Страница 23 из 77
— Очень хорошо, — не без досады отвечал Фрике. — Двиньтесь долиной Нигера до Тимбукту, покорите Сунгойе Массину, Гурму, Боргу, Сокото, Борну, Багирми и Вадаи. Захватите, пожалуй, мимоходом Дарфур и Кордофан. Дайте подножку абиссинскому негусу, пройдите долиной Нила и задайте перцу египетскому хедиву. Сделайте все это, но только не томите меня здесь.
— С удовольствием, дорогой Фрике, но надо подождать, пока я соберу эти десять тысяч.
Возразить было нечего. Парижанин умолк и стал ждать развития событий.
На мгновение у него мелькнула свирепая мысль — бросить этого суданского Александра Македонского на произвол судьбы и вернуться на яхту. Но разведчики доносили, что река заблокирована.
От скуки юноша решил освоить мандингский язык.
Впрочем, бывали и веселые минуты. Об одном эпизоде Фрике долго не мог вспомнить иначе, как задыхаясь от хохота.
Барбантону хотелось, чтобы его ополчение как можно больше походило на европейское войско. И он ввел чины.
Лаптот сразу получил звание капитана. Другие воины, в зависимости от толковости и деловитости, были произведены кто в сержанты, кто в капралы.
Сержанты и капралы — это бы еще ничего. Но обычно отличить их от рядовых можно лишь по нашивкам. На форму, на одежду.
А если одежды нет?..
Оказалось, можно прекрасно обойтись без нее! Вытатуировать нашивки на руке, под плечом, и тогда они останутся с человеком на всю жизнь. Нашивки можно спороть, татуировку — нет. Разжаловать, значит, будет нельзя.
Пожизненные капралы и сержанты!
Фрике хохотал до упаду, едва челюсть не вывихнул, и Барбантону это доставило несколько наивно-радостных минут.
Татуировку на теле господ офицеров делал все тот же мастер на все руки — лаптот, для себя мечтая в недалеком будущем о густых эполетах.
Интересно знать, какими эполетами он будет украшен: вытатуированными или всамделишными?
Между делом Фрике наводил справки о судьбе медальона госпожи Барбантон.
Это было непросто. Потребовались чудеса дипломатического искусства и внушительное количество рома, чтобы с пристрастием допросить Сунгойю.
Медальон действительно был у него. Он бессовестно обокрал путешественницу. Когда негром овладевает жадность, он теряет всякое нравственное чувство.
На эту вещицу он, впрочем, смотрел как на могущественный талисман, благодаря которому супруга жандарма избавилась от обезьяны, а он, Сунгойя, отвоевал себе престол.
Он во всем сознался парижанину, будучи безобразно пьяным, и все-таки до талисмана не только не позволил дотронуться, но и взглянуть на него не дал.
Медальон висел у него на шее, на цепочке, в кожаном футляре, ведь от одного постороннего взгляда мог утратить свою силу.
Фрике хотел взять его в руки хоть на секунду, чтобы вытащить лотерейный билет. Пусть у него не было причин быть особенно довольным госпожой Барбантон, все же он считал своим долгом отыскать пропажу.
Он стал наблюдать за вождем, решив при первом удобном случае вытащить из медальона содержимое, оставив оболочку в его пользу.
Случай не замедлил представиться.
Как-то Фрике сидел с Сунгойей, угощая того пивом и ромом. Чтобы не возбуждать подозрений в чернокожем монархе, делал вид, что тоже пьет — всякий раз подносил стакан ко рту и выливал себе за рубашку. По окончании попойки пошел к себе переодеться, как вдруг со всех сторон раздались бешеные крики.
Часовые с передовых постов отступали с воплями:
— К оружию!.. Неприятель!..
Селение встрепенулось, наполнилось движением и шумом.
Черные ополченцы в относительном порядке собрались в указанных местах. Появился и сам Барбантон при полном параде, важный, торжественный, на голову возвышаясь над толпой.
Поскольку все распоряжения на случай атаки были сделаны заранее, каждый знал, что ему делать, и оборона была организована в один миг.
