Страница 6 из 14
Как-то капитан сунулся в палатку лейтенантов. Как всё образцово! Светят керосиновые лампы. Негромко шепелявит патефон, а ребята собрались около большого чайника и бутербродами с пайковой колбасой. Закуска, значит, ага. И начальник штаба здесь. Что, авторитета не хватает? Прямо кружок «унылые руки».
– Веселье в самом разгаре!
В ответ деликатно испугались, но промолчали.
– Вижу, только что вскипел, – усмехнулся Максим, трогая холодный чайник.
Налил себе полстакана «кипяточка» и под панические взгляды, не морщась, выпил.
– Заварки мало положили! Не впечатлён!
«М-да, а неплохой у них самогон».
Нет, сам виноват, ребят два дня держал совсем без сна. Вот они и решили расслабиться…
Вторая группа сконцентрировалась около немногочисленных «дедов», побывавших на финской войне, и что-то обсуждали, но очень тихо. Вот подошли к Иволгину. Он оглянулся на Ненашева, немного сконфуженный.
– Максим Дмитриевич, люди в увольнение просятся, и не подумайте, что просто так. Хотят сфотографироваться и послать родным карточку.
Его явный промах. Всё же отцы, матери и невесты у бойцов есть. Эх, бросить бы жребий, кому быть убитым, кому раненым, а кому неуязвимым врага бить. Комбат досадливо вздохнул.
– Иволгин, договоритесь с гарнизонным фотоателье. Будем снимать бойцов повзводно, за мой счёт. Если захотят индивидуально и с друзьями, пусть сами определятся и оплатят. Суворов, составьте график. Но сначала соберите взводных и разыграйте очередность, чтоб без обид. На групповом снимке командиру вместе с бойцами быть обязательно.
После войны, если кто выживет, может, вспомнят друг друга, глядя на карточку. Вдруг пропадут документы батальона. А ему срочно нужен фотоаппарат, делать панорамный вид из амбразур.
Алексей подошёл к задумавшемуся о чём-то комбату.
– Что тебе?
Ну что же, к резкости Ненашева не привыкать. Что-то вновь испортило ему настроение.
– Я хочу сам всё сделать, – произнёс Иволгин, наблюдая, как округлись глаза капитана. Он его теперь по-настоящему уважал.
– Уверен? Тогда вперёд, комиссар, – улыбнулся комбат. Лицо его на миг смягчилось, и он дружески хлопнул замполита по плечу.
Иволгин чуть ли не на крыльях улетел в Брест.
Отношение Максима к «замполитам», особенно тем, кто пахал в батальонном и ротном звене, стремительно менялось.
Боец со смешной фамилией Корзинкин и медалью «За отвагу» рассказал ему как-то про войну с финнами. Перед началом первого боя с красноармейцами, которые должны были штурмовать дот, проводил беседу политрук, призывая идти на подвиг. Когда надо было выступать, принялся прощаться, но народ агитатора остановил: «Пойдёмте вместе с нами, товарищ комиссар». И тот не струсил: отвечая на откровенный вызов, взял и пошёл…
Его тело потом Корзинкин видел лично. Политрук лежал ничком вместе с остальными трупами, раздавленный огнемётным танком, подавившим дот. Его тело отличалось в общем месиве лишь двумя позолоченными пуговицами на уцелевшем хлястике шинели[33].
Но если вместо мудрого ворона прилетает дятел, эффект непредсказуем. Прибывший к сапёрам «работник политпросвета» Горбачёв[34] зачитал заметку из газеты, старательно выделяя голосом слова, опровергающие слух о скорой войне, и после минутного общения сослался на спешку, схватил портфель и ускакал на следующий участок строительства.
Да, уели его сапёры, ехидно интересуясь:
– Почему вы называете Данциг Дансингом?
Елизаров возвращался в город, старательно глуша чувства. Логика подсказывала: Ненашев его сознательно запугивал. Ну не может обычный человек с такой точностью прогнозировать события.
Он покачал головой, тщательно анализируя разговор. Бред какой-то, час назад он почти поверил и начал искать смысл в каждой, путь и насмешливой, фразе комбата. Нет и не будет пророков в любом отечестве.
Гнетущее чувство тревоги возникло вновь на улицах Бреста. Жители быстрее немцев отреагировали на типографскую заметку. Мука, сахар, керосин, мыло, ткани и обувь давно раскупались нарасхват, но в этот день началось безумие.
