Пришедшие издалека

Скотт больше не в состоянии идти: обмороженная нога погибла, только экстренная ампутация* могла бы спасти его, да и то, пожалуй, уж поздно… Уилсон и Боуэрс утром двинутся в Лагерь за припасами…

Пурга! Дикая, нескончаемая, всю ночь, весь день. Выйти немыслимо. Скрывая гнетущую скорбь, Роберт Скотт исподволь наблюдает за товарищами. Одряхлевшее пергаментное лицо Уилсона пересечено глубокими морщинами, под глазами набухли мешки, костлявый подбородок заострился, страдальчески сжатые губы посинели. Сдает и маленький Боуэрс, самый выносливый, терпеливый, несокрушимый; его нос кажется огромным на иссохшем личике… Еще вчера друзья надеялись, что все они выберутся. Или старались убедить себя в этом? Сам-то он понимал, что шансы на спасение ничтожны, но так хотелось счастливого исхода для Билла, для Пташки. А сейчас, когда сохранилось четыре сухаря и нечем согреться?..

Скотта передернуло: будто в тисках сдавило обмороженную ногу.

— Вам худо, Кон? — кинулся к нему встревоженный Уилсон.

Пряча гримасу боли, Скотт опустил на голову капюшон спального мешка и молчал. Нет, он не скажет им, что смертельная гангрена распространяется. А чувства — на крепкий запор!

Уилсон взял его за плечо, но не смог заставить себя повторить вопрос. Жутко было сознавать, что старый друг приговорен.

— Думайте с Боуэрсом о своем спасении,- сурово произнес Скотт, но что-то понудило его смягчиться, он откинул капюшон.- Билл! Если даже упряжки находятся в Лагере, они не пойдут в такую пургу, да и договорились мы с Аткинсоном, что именно там нас будут дожидаться товарищи.

Доктор волновался, но не выказывал этого редкого для него состояния. Твердо и уверенно он ответил:

— Продукты и керосин зимовщики несомненно привезли, но и без того в Лагере много припасов, а буран должен же утихнуть! Боуэрс и я пойдем туда при малейшей возможности. Каждый из нас троих помнит о своих обязанностях перед обществом и вытерпит все ради будущего, ведь к этому вы постоянно призывали, Кон. Сдаваться недостойно.

— Правильно, Билл! Поговорим лучше о чем-нибудь веселом и забудем об этой проклятой пурге. Предлагаю поочередно рассказать хотя бы по одной занятной истории.

Они шутили, смеялись, доктор запел и даже пытался подражать звукам шотландской волынки, но мысль о неотвратимом сверлила настойчиво и все острее. Не на что им надеяться! Без пони и собачьих упряжек три с половиной месяца шли они, сознавая, что помощи ждать неоткуда, и рассчитывая только на свои силы. 1850 километров волочили сани от нижней части Бирд-морского ледника к полюсу и обратно сюда, испытали столько мучений и бед, пережили горе невозвратимой утраты двух друзей, одолели все трудности, а теперь обречены на смерть в двух десятках километров от лагеря, и никто, никто не в состоянии выручить трех вмерзающих исследователей.

Сутки за сутками проводят они в палатке, прислушиваясь к яростному вою урагана. Так проходят полторы недели, и в эти дни умирающий Роберт Скотт, собирая все мужество и силу воли, пишет. Самым дорогим и близким, Друзьям. Послание обществу…

«Заинтересуй мальчика естественной историей, в некоторых школах это поощряется,- завещает он жене.- Знаю, ты будешь держать его на чистом воздухе. Больше всего он должен остерегаться лености, и ты должна охранять его от нее. Сделай из него человека деятельного. Как много я мог бы рассказать тебе об этом путешествии! Насколько оно было лучше спокойного сидения дома в условиях всяческого комфорта! Сколько у тебя было бы рассказов для мальчика! Но какую приходится платить за это цену!..»

От кого получит жена горестное известие? Пожалуй, первым делом ей скажут по телефону, что полюсный отряд не вернулся… Или она прочтет в «Таймсе» короткую телеграмму из Новой Зеландии?.. Родственники, друзья, начальники, сослуживцы приедут выразить соболезнование… Возможно, явится и сэр Клементс Маркем. Тяжелый удар для человека восьмидесяти двух лет! Почтенный ученый, предложивший назначить лейтенанта Скотта начальником экспедиции «Дискавери», чего доброго, сочтет себя косвенно виновным в роковом исходе: ведь тогда молодой моряк впервые попал в Антарктику и увлекся исследованиями ледниковой страны, полюбил этот замерзший мир… Но разве Уилсон и Боуэрс, хотя бы в душе, клянут своего начальника, пригласившего их совершить полярный поход, и возлагают на него какую-либо вину за злосчастную участь? Это исключено!..

