Страница 3 из 25
Но гениальность Брусилова как полководца заключается не только и не столько в самой идее, а в том, что он смог сопоставить ее с реальной обстановкой. Естественно, что такой способ атаки имеет и свою обратную сторону, свои недостатки, главный из которых «обратно пропорционален» главному преимуществу: распыление сил атакующего. Однако другого выхода не было.
Фактически Брусилов действовал на свой страх и риск. В успехе его предприятия сомневались не только высшие военачальники в Ставке, но и подчиненные. «В то время, когда я излагал мои соображения, – вспоминал Алексей Алексеевич, – мои сотрудники, видя, сколь я уклоняюсь от общепринятого шаблона атаки, очень смущались, а Каледин [командующий 8-й армией, входившей в состав Юго-Западного фронта] доложил, что он сомневается в успехе дела и думает, что едва ли его главный удар приведет к желательным результатам, тем более, что на Луцком направлении неприятель в особенности основательно укрепился».
Но Брусилов был уверен в успехе. Основой его плана была внезапность. В районы, предназначенные для атаки, скрытно подтягивались подразделения; они располагались перед боевой линией, их же начальники, имея подробнейшие карты и данные разведки, тщательно изучали участки прорыва. Лишь за несколько дней до атаки войска были введены в пределы боевой линии, свои позиции заняла и тщательно замаскированная артиллерия.
Пока шла подготовка к наступлению, австро-венгерские войска перешли в мощное наступление в Италии. Итальянская армия[1] оказалась в катастрофическом положении, король Виктор Эммануил III буквально умолял Николая II начать наступление на Востоке, чтобы заставить австрийцев оттянуть силы с Итальянского фронта. В этих условиях Брусилову было предписано начать наступление как можно скорее.
«На рассвете 22 мая[2] гром двух тысяч орудий от Припяти до Прута возвестил славу русского оружия», – некоторый пафос в словах Антона Керсновского, автора фундаментального труда «История Русской Армии» (отрывок из него, посвященный Брусиловскому прорыву, помещен в данном издании), вполне уместен и объясним.
План Брусилова удался. Удался настолько, насколько, пожалуй, он сам не ожидал. Оценивая итоги операции, Алексей Алексеевич сдержан и даже излишне скромен: «По тем средствам, которые имелись у Юзфронта, он сделал все, что мог, и большего выполнить был не в состоянии – я, по крайней мере, не мог. Если бы вместо меня был военный гений вроде Юлия Цезаря или Наполеона, то, может быть, он сумел бы выполнить что-либо грандиозное, но таких претензий у меня не было и быть не могло».
Мы не будем здесь останавливаться на ходе Брусиловского прорыва и его военных итогах – они подробно описаны в воспоминаниях Алексея Алексеевича, а также в исследовании А. А. Керсновского. Не менее важна моральная сторона Брусиловского прорыва: блестящий успех после почти года поражений и отступлений. Россия снова вспомнила слово «патриотизм», забытое с начала войны.
Газеты пестрели вдохновляющими заголовками и известиями о наступлении армий Юго-Западного фронта. Была опубликована приветственная телеграмма Николая II: «Передайте моим горячо любимым войскам вверенного Вам фронта, что я слежу за их молодецкими действиями с чувством гордости и удовлетворения, ценю их порыв и выражаю им самую сердечную благодарность».
В адрес Брусилова хлынул поток благодарственных писем от людей всех сословий. «Это было мне поддержкой и великим утешением, – писал Алексей Алексеевич. – Это были лучшие дни моей жизни, ибо я жил одной общей радостью со всей Россией». Какие еще чувства мог испытывать полководец, одержавший великую победу, человек, любивший Родину не на словах, а всей душой, беспредельно верный и верящий Отечеству?
Но с каждым днем радость постепенно вытеснялась горечью – его не поддержали. «За» Брусилова были все – народ, солдаты, офицеры. Кроме тех, кто должен был это сделать в первую очередь – «правильных» генералов.