Фрике наскоро вооружился скорострельным винчестером, который для боя гораздо удобнее тяжелых охотничьих ружей, и принял начальство над отборным отрядом, чтобы защищать королевскую хижину и священную особу монарха, совершенно невменяемую, надо заметить. Крики усилились. Сражающиеся перекликались подобно гомеровским героям, перестрелка трещала со всех сторон. Бой разгорался по всей линии. Штурм, к которому давно готовились, начался.
Тут-то и выказалась во всем блеске гениальность вояки, который в продолжение месяца был душой обороны.
Не будь им сделано известных распоряжений, оказавшихся теперь весьма дельными, вчетверо сильнейший неприятель овладел бы столицей без единого выстрела.
А так первый же вражеский удар был остановлен бамбуковым забором, из-за которого осажденные довольно успешно палили, сами не неся никаких потерь.
Тем временем Фрике, будучи, так сказать, в резерве, достал у себя из походной аптечки флакон с нашатырным спиртом, накапал в воду надлежащее количество капель и влил в рот пьяному королю.
Сунгойя вскочил, точно выпил расплавленный свинец, отряхнулся, потянулся, протер глаза, стал чихать и в конце концов пришел в себя.
В двух словах ему объяснили, что наступила решительная минута. Он выказал себя молодцом и собрался принять деятельное участие в драме, в исходе которой, впрочем, был заинтересован больше, чем кто-либо.
Перестрелка как будто стала утихать. Неужели осажденные ослабевают? И раскатистой команды «генерала» что-то не слышно. Между тем враги кричали все громче, с их стороны выстрелы участились. Что же это значит?
Неужели непредвиденная катастрофа изменила положение дел и первоначальный относительный успех сменился поражением?
На войне все так переменчиво, все зависит от случая. Забор был проломан во многих местах, разъяренные черные демоны со всех сторон врывались в селение. Стрелки Сунгойи отступали в полном боевом порядке, без потерь, и заняли королевский дворец, который Фрике непочтительно называл «правительственной избой».
Число нападающих росло в геометрической профессии.
Дворец был прекрасно защищен. Обороной командовал Фрике. Сунгойя рядом с ним — взволнованный, пепельно-серый. Парижанин его успокаивал:
— Ну, ну, монарх, ободрись. Защищай свою шкуру. Ведь если ты будешь побежден, твоя песня спета.
Около дворца кипел бой. Стрелки не успевали заряжать ружья. Началась рукопашная. Вдруг раздался знакомый резкий свисток.
Стрелки узнали сигнал, легли на землю. Хрупкие стены дворца будто воспламенились. Прогремел залп сотни ружей! На врага обрушился ураган свинца.
Десятки черных тел повалились на землю, окрашивая ее кровью. Раненые корчились и выли от боли и ярости. Атакующие были деморализованы, но скоро оправились и снова пошли на штурм. Их вел высокий негр в мундире английского генерала. Сам низложенный король, молодчина — храбрый и энергичный. Но лицо уморительно выкрашено в белый цвет, на щеках — розовая краска. Подделка под белого человека для пущей важности. Он дрался отчаянно-храбро, умея подбодрить своих воинов. Те с безумной отвагой лезли вперед, совсем не похожие на выродившихся негров с побережья. Впрочем, отсюда до берега больше пятисот верст.
Защитники дворца старались изо всех сил. Поддерживали непрерывный ружейный огонь, но нападающих было слишком много, прибывали новые и новые толпы.
«Эти ребята дерутся молодцами! — воскликнул мысленно Фрике. — Мне даже неприятно бить их из ружья, как кроликов. Я вообще не люблю убивать, и, если бы дело шло не о спасении собственной жизни, я бы теперь чинно и благородно сидел сложа руки. Черт бы побрал этого жандарма с его побегом и его черномазого приятеля с его монархией и армией… К черту всю эту поганую лавочку!.. Однако дела наши из рук вон плохи… Между тем у меня нет ни малейшей охоты подставлять свою шею под ножи. Делать нечего. Надо прибегнуть к сильному средству».