Великосветский свидетель

— Спросите слуг, может, они что-то видели и слышали той ночью, — Жюжеван замолчала. Потом, внезапно подавшись вперед и глядя с отчаянием в глаза Алексею Ивановичу, произнесла: — Ну, помогите же мне, ради Бога! Как доказать свою невиновность, если все против меня?

— Но объясните мне, с чего родителям Николая так ополчаться против вас, ведь вы на протяжении стольких лет были почти членом семьи?

— О-о, вы неправильно расставляете акценты, — Жюжеван улыбнулась, что было очень неожиданно. — Ополчилась на меня Софья Платоновна, а Дмитрий Павлович просто идет у нее на поводу. И причина есть, поверьте. Веская причина.

— Так расскажите об этой причине.

— Это обычная, банальная женская ревность. Дети, и Николя в том числе, общались больше со мной, чем с ней, и Николя доверял мне больше, чем родителям. И было еще одно обстоятельство… Видите ли… — Она задумалась и опустила глаза, казалось, сейчас она скажет что-то очень неприятное. — Полковник одно время… очень… проявлял ко мне… недопустимый, по мнению Софьи Платоновны, интерес. Это было, когда я еще жила в их доме постоянно. Ну, знаете, он ничего такого не демонстрировал, старался скрыть — я ведь не принадлежу к их кругу, но… женщины чувствуют подобные вещи. Она пыталась, видимо, бороться, но сделать ничего не могла. И тогда она как бы смирилась. Все делали вид, что ничего не происходит. И только прошлой весной — да, прошел уже год — она добилась, чтобы я съехала на отдельную квартиру. Да и пыл полковника уже пошел на убыль. Знаете, как это бывает… Пропала новизна, — она произнесла это устало и безразлично. — И вот теперь это ужасное обвинение. Я думаю, она сводит старые счеты.

— Однако полковник рассказал, что у вас с Николаем была связь, и это даже подтвердили друзья покойного.

— Это неправда, это клевета! Еще раз повторяю: такой связи никогда не было. То, что говорит полковник, меня даже не удивляет — он теперь вернулся под каблук жены и должен всеми правдами и неправдами загладить свой… петушиный кульбит. Как это по-русски?… С больной головы на здоровую! А друзья-приятели? Знаете, в последние месяцы Николай пытался вольно вести себя в компании друзей. Я понимала, отчего это происходит — он ведь был ужасно застенчив и пытался скрыть свою робость развязностью. Такое часто бывает у юношей. Я знала, что это у него пройдет, и не слишком его отталкивала. Но связи между нами не было! Я знала о его романе с Царицей Тамарой. Он очень переживал разрыв отношений. Очень. Скажите, а дневник вы нашли?

Шумилов кивнул.

— И что там было? Вы его приобщите к делу? Там было про разрыв? Я видела, как он взволнованно строчил что-то, как раз в день получения этого письма. И лицо у него было…

— Какое?

— Отчужденное и злое. Я его раньше таким не видела.

— Он вам что-нибудь рассказал тогда?

— Нет. Он стал очень скрытным в последние недели. И вообще он был очень одинок. Вся эта его компания — они люди иного сорта. Ему не с кем было даже поговорить в последнее время.

— А вы?

— Он и от меня стал отдаляться. Но вы не ответили: дневник приобщен к делу?

— Да, приобщен. У вас будет возможность прочесть его во время ознакомления с материалами дела. Закон гарантирует это право. А скажите, если у вас с Николаем были такие теплые, доверительные отношения, то как объяснить факт, что он назвал вас… грязным словом? Об этом есть показания свидетелей.

— Да, я читала, — голос ее стал тихим и грустным. — Я понимаю, почему он так сказал. Он узнал про нас с полковником. Это произошло летом, случайно. Все семейство было на даче, только полковник изредка ночевал в городской квартире, когда на службе задерживался. В тот раз мы были там вдвоем, и неожиданно приехал Николя, застиг, так сказать, с поличным, — она замолчала. Слышно было, как из-за тяжелых дверей доносились тюремные звуки — крики надзирателей, лязг замков, цоканье подбитых каблуков. — Знаете, молодой человек, как воспитывается наше юношество и как оно потом дальше идет: адюльтер со стороны мужчины почитается за удаль и только придает ему вес в глазах окружающих. Если же женщина позволяет себе какие-нибудь отношения вне брака, даже если она не связана супружеской клятвой, то она уже… это грязное слово. И никого не интересует, как невозможно тяжело одиночество, как трудно женщине без мужского участия, — она вздохнула.