Ну, ещё понятно, когда освободили Западную Белоруссию, в городах со снабжением товарами стало совсем плохо. Потом чуть наладилось, в магазинах появился хлеб, молоко и конфеты-подушечки, но очереди не исчезли. Как раз их местные приняли очень озлобленно, не понимая, как напрягает силы страна, готовясь к стальной обороне и двойному удару по врагу. Приобретать на рынке вещи могли многие, в основном «восточники»[35].
В госмагазинах мужской костюм стоил триста пятьдесят рублей, часы на сотню дешевле. А еду пограничный народ чаще всего покупал на базаре у селян: больше выбор и нет толкотни в магазинах. Да и жди ещё, когда завезут в военторг дешёвое мясо по два рубля за килограмм.
Но теперь в очередях стояли не только местные. Появились жёны и дети товарищей, прибывших укреплять в Западной Белоруссии советскую власть. Разделял прохожих на «восточников» и «западников» разведчик безошибочно. И не по одежде, как Ненашев, а по знакомому выражению лица.
И так на каждой улице. У каждого магазина. На цены никто не смотрел. Товар заканчивался, но сразу находился энтузиаст, который принимался записывать очередь на следующий день. Потом люди кидали жребий, кто будет караулить места ночью, чтобы к ним не набежали «чужие».
А что творилось у сберкассы! Милиционеру едва удавалось сдерживать толпу. Спросив, в чём дело, Елизаров узнал: жители ринулись снимать деньги и пытались сдать обратно облигации госзаймов. Просьба успокоиться и не поддаваться паническим слухам, распространяемым провокаторами, ещё больше возбудила толпу. А когда услышали, что в день теперь выдают только по пятьдесят рублей, стали раздаваться откровенно антисоветские выкрики.
Публика решила стоять до последнего. Надо быстрее избавиться от ставших внезапно проклятыми советских рублей. Рядом шныряли какие-то типы, предлагая позабытые злотые за рубли и наоборот по специальному курсу. Но не здесь, надо отойти в подворотню.
Очередь, где давали крупу строго по полведра в руки – иначе до закрытия не хватит, – двигалась мучительно медленно. Люди страдали от жары, переругивались, перешёптывались, передавая друг другу какие-то новые слухи.
Но больше всего очередь возмущалась тупостью кассира, которая, казалось, жутко медленно считала цену за весовой товар, мучительно множа рубли на килограммы на деревянных счётах. В её глазах читался ужас от вида обозлённой толпы.
Внезапно люди ещё больше зашумели, зашевелись: какой-то товарищ в белой кепке, сером френче и парусиновых туфлях пытался пройти без очереди, мол, он «имеет право», и ему «некогда». Гражданину сразу нанесли два удара – в лицо и в выпирающий живот. Сразу вмешалась милиция, драчунов с трудом, но разняли и под возмущённый свист зрителей повели в отделение составлять протокол.
Елизаров отвернулся. В Минске порядок был бы наведён решительно и быстро. Как-никак столица Белоруссии была одним из городов, где специальное постановление позволяло милиции штрафовать на пятьдесят рублей всех, кто не помещался в очереди внутри магазина. А заодно выяснить, что здесь делает гражданин в рабочее время и есть ли справка, что начальство отпустило именно его купить дефицитный товар. Очереди пропадали вмиг[36].
Всем сознательным гражданам давно понятно: товарный ажиотаж устроили враги cоветской власти! Дефицит вызван засильем спекулянтов, перепродающих вещи втридорога, и ворьём в магазинах. Сложилась система, но с ней, как и с «цеховиками», усиленно боролся специальный отдел НКВД.
Пусть и недавно создан ОБХСС во главе с майором Гремиловым, зато результаты работы есть. Михаил же видел, как у коллег, будто на дрожжах, росла отчётность.
33
См. воспоминания М. И. Лукинова (iremember.ru).
34
Однофамилец. См.: Тягур М. И. Советские люди и договор о ненападении с Германией // Герценовские чтения-2012. Актуальные проблемы социальных наук. СПб.: ЭлекСис, 2013.
35
См. воспоминания В. Е. Гебельта и В. К. Блажеевской (pawet.net).
36
Речь идёт о Постановлении СНК СССР от 17.01.1940 г. «О борьбе с очередями за продовольственными товарами в городах Москве и Ленинграде» и Постановлении политбюро ЦК ВКП(б) «О борьбе с очередями за продовольственными товарами» от 04.05.1940 г.