На минуты Скотт перенесся в прошлое… Никогда не забывал он Маркема, его доверия, чуткости, добрых советов. А памятный апрельский день 1900 года, ставший переломным в жизни скромного морского офицера!.. Сэр Клементс, президент Географического общества, говорит об отважных исследователях, призванных проникнуть в тайны Антарктиды: «И на путях к открытиям падет не один герой, бесстрашный боец науки…» Вещие слова!.. Но ваш Кон не зарывался, сэр Клементс, постоянно твердил себе и товарищам: «Мужество и осторожность!» Злая судьба подсекла…

Заканчивая письмо жене, капитан поручает: «Скажи сэру Маркему, что я его часто вспоминал и ни разу не пожалел, что командовать «Дискавери» он назначил меня».

Родным Скотт пишет, что счастье не улыбнулось участникам полярного путешествия, но снаряжение было правильным до самых мелочей. Он не будет страдать физически, покинет этот мир свободным от лямки и полным сил. Со всеми невзгодами они справились бы, не задержи их ужасный шторм…

Какое мучение — прощальные весточки!.. Держись, капитан, держись!.. «Когда это письмо дойдет до Вас, мы оба с Биллом уже давно окончим свое существование,- с преисполненным жалости сердцем пишет он миссис Уилсон.- Я бы хотел, чтобы Вы узнали, каким он был чудесным человеком до конца — неизменно бодрым и готовым принести себя в жертву ради других. Ни разу у него не вырвалось ни одного упрека за то, что я втянул его в эту скверную историю. Он не страдает, к счастью, и терпит только небольшие неудобства. В глазах его сияет синева утешительной надежды… Ничего не могу прибавить Вам в утешение, кроме того, что он умер так, как жил,- храбрым, истинным мужчиной и самым стойким из друзей…»

Полуживой, но с кристальным, ничем не затемненным сознанием, Роберт Скотт даже не знает, какой душевной красотой, каким величием перед лицом близкой смерти дышат его строки.

«Дорогая миссис Боуэрс! Это письмо Вы получите после того, как на Вас обрушится один из самых тяжелых ударов за всю жизнь… Мы очень близки к концу нашего путешествия, и я оканчиваю его в обществе двух доблестных и благородных джентельменов. Один из них — Ваш сын. Он стал одним из самых близких и верных моих друзей, и я ценю его удивительно прямую натуру, его ловкость и энергию. По мере того как росли затруднения, его неустрашимый дух сверкал все ярче, и он оставался бодрым, полным надежды и непоколебимым до конца. Пути провидения неисповедимы, но должны же быть какие-то причины, чтобы была отнята такая молодая, сильная и многообещающая жизнь… До конца он говорил о Вас и своих сестрах. Понимаешь, какой, должно быть, счастливой была его семья, и, возможно, хорошо, когда позади видишь только одну счастливую пору. Он остается несебялюбивым, самоотверженным и изумительно полным надежд».

Добрым друзьям, флотским начальникам… «Дорогой мой Бари! Мы помираем в очень безотрадном месте. Пишу Вам прощальное письмо в надежде, что оно будет найдено и отослано… Мы выполнили свое задание, достигнув полюса, и сделали все, вплоть до самопожертвования, чтобы спасти больных товарищей… Родина должна помочь тем, кого мы оставляем оплакивать нас. Я оставляю свою бедную девочку и вашего крестника, Уилсон оставляет вдову, а Эдгар Эванс тоже вдову в очень бедственном положении… Я совершенно не боюсь конца, но грустно утратить многие скромные радости, которые я планировал на будущее во время долгих переходов. Я не оказался великим исследователем, но мы проделали величайший поход, когда-либо совершенный, и подошли очень близко к крупному успеху… Мы в отчаянном состоянии… Но Вам было бы отрадно в нашей палатке слушать наши песни и веселую беседу о том, что станем мы делать, когда дойдем до дома на мысе Хижины…»