Повисла пауза. Шумилов заполнял протокол, а Жюжеван грустно смотрела в пол, думая о чем-то нездешнем.

— Короче, Николя страшно это переживал и злился на меня, — наконец, продолжила обвиняемая. — Но потом его обида утихла, хотя прежней доверительности между нами не стало.

— А как вы объясните показания прислуги по поводу оторванного подола ночной рубахи Николая? И о ваших признаниях в связи с воспитанником?

— Это грубая ложь! Как вы себе это представляете: я буду обсуждать свой амур с прислугой? Их, конечно, Софья Платоновна подучила. Пусть они мне это в лицо скажут! Допросите их еще раз, подробно. Они наверняка собьются! Про рубаху я ничего не знаю, но это тоже, скорее всего, выдумка.

Алексей Иванович вспомнил, как патрон перед допросом снабдил его «шпаргалкой» — перечнем вопросов, какие надо задавать няне и горничной. Самое примечательное, что заготовка вовсе не понадобилась: Матрена Яковлева и так рассказала все самое существенное. Выходит, в словах француженки есть резон?

— Мадемуазель Жюжеван, а вы видели когда-нибудь у Николая медицинскую книгу на немецком языке о половых болезнях или половых расстройствах? — спросил Шумилов.

— Вы это опять к тому, что измыслил полковник? Не было этого! Не бы-ло! — сказала она раздельно. — И книги такой я в доме вообще не видела. Дева Мария, ну, как я могу доказать свою правоту? Потребуйте у полковника, пусть он назовет автора этой книги, ее название, ведь его слова можно проверить. Умоляю вас, заклинаю, помогите мне! — горячо и быстро заговорила она. — Выведите обманщиков на чистую воду! Мне не к кому обратиться кроме вас, у меня никого нет!

— Насчет названия и автора мысль бесперспективная. Полковник ответит, что брал книгу у друзей, друзьям же и вернул. Если потребуется, он ее живо представит, я в этом не сомневаюсь, — заметил Шумилов. — Что же касается помощи, то вам нужен хороший адвокат.

— Мне соседка по камере предложила поговорить с ее адвокатом. Он встретился со мной, выслушал, даже не взглянул в мою сторону, записал что-то в папочке, сказал, что его специализация — мелкие уличные преступления, и ушел. Что-то его напугало. А хороший адвокат, наверное, дорого стоит? И как его найти? К кому обратиться? Подскажите, мне кажется, вы объективный человек. У меня есть банковский депозит, не очень много, что-то около двух с половиной тысяч рублей, но есть и кое-какие драгоценности… Я смогу расплатиться.

— Спасибо, что посчитали меня объективным человеком. Я стараюсь быть таковым, хотя это и непросто порой. Я подумаю, как вам помочь, — ответил Шумилов. — Сейчас я закончу с протоколом и попрошу вас подписаться.

Когда арестованную уводили, она обернулась в дверях и посмотрела на Шумилова. В этом взгляде была и мольба, и надежда, и ожидание перемен. Лучших перемен.

Алексей Иванович шел по узким тротуарам Шпалерной и перебирал в памяти только что состоявшийся разговор. Ему пришла на ум любопытная мысль, которую он ранее совершенно упускал из виду. Помнится, полковник Прознанский рассказывал, что он, якобы, был сильно встревожен, увидев, как гувернантка ласкает юношу рукой. Дмитрий Павлович счел это даже опасной предпосылкой к развитию у юноши онанизма, и стал подсовывать сыну медицинскую книгу о вреде данного порока. Но ведь, если бы полковник на самом деле расценил действия француженки направленными во вред семье, ему бы не стоило никакого труда добиться высылки иностранки из Петербурга. Эта мера наказания называется административной высылкой и применяется к лицам неблагонадежным. Полковник жандармской службы обладал большими возможностями в этом вопросе. Он бы даже не стал организовывать провокацию, скажем, брошюры подбрасывать или еще что придумывать, он бы просто заявил, что Жюжеван имеет предосудительный круг общения и представляет опасность. И этого заявления из уст начальника жандармского управления Царскосельской железной дороги было бы вполне достаточно, чтобы пришел к Жюжеван пристав с помощником, отдал меланхолично честь, вручил предписание о высылке, дал четверть часа на сборы и отвез ее на Николаевский вокзал. И поехала бы Мариэтта в Олонецкую губернию, или в Кинешму или Пустоглядово годика, эдак, на три. Безо всякого суда и следствия. И тем самым решилась бы проблема и с пресловутой любовной связью сына, и с онанизмом. И книжек медицинских давать сыну не пришлось бы…