ненависть и жажда любой деятельности. Я бродил по улицам и размышлял, что бы мне совершить? Бить витрины? Писать на стенах политические лозунги, типа: «Свободу такому-то»? Выкрикивать стихи на перекрестке или нарваться на нож в темной подворотне? Точно помню, что хотел, чтобы меня скрутили санитары, чтобы у меня изо рта шла розовая пена вместе с бессвязными словами, чтобы мне вкололи транквилизаторы и заперли в палату, где я смог бы свободно биться головой о стену… Другая жизнь была мне не нужна, она потеряла смысл. Слава, о которой я мечтал, превратилась в комок грязи, плюхнувшийся мне в лицо. Для чего и ради чего она нужна, рассуждал я, впервые задумавшись об этом. Вспомнил сказку «Руслан и Людмила» – трогательную детскую ностальгию с голосом мамы, которая склонилась надо мной, больным ангиной, и увлеченно декламирует пушкинские строки. Удивительно, но мне больше всего запомнился второстепенный герой, который совершил кучу подвигов и, уже превратившись в старика, слышит от Наины одно и то же: «Я не люблю тебя!»
Я не был стариком, я был молод, полон сил и планов, но эти четыре слова полностью выбили меня из седла.
…Весной моих одногодков начали забирать в армию. Многие мои однокурсники уже отслужили (преимущество при поступлении на наш факультет предоставляли именно таким), настал и мой черед. Я видел, как помрачнели родители, как они закрываются от меня на кухне и подолгу о чем-то шепчутся, мама рыдает, отец возвращается домой поздно и навеселе, а мать даже не ругает его. Наоборот – достает через свою подругу (ту самую, у которой в прошлом году погиб сын) импортное спиртное и утром кладет его отцу в портфель. И он снова идет куда-то «в бой».
Но меня это не волновало до того самого момента, когда они торжественно сообщили, что от службы в армии я освобожден! Вот тут мое безумие и отступило…
Армия! Вот где выход. Я должен буду вставать по звонку (или – трубе, черт его знает, как это происходит), бегать по плацу, падать лицом в грязь, вставать и снова падать, отжиматься от пола, отдаться чьей-то воле – подтверждая тем самым свое превращение в робота, в механизм, в объект для официально дозволенных издевательств.
Утром я помчался в военкомат. А вечером выдержал нелегкий разговор с родителями, который закончился вызовом «неотложки» для мамы…
Я мужественно вынес бессмысленный ритуал под названием «проводы», не усадив рядом ни одну из своих поклонниц. Выслушав торжественные напутствия отца, соседей, однокурсников – напился, целовался неизвестно с кем… Я хотел поскорее избавиться от всего этого.
Потом я ехал в вагоне, смотрел на стриженые затылки вчерашних школьников, своих новых товарищей, и улыбался. Я уезжал от нее. Я был почти счастливым – оглушенным и ослепленным куском биомассы, лишенным чувств, желающим одного – быть убитым. Или… убивать.
Когда после быстрой подготовки недалеко от Бишкека нам объявили, что часть направляют в Афганистан, – покой наконец снизошел на меня.
Это было то, что нужно…
Часть вторая
Денис
Декабрь, 1994 год
За неделю до Нового года я получил приглашение работать в столице. Переговоры о переводе «талантливого сценариста и клипмейкера» велись с продюсерским телевизионным агентством уже давно. Но вначале меня не устраивало то, что придется жить вместе с родителями. Только когда работодатели сообщили, что готовы купить мне квартиру неподалеку от центра, я согласился.
И вот теперь я провожал этот год в своей однокомнатной «гостинке», в которой жил после распределения в этот не такой уж и маленький, но все же провинциальный городок.
Мне нужно было собраться с мыслями и вообще – собраться, поэтому я ограничил всяческие контакты с внешним миром. Только заходил на прежнюю работу, подписывал какие-то бумажки и скрывался от телефонных звонков своих временных приятелей. Друзей у меня не было. В этом городе оставалась женщина, на которой я так и не решился жениться и испытывал из-за этого нестерпимое чувство вины. Все в моей голове смешалось, превратилось в кашу, и теперь мне нужно было осмыслить, подвести черту под этими почти бесцельно прожитыми годами…
За окном медленно разворачивались и свисали до земли длинные спирали метели, они были похожи на бинты. Казалось, что там, высоко в небе, лежит огромный раненый великан. Мне исполнилось тридцать пять… Немалый – если не больший – кусок жизни остался позади. Что в ней было? Можно с уверенностью сказать – я везунчик. Таких обычно ненавидят, к таким тянутся лишь для того, чтобы почерпнуть энергии и идти дальше…