Второстепенное, по задумке Ставки, наступление Юго-Западного фронта развивалось, а основное так и не началось. Командующий Западным фронтом генерал Эверт раз за разом просил отсрочку, начальнику штаба Верховного главнокомандующего Алексееву по-прежнему не хватало решительности, а сам Верховный главнокомандующий мало интересовался делами фронта и был больше поглощен семейными дрязгами.
И вот тут-то и появляется пресловутое сослагательное наклонение, не терпимое, но столь часто используемое историками. Если бы за Брусиловым пошли другие фронты, центральные державы были бы побеждены уже в 1916-м или принуждены к миру, выгодному России и странам Антанты. У генералов был шанс это сделать. Был он и у Николая II. Для него это означало не только победу возглавляемой им державы, но и спасение династии, своей жизни и жизни своих детей. Однако, к сожалению, даром предвидения последний русский царь не обладал и, как теперь известно, истинных провидцев не слушал…
«Не знаю, как другие главнокомандующие, но я уехал очень расстроенный, ясно видя, что государственная машина окончательно шатается и что наш государственный корабль носится по бурным волнам житейского моря без руля и командира», – это впечатления Алексея Алексеевича декабря 1916 г., после очередного совета в Ставке. В том, что дом Романовых обречен, сомнений оставалось все меньше и меньше. Впрочем, война продолжалась…
Опыт Брусиловского прорыва был учтен при составлении планов Ставки и на кампанию 1917 г. Однако, когда в феврале грянула революция, в Ставке сделали крутой поворот: «Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо». Брусилов был категорически против. Его настрой на наступление совпадал с желанием Временного правительства продолжать войну.
Потому неудивительно, что еще в марте 1917 г. председатель Временного комитета Государственной думы М. В. Родзянко предложил главе правительства Г. Е. Львову кандидатуру Алексея Алексеевича в качестве нового Верховного главнокомандующего. 22 мая (4 июня) Брусилов сменил М. В. Алексеева и возглавил русскую армию.
В первом приказе в качестве Верховного главнокомандующего Брусилов пытался совместить революционную риторику с призывом продолжать войну: «Скоро три года, что мы ведем эту беспримерную войну, которую пора кончить, и свободная наша Россия имеет право требовать от своих революционных армий и фронта полного напряжения всех наших сил и средств, дабы разбить коварного и непреклонного врага…
Я призываю вас, всех русских воинов, сплотиться вокруг красного стяга с девизом: “Свобода, равенство и братство” и ринуться на врага, сломать его и разрушить навсегда германский милитаризм, давящий своей безумной тяжестью народы всего мира… Итак, будьте готовы жертвовать собой, чтобы закрепить во что бы то ни стало наше достояние, а там, где это окажется нужным, по первому приказу, броситься на врага и разбить его».
Это была химера, несоединимые и несовместимые вещи. Брусилов продолжал отчаянно бороться за армию, шел на любые меры (по его инициативе, например, была восстановлена смертная казнь на фронте, отмененная после Февральской революции). Однако в глубине души он понимал, что процесс разложения армии уже зашел слишком далеко и его не остановить.
В условиях революционной и антивоенной пропаганды, открыто ведшейся в боевых частях, популистской политики Временного правительства и, как следствие, массового дезертирства солдат, летнее наступление 1917 г. было обречено на провал. Плюс ко всему союзники, поначалу пообещавшие поддержать Россию, затем изменили свои планы и даже не посчитали нужным вовремя уведомить об этом российское командование.
Итог был закономерен – наступление захлебнулось. Был ли в этом виноват Брусилов? Конечно, он не безгрешен, он совершал какие-то промахи. Но в любом случае его вина за неудавшееся наступление минимальна. Однако те, кто должен был понести ответственность за провал, предпочли переложить ее на Брусилова.
1
Несмотря на то что правившая в Италии Савойская династия традиционно выступала за союз с Германией и Австрией, в Первой мировой войне Италия поддержала Антанту и в 1915 г. вступила в войну на ее стороне.
2
4 июня 1916 г. по н. ст.